Рестораны города Москва | Националь, Лакшери-Коллекшен, Москва
Этот ресторан доказывает, что русская кухня может быть современной и что место, полностью соответствующее русским традициям, – это поразительно модно и стильно. Буквально за несколько недель «Д-р Живаго» стал чрезвычайно популярен не только среди туристов, но и среди москвичей: бронировать столики следует как минимум за неделю.
Ресторатор Александр Раппопорт, создатель этого успешного места, ставшего еще одной точкой на гастрономической карте Москвы, выбрал для своего детища первый этаж легендарного отеля «Националь». Здание на пересечении улиц Моховая и Тверская было выбрано неслучайно: таким образом ресторан оказался всего в нескольких минутах ходьбы от Красной площади, в окружении таких популярных отелей, как «Ритц-Карлтон», Four Seasons и «Метрополь». Откуда еще открывается такой великолепный вид на Кремль, любуясь которым иностранцы могут одновременно смаковать блюда русской кухни, постигая таким образом, в числе прочего, культуру России? Однако г-н Раппопорт не просто продолжил традицию.
Поскольку он не просто открыл очередной ресторан русской кухни. Он создал удивительно красивое, восхитительное место, в современный интерьер которого органично вписаны произведения искусства, а также заметные и в то же время ненавязчивые элементы декора, отсылающие к советской эпохе. Белоснежный зал ресторана встречает гостей картинами таких выдающихся советских художников, как Малевич и Петров-Водкин, а золотой потолок увенчан легендарной рубиновой звездой.
Однако блюда не имеют ничего общего с ограниченностью и скромностью советских времен. Наоборот, в меню чувствуется дыхание роскоши и глубина исторических традиций. В ресторане «Д-р Живаго» русская кухня воспринимается как значимая часть национальной культуры. Таким образом, пробуя гастрономические изыски, гости знакомятся с российской историей на разных ее этапах. Даже блюда, которые каждый русский помнит с раннего детства, превращаются здесь в настоящие деликатесы. Шеф-повар добавляет неожиданные детали, создавая свежие, остроумные варианты классических рецептов и придавая каждому блюду роскошный вид.
* Дамы и господа! Обращаем ваше внимание, что в кафе «Д-р Живаго» дресс-код. Не допускаются посетители в пляжной и спортивной одежде. Благодарим за понимание!
James Last – Lara’s Theme (From The Film ”Dr. Zhivago”) перевод песни, текст и слова
Слова
Lara’s Theme (From The Film ”Dr. Zhivago”)
Somewhere My Love (Lara’s Theme)From the Film: Doctor Zhivago (1965)
Recorded: November 17, 1966
Somewhere, my love, there will be songs to sing
Although the snow covers the hopes of Spring
Somewhere a hill blossoms in green and gold
And there are dreams, all that your heart can hold
Someday we’ll meet again, my love
Someday whenever the Spring breaks through
You’ll come to me out of the long-ago
Warm as the wind, soft as the kiss of snow
Till then, my sweet, think of me now and then
Godspeed, my love, till you are mine again
Someday we’ll meet again, my love
Someday whenever that Spring breaks through
You’ll come to me out of the long-ago
Warm as the wind, and as soft as the kiss of snow
Till then, my sweet, think of me now and then
Godspeed, my love, till you are mine again!
Перевод
Тема Лары (из фильма «Доктор Живаго»)
Somewhere My Love (Тема Лары)Из фильма: Доктор Живаго (1965)
Запись: 17 ноября 1966 г.
Где-нибудь, любовь моя, будут песни для пения
Хотя снег покрывает надежды Весны
Где-то холм цветет зеленым и золотым
И есть мечты, все, что может вместить ваше сердце
Когда-нибудь мы встретимся снова, любовь моя
Когда-нибудь, когда весна прорвется
Ты придешь ко мне из давних времен
Теплый, как ветер, мягкий, как поцелуй снега
А пока, моя милая, думай обо мне время от времени
Удачи, любовь моя, пока ты снова не станешь моей
Когда-нибудь мы встретимся снова, любовь моя
Когда-нибудь, когда эта Весна прорвется
Ты придешь ко мне из давних времен
Теплый, как ветер, и мягкий, как поцелуй снега
А пока, моя милая, думай обо мне время от времени
Удачи, любовь моя, пока ты снова не станешь моей!
Giving “Doctor Zhivago” Another Chance
WHEN MAX HAYWARD and Manya Harari translated Doctor Zhivago into English in 1958, it had not yet appeared in Russian. The novel, which traces the life and love affair of a Moscow doctor through three wars and two revolutions, was considered “anti-revolutionary” by the Politburo, and Soviet publishers had refused to publish it.
In response, Boris Pasternak entrusted copies of his manuscript to foreign friends who ensured the novel would be published and read abroad. This Russian literary classic was in fact first printed as Il Dottor Živago in Milan; English and French translations quickly followed. In their translators’ note, Hayward and Harari expressed their wish to see the novel appear in Russian and, eventually, to “fall into the hands of a translator whose talent is equal to that of its author.” This note may sound charmingly self-deprecating to readers, but Hayward and Harari had been given just three months to translate Pasternak’s lengthy text. They were, as they say in their introduction, under no illusions that they had done justice even remotely to the original.
While the Hayward-Harrari version has long been criticized for its divergence from Pasternak’s original prose, Pevear and Volokhonsky demonstrated another flaw — slavish devotion to its Russian syntax. Consequently, the novel’s reputation in the West has suffered. Zhivago is now part of Russia’s 11th-grade school curriculum, but many Slavic departments in the West gave up on the novel long ago, siding with Nabokov, who dismissed it as a “clumsy, trivial, and melodramatic” book. Pasternak is often left off the list of Russia’s iconic literary writers such as Gogol, Pushkin, Tolstoy, and Dostoyevsky. (Indeed, his likeness is missing from my nesting doll set of great Russian writers.) I think most Americans would agree that David Lean’s sweeping 1965 film adaptation outpaced the popularity of its source text. And yet, despite it all, the novel has always ranked among my favorites. I can’t resist a text that grapples with themes of love and loss set against the backdrop of the Russian Revolution, and I’m a sucker for thick description of rural Russia.
Fortunately for me and for other Pasternak devotees, a new translation by the Russian author’s nephew, Nicolas Pasternak Slater, suggests the day Hayward and Harari wished for has finally come, more than 60 years later.Houghton: Editions of «Doctor Zhivago» in translation through the decades, including those printed by the CIA. Courtesy of Houghton Library, Harvard University.
Pasternak Slater’s translation of the novel succeeds precisely where the previous attempts have failed. He successfully navigates between the Scylla and Charybdis of translation, rendering Pasternak’s text in natural English prose while also remaining faithful to the original tone. The latter was particularly important to Pasternak, a celebrated translator himself. The Russian author doesn’t make an English translator’s job easy — he sometimes favors long, complex sentences that reflect a character’s wandering thoughts or layer lush descriptions of Russian nature. The challenge of tackling these sentences comes on top of problems built into the Russian language.
Pasternak Slater rearranges the order of the words, laying them out in a natural yet supple English sentence that preserves the characters’ sense of weightlessness: “It had been a beautiful, clear day, and now, generous and expansive, the late afternoon hours still stretched out luxuriously before them.”
Pasternak Slater’s translation definitively wooed me when I reached my favorite part of the novel.
Having not seen Lara Antipova since they served together as medical volunteers in World War I, Yuri Zhivago spots her from across the room in a small-town library on the edge of the Ural Mountains. Several years have passed since he last saw her; the Russian Revolution has driven him and his family from Moscow to his wife Tonya’s former estate near Yuriatin, the town where, unbeknownst to Yuri, Lara lives. As a librarian, I can’t resist the romance of this serendipitous encounter in a library reading room. Unfortunately, the Pevear-Volokhonsky version is confounding:
He saw her almost from behind, her back half turned. She was wearing a light-colored checkered blouse tied with a belt, and was reading eagerly, with self-abandon, as children do, her head slightly inclined towards her right shoulder. Now and then she lapsed into thought, raising her eyes to the ceiling or narrowing them and peering somewhere far ahead of her, and then again, propped on her elbow, her head resting on her hand, in a quick sweeping movement she penciled some notes in her notebook.
This passage raises several questions. How does one see another person “almost from behind”? If Yuri can hardly see her, how can he observe her raising and narrowing her eyes? And why does Lara seem to be pantomiming the act of reading? Hayward and Harari’s version is even more confusing, alleging that Yuri sees her “side-face, almost from the back.” Pasternak Slater makes this scene much clearer:
He could see her profile, half turned away from him. She was wearing a light-coloured check blouse with a belt, and was immersed in what she was reading, oblivious of everything else, like a child. Her head was bent a little to one side, towards her right shoulder. From time to time she looked up at the ceiling, lost in thought, or screwed up her eyes and stared straight ahead; then she would lean her elbows back on the table, prop her head on one hand and copy something down into her notebook with a brisk, sweeping flourish of her pencil.
Doctor Zhivago is a long book.
Depending on the translation, it usually clocks in at around 550 pages, and when I read Pevear-Volkhonsky’s version 10 years ago, it felt like a slog. But thanks to Pasternak Slater’s choices, reading the novel becomes a pleasure. This not only evinces Pasternak Slater’s talent, but also underscores Pasternak’s brilliance as a writer. In an article for the Guardian, Pasternak Slater’s sister Ann Pasternak Slater once described their uncle’s prose as “packed, concise, colloquial and muscular.” There’s little evidence of this in Pevear-Volkhonsky’s translation; in Pasternak Slater’s translation, it’s obvious. Nowhere is his packed, concise prose more on display than when Pasternak writes in Lara’s voice. While Zhivago’s thoughts are meandering and expansive, Lara’s are focused and shrewd. Mulling over her abusive relationship with the much older and wealthy Komarovsky, Lara thinks, What is it that terrifies us — thunder and lightning? No, it’s sidelong glances and whispers. Life is full of treachery and ambiguity.
A single thread is as fragile as gossamer, pull it and it snaps; but try to get out of the web and you only tangle yourself up worse. And the mean and weak rule over the strong.If I have one criticism of this translation, it is that it sometimes follows Hayward and Harrari’s too closely. The frosts in both versions are almost always hoary, and tricky descriptions of color are often interpreted similarly. I’m inclined to cut Pasternak Slater some slack on this. Not only was the Hayward-Harrari version the definitive translation for over 50 years, but Pasternak Slater also studied under Hayward at Oxford University while the latter worked on the translation.
Other Pasternaks were also involved in the new translation. The book is beautifully illustrated with reproductions of watercolors and drawings by artist Leonid Pasternak, Boris’s father, and were carefully selected from the family’s archives by Maya Slater, Nicolas’s wife. Many of Yuri Zhivago’s poems were translated by Lydia Pasternak Slater, Pasternak’s sister (and Pasternak Slater’s mother). Finally, Nicolas’s sister, Ann Pasternak Slater, supplies the edition with its introduction. (Though the book comes furnished with a handy family tree to help readers keep track of the novel’s characters, it fails to offer one for the many Pasternaks involved in its production.) The illustrations make this work particularly special; the similarities between the novel’s descriptions and the found images are uncanny. Underscoring the family’s ties to the novel, many of the illustrations that stand in for characters Yuri, Tonya, and Lara are in fact portraits and sketches of Leonid, his sisters, and mother.
«Lydia Pasternak Cleaning Fish.» Watercolor and chalk over pencil, 1924. (Private collection)
«Train Approaching Railway Bridge over the Protva River at Obolenskoe.» Pastel on grey paper, 1903. (Literary Museum, Moscow)
The translation was commissioned and published by The Folio Society, a London publishing firm known for its high-quality editions of literary classics. As a bibliophile, I can appreciate the care they’ve taken with Doctor Zhivago: each cover is half bound in calf leather and wrapped in hand-marbled paper, the paper edges are gilded, and every copy is signed by Pasternak Slater. It’s somewhat eerie to contrast this sumptuous edition with the novel’s origins, first smuggled out of Moscow as a faint typescript in 1956. A covert CIA operation ensured that copies made their way back behind the Iron Curtain by putting a bootlegged imprint into the hands of Soviet tourists at the World’s Fair in Brussels. Many tourists tore the novel into smaller chunks, which were easier to hide in their luggage on their return voyage.
Some Soviet émigrés, such as the infamous pirate-printer Alec Flegon, profited from producing cheap, unauthorized paperback versions that were introduced into the Soviet Union and circulated as tamizdat (like samizdat, but made “over there” or tam). When the novel was finally published in Pasternak’s home country in 1988, it was serialized in the prestigious but flimsy literary journal Novyi Mir. The Folio Society edition eschews the novel’s ephemeral, grubby material history; instead, each copy has a silk ribbon place marker and the title is stamped in gilt on the spine.
For now, The Folio Society has only made the novel available in this “special edition,” limiting the print run to 750, and pricing each at $550. But a more affordable edition is currently in the works — and this might, at long last, restore Pasternak’s reputation among English-speakers, making it clear that he well deserved the Nobel Prize in Literature in 1958. In 1956, Pasternak implored Isaiah Berlin to help Doctor Zhivago travel the world and, quoting Pushkin, “lay waste with fire the hearts of men.
” Soon, Pasternak Slater’s translation will have a chance to reignite that fire.
Folio Society: Courtesy of the Folio Society.
¤
All illustrations by Leonid Pasternak used with permission of The Pasternak Trust. This edition of Doctor Zhivago is exclusively available from The Folio Society.
¤
Christine Jacobson is assistant curator of Modern Books and Manuscripts at Harvard University’s Houghton Library. She lives in Cambridge, Massachusetts and tweets at @internetstine.
Доктор Живаго — Тухлые помидоры
Во время русской революции Юрий Живаго (Омар Шариф) — молодой врач, которого вырастили его тетя и дядя после самоубийства отца. Юрий влюбляется в красавицу Лару Гишар (Джули Кристи), у которой роман с любовником ее матери, недобросовестным бизнесменом Виктором Комаровским (Род Стайгер). Юрий, однако, женится на своей двоюродной сестре Тони (Джеральдин Чаплин).
Но когда он и Лара снова встречаются много лет спустя, снова вспыхивает искра любви.
Рейтинг:
PG-13
Жанр:
Война, Драма История, Романтика
Язык оригинала:
Английский
Директор:
Производитель:
Писатель:
- Дата выхода
(потоковая передача):
Кассовые сборы (Брутто США):
87 долларов США.1K
Продолжительность:
Производство:
метро Goldwyn Mayer
Рецензия на фильм и краткое содержание фильма «Доктор Живаго» (1965)
И все же на сцене течет вода, и лошади выглядят достаточно реальными, чтобы ездить верхом.
«Доктор Живаго», отреставрированный и возрожденный к 30-летнему юбилею, является примером великолепного мастерства в старинном стиле на службе у сентиментального романтического видения, и хотя его зловещая историческая драма улетучивается, когда вы возвращаетесь на свежий воздух, наблюдать за ним можно. соблазнительный. Рассмотрим, например, ранний снимок красной звезды, светящейся над темным входом в туннель, куда рабочие входят и выходят. Кадр ребенка, смотрящего через матовое стекло, по которому стучат когтистые ветки.Конная атака на марширующих большевиков. Или то, как снежные кристаллы растворяются в цветах, а цветок растворяется в лице Лары.
Lean сделал не что иное, как воссоздание Москвы и ее сельской местности во время русской революции, используя места в Испании и Канаде (которые снабжали обширный ландшафт с крошечным поездом, проезжающим через него). Он принял вызов сделать большинство ключевых сцен зимой со всеми сопутствующими трудностями фотографирования снега (как искусственного, так и настоящего).
Бывает момент, когда Живаго и Лара заходят на заброшенную дачу, а снег и мороз им предшествовали, превращая все в зимнюю сказку. Это сцена, в которой вы одновременно думаете об умелом оформлении декораций и переводите дух от красоты.
Рассказ основан на романе Бориса Пастернака, получившего высокую оценку после публикации в 1958 году как дерзкий вызов российской цензуре.
Так оно и было, но сегодня история, особенно в том виде, в каком она была упрощена Лином и его сценаристом Робертом Болтом, кажется политической в том же смысле, что «Унесенные ветром» политична, как зрелище и фон, без идеологии.
Специфическое политическое содержание «Доктора Живаго» рассматривается в основном как интермедия: обвинения царских войск в демонстрации студентов; предостережение советского чиновника Алека Гиннесса; непоколебимая манера, с которой генерал Тома Куртенэ, когда-то бывший поэт, теперь говорит, что «в истории нет места личным переживаниям». «Доктор Живаго» считает, что в истории должно быть много места для личных переживаний — что проблемы ее маленьких людей — это нечто большее, чем гора бобов — и, возможно, именно поэтому русские не любили Пастернака: он выступал за человек важнее государства, сердце превыше разума.
1965 Фильм — Голливудский репортер
22 декабря 1965 года состоялась мировая премьера 197-минутного русского эпоса «Доктор Живаго» в театре Лева «Капитолий» в Нью-Йорке. Классический фильм Дэвида Лина получил пять «Оскаров» на 38-й церемонии вручения премии «Оскар», в том числе в области кинематографии. Оригинальный обзор The Hollywood Reporter приведен ниже.
Доктор Живаго — это первая всеобъемлющая попытка Запада рассказать историю о самом судорожном событии века, одном из самых важных в истории человечества с его все еще разворачивающимися результатами и остатками — Русской революции.Фильм Дэвида Лина показывает это в человеческих терминах и в широком и ярком зрелище исторической неизбежности. Постановка Карло Понта для MGM — это величественная, великолепная картина войны и мира в национальном масштабе и в индивидуальном масштабе. В нем есть все, что делает его кассовым хитом в долгосрочной перспективе.
По сути, Живаго — это история о столкновении человека и государства, о нетленном, стойком человеке, отказывающемся от узоров или уплощений.
«Личность ничего не значит, товарищ», — говорит Живаго один из новых комиссаров в момент бурного зарождения революции.На снимке запечатлена попытка Советского Союза стереть человека с лица земли, сделать его частью государственного аппарата.
Картина охватывает около 30 лет истории России, начиная с накануне революции и до 30-х годов. Он несколько вмешивается в историю, чтобы доказать свою точку зрения. Последняя строчка фильма — «Это подарок», а дар — это инстинкт или талант к индивидуальности. В России началась оттепель. Люди снова могут быть самими собой, отличаться от других, отличаться друг от друга, не скромничать для государства.Это предвосхищает историю, но это наиболее важный момент, универсальный в применении.
Герой повести одновременно врач и поэт. Это области индивидуального решения и творчества. Врач не может выбирать пациентов из-за их политических убеждений. Поэт может стихотворение для государства, но это не будет поэзия, громкая песня неукротимого человека.
История Живаго, начиная с царской России и заканчивая разгромом России в Первой мировой войне и кровавым террором раннего советского государства до последующего периода, когда безопасное правительство могло позволить себе быть более человечным или, во всяком случае, менее бесчеловечным .По крайней мере, это предпосылка.
Живаго не из тех, кто потрясает землю. Он из тех, кто сохраняет и наблюдает. Он — глаз камеры для зрителя, его сердце зрителя, реагирующего на события: жестокость царского режима во имя божественного права королей; идеалистические надежды свергнувших деспота; превращение идеалистов в новых угнетателей народа, на этот раз во имя народа.
Живаго, которого играет Омар Шариф, не является ни империалистическим, ни социалистическим.Несмотря на то, что он осиротел, он вырос в счастливой благополучной семье. Его приемные родители — Ральф Ричардсон и Шивон Маккенна. Их дочь Джеральдин Чаплин растет вместе с ним. Они полюбили друг друга и поженились.
Их жизни лишь косвенно коснулись подземные грохоты и приглушенные взрывы, которые начали разрушать ущербный фасад Романовской России.
Другие были вовлечены более тесно. Джули Кристи соблазняет любовник своей матери, циничный и оппортунистический Род Стайгер.Она отказывается от этого опыта и выходит замуж за молодого революционера Тома Куртенэ. Сначала все эти жизни видятся по отдельности, а сходятся воедино только по мере того, как борьба набирает силу. Вся история рассказывается ретроспективно, в воспоминаниях. Алек Гиннесс, переживший все трудности царско-советской России, разыскивает дочь Шарифа и мисс Кристи, чтобы рассказать ей о своем наследии. Ее играет Рита Тушингем.
Из-за подлинного невежества или инстинкта выживания в советском государстве мисс Тушингем сначала отрицает, что знает о своих матери и отце.Гиннесс наконец устанавливает это, когда он обнаруживает, что мисс Тушингем — одаренный музыкант, как и ее отец. Именно тогда он делает загадочное заключительное заявление фильма. «Это дар», — говорит он, имея в виду ее музыкальный талант или, возможно, дар индивидуальности и личности, человеческие элементы, более сильные в одних, чем в других, которые советское государство пыталось подавить и исключить.
Он снова возник в новом поколении. Государство должно отступить и приспособиться к этому.
Живаго — это не фильм, в котором делается попытка оценить коммунистическую теорию и практику в России.В нем записано царское угнетение, которое произвело революцию. Он указывает на некоторые ситуации, которые послужили причиной советской тирании. В его трактовке современной России он не кажется «провокационным» в советском лексиконе. Сценарий Роберта Болта по роману Бориса Пастернака и его режиссура Дэвидом Лином сделали политические приливы такими же неумолимыми, как обширный российский ландшафт, а климатические погодные условия — столь же важными, как идеологические температуры.
Lean, съемки в Испании и Финляндии, создают необъятность России, одиночество, которое эта необъятность придает ее людям.В основе духа лежит глубокая меланхолия, печаль людей не только угнетенных, но и хронически изолированных. Это объясняет и извиняет. Шариф, счастливо женатый на мисс Чаплин, непреодолимо тянется к мисс Кристи, несчастливой в браке с Кортни. Послевоенный хаос разделяет Шарифа и мисс Чаплин. В конце концов он умирает всего в нескольких ярдах от мисс Кристи, о чем она не знала. И все же их жизни имеют значение в его стихах и в их ребенке.
Лин находит в Живаго нечто с такими же физическими величинами, что и в Лоуренс Аравийский .Он и его оператор Фред А. Янг прибегают к одним и тем же эффектам. Особенно поразительны грандиозные кадры заснеженного Урала; бездорожные ледяные болота и озера; красота лесов и степей весной и летом. Художник-постановщик Джон Бокс добросовестно создал уголок Москвы для городского движения, для ощущения жизни до революции, с ее веселостью высшего класса и его отчаянием низшего сословия.
Шариф должен создать человека, который находится за пределами великого потрясения, но не равнодушен к его причинам и результатам.Его особое качество проецирования мистицизма никогда не служило ему лучше. В нем есть сочувствие врача, сочувствие поэта и непреодолимая привлекательность красивого мужчины к женщинам. Мисс Чаплин дебютирует в роли его милой и невинной жены. Она поразительно похожа на своего отца, особенно в улыбке. Ее не призывают к сильным эмоциям. В рамках своей роли она хороша.
Джули Кристи, дитя смуты, которая должна встретить самые жестокие жизненные ситуации и сохранить присущую ей свежесть и красоту, великолепна.Мисс Кристи уже указала, что она одна из самых важных молодых кинозвезд, и она усиливает это положение своим изображением. Она неизменно выступает в роли молодой женщины, вдохновляющей поэзию Живаго на всю жизнь. Она должна сделать оба вдохновения неизменно убедительными, и она это делает.
Алек Гиннесс, который связывает фильм с открытием и закрытием сцен, а иногда и с фрагментами повествования, способен предложить семейную нежность, как сводного брата Живаго, и неумолимое чиновничество, как советский генерал, которым он становится.Шивон Маккенна эффективна как приемная мать Живаго, а Ральф Ричардсон восхитителен как его приемный отец. Он делает свою роль гуманистической, любезной и милой.
Том Куртенэ превращает современного Макиавелли из своего молодого идеалиста, подвергнутого жестокому обращению со стороны своих угнетателей, царских казаков и беспечного правящего класса, в хладнокровного убийцу во имя свободы человека. Куртенэ должен сделать резкую смену характера, и он добивается этого с изяществом и полной достоверностью. Род Стайгер показывает свое лучшее кино в роли оппортунистического юриста, который бодро лишает Живаго его наследства, мисс Кристи — ее добродетели и, кажется, всегда остается на вершине, пользуясь успехом у роялистов или коммунистов.Он бессердечный мерзавец, но обладает заразительной жизненной силой, которая привлекает, если не заслуживает похвалы. Мисс Ташингем с очень немногими диалогами придает важность своей роли, которую она требует, своим странным личиком, выразительным, как нетронутый ребенок, и большими глубокими глазами.
Поддерживает огромное количество участников, и Lean создает десятки виньеток из своих участников. Есть мать мисс Кристи, которую играет Эдриенн Корри; есть и другие, которые труднее идентифицировать.Мрачные комиссары, захватившие особняк Ричардсона, генерал, который умирает, ведя свои войска на фронт, когда другие русские солдаты восстают и дезертируют, молодой человек мисс Тушингем. И многие другие. Сын Шарифа, Тарек, удивительно привлекателен как ребенок, который является отцом этого человека.
Чтобы создать историю такой, какая она есть, показать вовлеченных людей такими, какими они могли бы быть, с помощью реалистичных и импрессионистических средств, требуется непрерывный поток воображения. Lean использует среду в обоих направлениях.Он довольно часто использует бессловесные отрывки для перехода или для выделения эмоционального переживания. Это великолепный способ уловить дух России, этой странной, угрюмой и неуловимой страны.
Живаго был записан на пленку в Panavision и Metrocolor, и никогда еще глубина резкости Panavision не использовалась так умело. Длинные планы, особенно черные фигуры на фоне белых гор, запечатлеваются в сознании как фон для более интимных, ярких сцен, которые следуют за этим; двойное изображение в тонком коррозионном процессе.
Партитура Мориса Жарра — это мелодичная интерпретация духа Живаго с повторением лирической темы, когда поэт-врач пытается преодолеть уныние и трагедию. Несмотря на мрачный и задумчивый фон, Живаго обладает непоколебимым жизнерадостным духом. Доктор Живаго — это больше, чем художественный фильм; это жизненный опыт. — Джеймс Пауэрс, первоначально опубликовано 23 декабря 1965 г.
«Секреты, которые мы сохранили» представляет собой то, о чем знали секретари ЦРУ »Др.Живаго ‘: НПР
LULU GARCIA-NAVARRO, ХОЗЯИН:
Русская революция, обреченный роман, Омар Шариф и снег — много снега. Когда родилась Лара Прескотт, «Доктор Живаго» был любимым фильмом ее матери. Она даже назвала свою дочь Ларой в честь главной героини. Поэтому неудивительно, что Лара Прескотт всю жизнь интересовалась этим фильмом и книгой Бориса Пастернака, на которой он основан. Но она никогда не думала, что напишет роман о «Докторе Живаго», пока не узнает, что ЦРУ сделало с книгой Пастернака.Сообщает Линн Нири из NPR.
ЛИНН НИРИ, БЛАГОДАРНОСТЬ: Около пяти лет назад отец Лары Прескотт прислал ей статью в The Washington Post …
ЛАРА ПРЕСКОТ: … О том, как ЦРУ использовало «Доктора Живаго» в качестве инструмента пропаганды во время холодной войны. И мне нужно было узнать все о миссии.
NEARY: Результатом стал дебютный роман Прескотта «Секреты, которые мы сохранили». Это история молодой женщины, которая участвовала в плане ЦРУ по доставке экземпляров «Доктора Живаго» в Советский Союз, где он был запрещен из-за изображения жизни при коммунизме.На протяжении всей книги Прескотт переплетает свою шпионскую сагу с историей Бориса Пастернака и его реальной возлюбленной Ольги, модели Лары. Но большая часть романа происходит в Вашингтоне, округ Колумбия,
.ПРЕСКОТ: Мы стоим напротив 2430 E Street или Navy Hill, бывшей штаб-квартиры ЦРУ до их переезда в Лэнгли в 1961 году.
РЯДОМ: История Прескотта начинается здесь, в секретарском бассейне в старой штаб-квартире ЦРУ, здании, все еще хорошо скрытом и защищенном охраной и воротами.Прескотт говорит, что когда она начала исследовать эту историю, ее заинтересовали женщины, которые работали там в 1950-х годах.
ПРЕСКОТ: Меня всегда тянуло к этим женщинам, потому что я исследовал все эти записки и отчеты. И все они были сильно отредактированы об этой миссии в Живаго. И имена и места были отредактированы. И я все думал о женщинах, которые печатали эти отчеты, и об этих женщинах, которые знали секреты хранителей секретов.
NEARY: Некоторые женщины работали шпионами во время Второй мировой войны.
ПРЕСКОТ: Некоторые из них привели бойцов французского Сопротивления к линии фронта. Некоторые из них заложили бомбы, чтобы подорвать поезда и мосты. Когда война закончилась и началось формирование ЦРУ, их поместили на позиции за столами, часто на канцелярские должности для ведения учета, несмотря на все, что они сделали во время войны.
РЯДОМ: Одна из главных героинь книги, Ирина, не была бывшей шпионкой. Ей нужна была работа, и она нашла ее машинисткой в ЦРУ. Но мастера шпионажа увидели в Ирине нечто такое, что заставило их подумать, что она может взять на себя другую роль.
ПРЕСКОТ: И одной из этих ролей был кто-то, кто был посыльным, который разносил сообщения, забирал посылки и доставлял их в разные места в округе Колумбия, никогда не зная, что было внутри посылок. Но она слилась. И никто не заподозрит, что у этой молодой женщины есть важное послание.
РЯДОМ: ЦРУ начинает обучать Ирину работе над миссией Живаго. Один из ее тренеров — Салли, красивая и утонченная женщина, которая до сих пор работает шпионкой в послевоенном мире.Она отвозит Ирину в Думбартон-Окс в районе Джорджтаун, округ Колумбия.
ПРЕСКОТ: В частности, Думбартон-Оукс был известен как место, где происходили встречи между кураторами КГБ и их новобранцами. Поэтому я подумал, что Салли … она возьмет Ирину, которую она тренировала, в парк, чтобы поговорить.
РЯДОМ: Мы входим в парк, который окружает особняк Думбартон-Окс и сады.
Нам просто нужно найти скамейку в парке …
ПРЕСКОТ: Ага.
РЯДОМ:…В тихом месте.
ПРЕСКОТ: Вон там.
РЯДОМ: Именно в этом парке история Ирины разворачивается. Когда она писала, Прескотт почувствовала искру между ее персонажами и знала, что они влюбятся. Это стало ее способом написать историю любви, аналогичную истории из «Доктора Живаго».
ПРЕСКОТ: Вы не можете думать о «Докторе Живаго» и не думать об истории любви и о том, как эти двое сошлись вместе при чрезвычайных обстоятельствах, но никогда не могло быть.И когда я писал, я знал, что хочу написать еще одну историю любви. И это случилось с Ириной и Салли почти случайно. И это была первая сцена, когда они были в Думбартон-Окс. Я подумал, что с этими персонажами может быть что-то еще.
РЯДОМ: В конце концов, Ирину отправляют забрать микрофильм «Доктора Живаго» на русском языке, который будет преобразован в книгу, которую ЦРУ тайно переправит в Советский Союз. Прескотт устроила эту сцену в одном из ее любимых мест в Вашингтоне.
ПРЕСКОТ: Это епископский сад Национального собора.
NEARY: Прескотт читал, что это было место, где часто происходили передачи ЦРУ.
ПРЕСКОТ: Это место, где вы находитесь в центре города, но при этом чувствуете, что попали в совершенно другой мир. И когда я подумал об Ирине, ожидающей передачи «Доктора Живаго» в виде фильма — мне просто пришло в голову, что это было здесь.
NEARY: В наши дни почти трудно представить, что ЦРУ потратит столько энергии на контрабанду художественного произведения, которое стало более известным своей любовной историей, чем его политикой.
ПРЕСКОТ: Думаю, это была и моя первая реакция — как книга могла быть центром этого заговора ЦРУ? Но в то же время, конечно, можно использовать книги таким образом, потому что они могут изменить сердца и умы людей.
NEARY: Возможно, мы живем в эпоху Twitter и фейковых новостей, — говорит Лара Прескотт. Но книги остаются мощным инструментом, угрожающим настолько, что правительства все еще прибегают к цензуре, чтобы остановить поток слов и идей. Линн Нири, NPR News, Вашингтон.
Авторские права © 2019 NPR. Все права защищены. Посетите страницы условий использования и разрешений на нашем веб-сайте www.npr.org для получения дополнительной информации.
стенограмм NPR создаются в срочном порядке Verb8tm, Inc., подрядчиком NPR, и производятся с использованием патентованного процесса транскрипции, разработанного NPR. Этот текст может быть не в окончательной форме и может быть обновлен или изменен в будущем. Точность и доступность могут отличаться. Авторитетной записью программирования NPR является аудиозапись.
Доктор Живаго (Vintage International): 9780307390950: Пастернак, Борис, Пивеар, Ричард, Волохонский, Лариса: Книги
Часть первая
Five O’Clock Express
1
Они шли, шли и пели «Вечную память», и когда они остановились, казалось, что песня продолжала повторяться их ногами, лошадьми, порывами ветра ветра.
Прохожие уступали дорогу кортежу, считали венки, крестились. К процессии присоединились любопытные, спросили: «Кого хоронят?» «Живаго», — последовал ответ.«Так вот и все. Теперь я понимаю». «Не он. Ее». «Это все то же самое. Упокой, Господи, ее душу. Богатые похороны».
Прошедшие минуты пронумерованы, безвозвратно. «Господу принадлежит земля и полнота ее; мир и живущие на нем». Священник, начерчивая крест, бросил на Марью Николаевну горсть земли. Пели «Душой праведников». Началась жуткая суета. Гроб был закрыт, прибит гвоздями и опущен внутрь. Громоздкий дождь барабанил вниз, когда четыре лопаты поспешно наполнили могилу.Над ним возвышался небольшой холм. На нее забрался десятилетний мальчик.
Только в состоянии оцепенения и бесчувственности, которое обычно наступает в конце больших похорон, могло показаться, что мальчик хотел говорить над могилой своей матери.
Он поднял голову и отсутствующим взором оглядел с той высоты осенние пустоши и купола монастыря. Его курносое лицо исказилось. Его шея вытянулась. Если бы волчонок таким движением поднял голову, было бы ясно, что он вот-вот завыл.Закрыв лицо руками, мальчик разрыдался. Летящее к нему облако начало хлестать его по рукам и лицу мокрыми хлыстами холодного ливня. К могиле подошел человек в черном, с узкими, обтягивающими рукавами со сборками. Это были брат покойной женщины и дядя плачущего мальчика Николай Николаевич Веденяпин, священник, лишенный сана по собственному желанию. Он подошел к мальчику и вывел его с кладбища.
2
Они ночевали в одной из гостевых комнат монастыря, отведенной дяде как давнему знакомому.Это был канун Покрова. На следующий день он и его дядя должны были уехать далеко на юг, в одну из провинциальных столиц на Волге, где отец Николай работал в издательстве, выпускавшем местную прогрессивную газету. Билеты на поезд были куплены, багаж был привязан и стоял в камере. С ближайшей станции ветер доносил жалобный свист маневрирующих вдалеке двигателей.
Ближе к вечеру стало очень холодно. Два окна первого этажа выходили на угол неприглядного огорода, окруженного желтыми кустами акации, на замерзшие лужи проходящей дороги и на конец кладбища, где сегодня днем была похоронена Марья Николаевна.Огород был пуст, если не считать нескольких посиневших от холода муаровых клочков капусты. При порывах ветра безлистные кусты акации метались, словно одержимые, и прижимались к дороге.
Ночью Юру разбудил стук в окно. Темная камера была сверхъестественным образом освещена трепещущим белым светом. В одной ночной рубашке Юра подбежал к окну и прижался лицом к холодному стеклу.
За окном не было ни дороги, ни кладбища, ни огорода.На улице бушевала метель, воздух был задымлен снегом. Можно было подумать, что буря заметила Юру и, зная, насколько она устрашающая, упивалась впечатлением, которое она произвела на него. Он свистел, выл и всячески пытался привлечь внимание Юры. С неба бесконечные мотки белой ткани, поворот за поворотом, падали на землю, покрывая ее вьющейся пеленой. Метель была одна на свете, ничто не могло сравниться с ней.
Первым порывом Юры, когда он слез с подоконника, было одеться и выбежать на улицу, чтобы начать что-то делать.Теперь он боялся, что монастырская капуста будет закопана и никогда не выкопана, теперь, когда мама будет завалена снегом и будет беспомощна, чтобы сопротивляться, уходя все глубже и дальше от него в землю.
Опять кончилось слезами. Его дядя проснулся, рассказал ему о Христе и утешил его, затем зевнул, подошел к окну и задумался. Начали одеваться. Становилось светло.
3
Пока была жива мать, Юра не знал, что отец их давно бросил, ходил по разным городам Сибири и за границей, кутил и развлекался, а что давно расточил и бросил на ветер. миллионы своего состояния.Юре всегда говорили, что он в Петербурге или на какой-нибудь ярмарке, чаще всего на Ирбите.
Но потом у его матери, которая всегда была болезненной, обнаружилась чахотка. Она стала ехать лечиться на юг Франции или в северную Италию, где Юра ее дважды сопровождал. Таким образом, в беспорядке и среди вечных загадок Юра провел детство, часто в руках незнакомцев, которые все время менялись. Он привык к этим переменам, и в таких вечно непоследовательных обстоятельствах отсутствие отца его не удивляло.
Когда он был маленьким мальчиком, он все еще уловил то время, когда имя, которое он носил, применялось к множеству разных вещей. Там была фабрика «Живаго», банк «Живаго», здания «Живаго», способ завязать и закрепить галстук булавкой для галстука «Живаго» и даже сладкий круглый пирог, что-то вроде баба-рома, называемого «Живаго». а когда-то в Москве можно было крикнуть извозчику: «В Живаго!» прямо как «На задворки дьявола!» и он увезет вас на своих санях в сказочное королевство.Вас окружал тихий парк. На свисающие еловые ветки садились вороны, стряхивая иней. Их карканье было громким, как треск ветки дерева. Из новостроек за поляной дорогу перебежали чистокровные собаки. Там зажглись огни. Наступал вечер.
Вдруг все разлетелось на части. Они были бедны.
4
Летом 1903 года Юра и его дядя ехали на тарантасе вдвоем по полям в Дуплянку, имение Кологривов, шелководителя и великого мецената, чтобы увидеть Ивана Ивановича Воскобойникова. педагог и популяризатор полезных знаний.
Это был праздник Казанской Божьей Матери, самый густой урожай пшеницы. То ли было время обеда, то ли праздник, на полях не было ни души. Солнце опалило частично собранные полосы, как полубритые затылки заключенных. Птицы кружили над полями. Опустив колосья, пшеница в полной тишине поднималась прямо вверх или стояла в толчках далеко от дороги, где, если смотреть достаточно долго, она приобретала вид движущихся фигур, как если бы землемеры шли по краю поляны. горизонт и делать заметки.
«И эти», — спросил Николай Николаевич Павла, разнорабочего и сторожа издательства, который сидел боком на ящике, наклонился и скрестил ноги, в знак того, что он не кучер и водить машину не его с криком «это помещичьи или крестьянские?»
«Они хозяева, — засветился Павел, — а они там», засветившись и вдохнув, ткнул рукояткой хлыста в другую сторону и после долгой паузы сказал: «Они наши. .Уснул, а? »- он время от времени ругал лошадей, краем глаза поглядывая на их хвосты и ягодицы, как инженер, смотрящий на манометр.
Но лошади тянули, как все лошади в мире; то есть конь на древке бежал с врожденной прямотой бесхитростной натуры, а бегун казался непонятливым бездельником, который только умел выгибать шею, как лебедь, и танцевать на корточках под звяканье лошади. бубенчики, которые запускают собственные прыжки.
Николай Николаевич приносил Воскобойникову корректуру своей книжки по земельному вопросу, которую издатель, ввиду усиленного давления цензуры, попросил его отредактировать.
«В районе бродят люди», — сказал Николай Николаевич. «В районе Панково купцу перерезали горло, а у земского человека сожгли коня. Что вы об этом думаете? Что говорят в вашем селе?»
Но оказалось, что Павел смотрел на вещи еще мрачнее, чем цензор, сдерживавший аграрные страсти Воскобойникова.
«Что они говорят? Народ стал свободным и легким. Они говорят, что испорчены. Можно ли такое с нашими? Дайте нашим мужикам голову, они друг друга раздавят, это божья правда. Ушли спать, ага. ? »
Это была вторая поездка дяди и племянника в Дуплянку. Юре показалось, что он помнит дорогу, и каждый раз, когда поля расползались широко, а леса обнимали их впереди и сзади узкой границей, Юре казалось, что он узнает место, где дорога должна повернуть направо, а на повороте там появится и через мгновение исчезнет семимильная панорама Кологривово с блестящей вдалеке рекой и идущей за ней железной дорогой.Но он ошибался. Поля сменились полями. Снова и снова их обнимал лес. Последовательность этих открытых пространств была настроена в огромном масштабе. Вы хотели мечтать и думать о будущем.
Ни одна из книг, которые впоследствии прославили Николая Николаевича, еще не написана. Но его мысли уже были определены. Он не знал, как близок его час.
Вскоре он должен был появиться среди представителей литературы того времени, университетских профессоров и философов революции — этот человек, который продумал все их темы и который, кроме терминологии, не имел с ними ничего общего.Вся их толпа держалась какой-то догмы и довольствовалась словами и видимостью, но отец Николай был священником, который прошел через толстовство и революцию и все время шел дальше. Он жаждал крылатой материальной мысли, которая прослеживала бы отчетливый, нелепый путь в своем движении и изменяла бы что-то в мире к лучшему, и которая была бы заметна даже ребенку или невежеству, как вспышка молнии или раскат грома.Он жаждал нового.
Юра хорошо себя чувствовал с дядей. Он был похож на свою мать. Он был свободным духом, как и она, без предубеждений против всего обыденного. Как и она, у него было аристократическое чувство равенства со всем живым. Он все понимал с первого взгляда, как и она, и умел выражать свои мысли в том виде, в каком они приходили к нему в первый момент, пока они были живы и не утратили своего смысла.
Юра обрадовался, что дядя вез его в Дуплянку.Там было очень красиво, и живописность места также напомнила ему его мать, которая любила природу и часто брала его с собой на прогулки. Кроме того, Юра был рад, что он снова встретится с Никой Дудоровым, старшеклассником, который жил у Воскобойникова и, вероятно, презирал его за то, что он был на два года моложе, и который, приветствуя его, сильно опускал руку и так склонил голову. так низко, что волосы падали ему на лоб, закрывая половину лица.
Изнутри создания «Доктора Живаго»
В сегодняшнюю эпоху перегруженных боевиками и непристойных комедий эпическая голливудская история любви по большей части уходит в прошлое.Однако было время, когда это был основной продукт кино. Начиная с Gone with the Wind , который в 1939 году установил стандарты жанра, исторические романы монументального масштаба были большим бизнесом на протяжении десятилетий. Даже к середине 60-х, когда система голливудских студий начала рушиться, эпическая история любви все еще могла привлечь эпическую аудиторию.
Показательный пример: Доктор Живаго «», выпущенный в 1965 году, остается одним из 10 самых кассовых фильмов всех времен (с поправкой на инфляцию).Зрители стекались к этому рассказу об обреченной любви, действие которого разворачивается во время русской революции, и хотя многие рецензенты в то время скупились на похвалы, критическое мнение с тех пор встало на сторону людей, заполнивших театры. Сегодня большинство киноманов всех мастей согласятся, что Живаго — одна из классиков своего жанра.
Как этот экстравагантный фильм о русской революции был снят во время холодной войны и с участием двух менее известных звезд побил рекорды кассовых сборов и заслуживает частых и восторженных переоценок? Взгляните на историю создания Доктора Живаго .
У книги неоднозначная история
До того, как она стала фильмом, конечно, Доктор Живаго был романом с довольно интересной и противоречивой историей.
Его автор, Борис Пастернак, родился в московской литературной среде в 1890 году. Его отец был иллюстратором, создавшим иллюстрации к работе друга семьи Льва Толстого. Пастернак стал поэтом, и какое-то время, после выхода его первой книги стихов в 1917 году, он был одним из самых известных поэтов Советского Союза.Однако его сочинения редко уступали государственному взгляду на вещи, и к 1930-м годам поэзия Пастернака не только была публично осуждена Советами, но и часто полностью запрещалась.
Русский писатель, лауреат Нобелевской премии Борис Пастернак, около 1958 года.
Фото: Джерри Кук / The LIFE Images Collection через Getty Images
Реакция властей на прозу Пастернака была столь же суровой. Несмотря на цензуру, Пастернак продолжал писать, стремясь создать масштабное произведение в духе своего кумира Толстого.Он начал Живаг o после Второй мировой войны, но завершил его только в 1956 году. Реальный конфликт между Пастернаком, его женой и любовницей вдохновил любовный треугольник, который и стал сердцем книги. Пастернак рассматривал законченное произведение как прежде всего любовный роман, но когда он попытался убедить своих советских издателей опубликовать его, они отказались, назвав его антисоветским из-за скрытой критики последствий русской революции.
Яростно гордясь своей работой, Пастернак пошел на чрезвычайно рискованный шаг, направив ее контрабандным путем из Советского Союза для публикации в Италии.«Настоящим приглашаем вас посмотреть, как я встречусь с расстрельной командой», — сказал он, как говорят, передавая свою рукопись. Несмотря на многочисленные попытки советских властей предотвратить это, книга была издана в Европе в 1957 году и сразу же стала хитом. В 1958 году он был переведен на английский и десятки других языков, и Пастернак был номинирован на Нобелевскую премию по литературе.
Именно в этот момент вмешалось ЦРУ. Как подробно описано в прошлогодней книге Питера Финна и Петры Куве, Дело Живаго: Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу , U.С. Центральное разведывательное управление делало все возможное, чтобы подорвать и дискредитировать советский режим. По их мнению, присуждение главной премии писателю, считающемуся нелояльным, могло только поставить Советский Союз в неловкое положение в глазах всего мира. ЦРУ тайно настаивало на том, чтобы Пастернак выиграл награду (честно говоря, его обычно рассматривали с конца 40-х годов), и он это сделал. Тем временем ЦРУ тайно напечатало « Доктор Живаго» на русском языке и вывезло его контрабандой в Советский Союз, где оно стало подпольной сенсацией.
Несмотря на то, что Пастернак отказался от Нобелевской премии (в частном порядке, очень неохотно), советские власти продолжали очернять его и в какой-то момент подумали о его высылке из страны. Стресс серьезно сказался на здоровье стареющего автора, и к 1960 году он умер.
Режиссер Дэвид Лин был лучшим выбором для адаптации обширной работы к фильму
То, что не умерло, было Доктор Живаго . Как один из самых популярных романов конца 50-х годов, было вполне естественно, что Голливуд попытался перенести свою огромную драму и страстных персонажей на целлулоид.В частности, был один человек, который, казалось, идеально подходил для адаптации такой масштабной работы: британский режиссер Дэвид Лин.
Lean был хорошо известен созданием фильмов, обычно называемых «эпосами» — широкомасштабных историй, часто помещаемых в экзотических условиях и предназначенных для передачи значимости исторического момента или конкретного человека. Его фирменные эпосы Лоуренс Аравийский (1962) об арабском партизане Т. Лоуренс и «Мост через реку Квай» (1957) о военнопленных, которых японцы заставили строить мост во время Второй мировой войны.Оба этих популярных и критических успеха получили «Оскар» как лучший фильм года.
Американский режиссер, сценарист и кинопродюсер Дэвид Лин сидит у камеры на испанской съемочной площадке собственного фильма «Доктор Живаго», 1965 год.
Фото: Пьерлуиджи Пратурлон / Reporters Associati & Archivi / Mondadori Portfolio / Getty Images
Лин прочитал Доктор Живаго в 1959 году после окончания Лоуренса Аравийского , и когда продюсер Карло Понти предложил это в качестве своего следующего проекта, он был в восторге.Первоначально Понти задумывал фильм как средство передвижения для своей жены Софи Лорен, но Лин не мог изобразить Лорен в ключевой роли Лары, любовного увлечения Живаго. Вместо этого, как только проект начал реализовываться в 1963 году, он пошел в совершенно другом направлении. (Хотя Лин отодвинул жену Понти, Метро-Голдвин-Майер теперь участвовал в финансировании фильма и предоставил Лину полный контроль над кастингом. Понти не обижался.)
Многие актеры и актрисы рассматривались на главные роли в фильме. Живаго и Лара, среди них Питер О’Тул и Пол Ньюман (для Живаго), а также Джейн Фонда и Иветт Мимье (для Лары).Однако Лин был впечатлен молодой британской актрисой Джули Кристи, которая произвела фурор в своей первой крупной роли в драме о кухонной раковине « Билли Лжец » (с Томом Куртенэ, который также получил роль в «Живаго»). Властная красота Кристи в сочетании с ее очевидным интеллектом сделали ее идеальным выбором для этой роли. Что касается Живаго, Лин сделал несколько более неожиданный выбор — Омара Шарифа, который произвел такое сильное впечатление на роль второго плана в фильме Лоуренс Аравийский .Несмотря на его многочисленные актерские способности, немногие участники проекта считали его идеальным выбором для русского врача и поэта. Шариф надеялся получить меньшую роль в картине и был удивлен (но обрадован), когда Лин предложил ему сыграть главную роль.
Помимо Шарифа, Лин собрал вместе многих других членов команды, которые работали над Лоуренс Аравийский , включая сценариста Роберта Болта и художника-декоратора Джона Бокса. Николас Роуг, который в скором времени сам стал знаменитым режиссером ( Walkabout , Don’t Look Now ), начал фильм как оператор-постановщик, но он не согласился с Лином относительно того, как фильм должен выглядеть (эстетический подход Лин к фильму заключался в том, чтобы сделать военные сцены солнечными и красивыми, а любовные сцены серыми и мрачными; инстинкты Роуга были прямо противоположными).Другой выпускник Лоуренса , Фредди Янг, был приглашен на годичную съемку, которая впоследствии стала Живаго . Лин был печально известен тем, что не торопился, чтобы все исправить, и его предыдущие два фильма также были расширенными съемками. 1965 год станет для всех годом Живаго .
Lean полностью контролировал каждый аспект фильма
Для такого режиссера, как Lean, который любил снимать на месте как можно чаще, первое и главное препятствие, представленное Доктором Живаго , было то, что его истинная обстановка была отключена. -пределы.К 1964 году злоба советского режима по отношению к Пастернаку и Живаго не уменьшилась, поэтому возможность съемок в Советском Союзе была крайне маловероятной (Лин был приглашен в Москву, чтобы обсудить это, но он подозревал, что встреча была предназначена исключительно для того, чтобы отпугнуть ему от съемок фильма вообще так и не пошло). После поисков по всему миру места, предлагающего просторы земли, толпы людей и доступ к лошадям и старым паровозам, необходимым для производства, Джон Бокс предложил Испанию как лучший выбор.Съемки там начались в декабре 1964 года и продлились до 1965 года. Хотя пришлось принять некоторые необычные меры, чтобы создать снежный пейзаж жарким испанским летом (белый мрамор из местного карьера был измельчен и разложен на белом пластике по полям), основное расположение на севере Испании оказалось эффективным и относительно недорогим.
Намного дороже был набор, который команда Лина построила за пределами Мадрида: две полномасштабные московские улицы около 1922 года, на строительство которых ушло 18 месяцев.В отличие от большинства подобных декораций, московский отдых не представлял собой длинный фасад, подпертый деревом. Команда Лина по сути создавала дома с полностью меблированными интерьерами, которые можно было использовать для съемок. Лин настаивал на высокой исторической точности воссоздания, что было типично для его подхода в целом. Он суетился над деталями, которые даже не показывались на экране, в том числе настаивал на том, чтобы его художник по костюмам воссоздал правильное нижнее белье того времени для всех своих актеров.
Звезды «Dr.Живаго берут руки за руки, прогуливаясь по «улице» на одной из декораций, используемых в фильме. Огромный гарнитур, макет старой Москвы, — результат долгих лет исследований и кропотливого труда. На фото (слева направо): Том Куртенэ, Алек Гиннесс, Джеральдин Чаплин, режиссер Дэвид Лин, Джули Кристи, Омар Шариф, Ральф Ричардсон и Род Стайгер.
Фото: Bettmann Archive / Getty Images
Перфекционизм Лина редко нравился его техническим специалистам или исполнителям. Истинный автор , Lean полностью контролировал каждый аспект фильма и отказывался отказываться от дубля, пока не достиг именно того, чего хотел, вплоть до последнего крохотного движения.Он, как известно, считал своих актеров объектами, которыми нужно манипулировать в соответствии с его схемой, и он прилагал особые усилия, чтобы держаться подальше от них за пределами съемочной площадки, чтобы они не влияли на его видение на съемочной площадке. Лин сожалел о том, что принял Рода Стайгера в актерском составе в качестве аристократического любовника Лары Комаровского, поскольку Стайгер раздражался чрезмерным руководством и настаивал на том, чтобы включить свои собственные идеи в свою игру в истинной традиции «методичного актера». Большинство актеров, которые работали с Лином на «Живаго », не вспоминали этот опыт с любовью, хотя многие позже признали, что результаты стоили затраченных усилий.Однако в то время, несмотря на его внешне скромный стиль общения, большинство считало Лин больше диктатором, чем директором.
«Живаго» продвигалась вперед, хотя и медленно, все актеры и технические специалисты знали, что они работают на крупном предприятии, несмотря на их сомнения по поводу сурового подхода Дэвида Лина. После съемок в Испании, были дополнительные съемки в Финляндии и Канаде для зимних сцен, требующих настоящего снега. (Финляндия находилась всего в 10 милях от границы с Россией, настолько близко, насколько постановка подходила к ее духовному дому.Съемки были окончательно завершены к октябрю 1965 года, и Лин и его команда отправились в монтажную. Премьера фильма была назначена на конец года, поэтому на монтаж всего фильма оставалось всего восемь недель. После монтажа финальный фильм длился почти три с половиной часа. Грандиозные темы, разыгранные с размахом, требовали длительного времени.
Этот фильм был одним из самых дорогих фильмов, когда-либо снятых
Живаго Съемка обошлась в целое состояние; в 1965 году это был один из самых дорогих фильмов, когда-либо созданных, по разным оценкам, его стоимость составляла от 11 до 15 миллионов долларов.Множество декораций, большая толпа и батальные сцены, а также необычные требования (включая интерьер дачи, «замороженной» в пчелином воске) гарантировали, что это будет дорогое предложение. Однако уверенные в бережливости и в потенциале истории, продюсеры фильма рассчитывали, что фильм найдет нетерпеливую аудиторию. Они были совершенно правы.
Набор для фильма «Доктор Живаго», 1965 год.
Фото: Дмитрий Кессель / Time Life Pictures / Getty Images
Вышедший 22 декабря 1965 года Доктор Живаго вскоре стал одним из самых больших хитов 1966 года.Омар Шариф и Джули Кристи стали новейшими звездами экрана, одежда в стиле «Живаго» была представлена в модных журналах и универмагах, а тема любви из фильма («Тема Лары») Мориса Жарра стала повсеместной (он стал хитом для несколько исполнителей, когда для нее были написаны тексты и она была переименована в «Somewhere, My Love»). В конце концов, фильм собрал невероятные 112 миллионов долларов внутри страны и более 200 миллионов долларов по всему миру.
Критикам фильм понравился меньше, чем широкой публике.Некоторые считали, что между Шарифом и Кристи не хватало химии; другие считают, что роман был достаточно хорош, но что это была в основном мыльная опера, исполненная в смехотворно продуманном масштабе. Большинство критиков согласились с тем, что фильм был визуально ошеломляющим, но немногие признались, что были очарованы обработкой персонажей или историческими событиями. Не тронутый звездными кассовыми сборами, Дэвид Лин, как сообщается, принял негативную критику близко к сердцу и заявил, что никогда не станет режиссером другой картины; он был близок к тому, чтобы сдержать свое слово, сняв еще два фильма за следующие 20 лет.
Несколько десятилетий спустя фильм продолжает пользоваться популярностью у зрителей.
Доктор Живаго был выпущен как раз вовремя, чтобы претендовать на премию Оскар 1966 года. Хотя эпические произведения Лина обычно были огромными собирателями Оскаров, награды «Доктор Живаго» в основном присуждались за технические достижения (среди прочего, за лучшую художественную постановку и лучший дизайн костюмов), хотя Роберт Болт действительно получил награду за свой адаптированный сценарий. Однако более популистская премия «Золотой глобус» почти принесла «Живаго» очков: лучший фильм, лучший актер (Шариф), лучший режиссер, лучший сценарий, лучшая музыка.Только Джули Кристи не смогла получить награду в категории «Лучшая женская роль». Возможно, за исключением озлобленного Дэвида Лина, почти все, кто имел отношение к Живаго , после этого продолжали делать занятую и успешную карьеру, особенно Кристи и Шариф.
Хотя он всегда был популярен среди публики, в 1980-х и 90-х годах критическая репутация доктора Живаго начала улучшаться. Одна из причин может заключаться в том, что подобных фильмов будет мало.В каком-то смысле Живаго стал последним расцветом романтического эпоса. Хотя в дальнейшем будут попытки создания фильмов в этом ключе, таких как « Reds » Уоррена Битти или «Английский пациент » Энтони Мингеллы, на снижение интереса населения к этому типу фильмов лучше всего может указывать фильм « Heaven’s Gate » Майкла Чимино. печально известное бедствие, которое стоило миллионы раз, но с треском провалилось в прокате в 1980 году. Эпоха грандиозного исторического романа для кино закончилась; скромных телесериалов вроде «Аббатство Даунтон », похоже, хватит для современного зрителя.Паша, персонаж, которого играет Том Куртенэ, в Докторе Живаго делает известное наблюдение, что «личная жизнь в России мертва. История убила его ». То же можно сказать и о романтическом эпосе в Америке.
Доктор Живаго , однако, продолжает жить. В 1988 году книга впервые была издана в России, а в 1994 году фильм наконец-то там был показан. Рост рынка DVD создал такой спрос на фильм, что он был выпущен несколько раз, последний раз в юбилейном выпуске, посвященном 45-летию.В этом году была даже попытка представить Доктор Живаго на Бродвее как мюзикл; К сожалению, выставка закрылась в мае после менее чем 50 представлений (критики раскритиковали и этот «Живаго »). Однако в фильме все еще есть какая-то кинематографическая магия, возвращающая зрителей к нему. Будь то зрелище воссозданной России из далекого прошлого, молодые и привлекательные актеры, все еще находящиеся в их первом цветке славы (Омар Шариф, к сожалению, только что скончался в июле), или трагическая история любви, которая кажется такой страстной среди таких страданий, зрители еще найду за что полюбить Доктор Живаго .По мере того как с каждым годом эпоха исторического романа отступает все дальше, этот роман, похоже, будет продолжаться и продолжаться.
Схема ЦРУ, которая принесла Доктору Живаго в мир ‹Литературный центр
В 1956 году Серджио Д’Анджело совершил поездку на поезде с юго-запада Москвы в советскую писательскую колонию Переделкино. Он был там, чтобы встретиться со знаменитым писателем-рок-звездой Борисом Пастернаком, чьи стихи были настолько любимы, что, если он делал паузу во время чтения, публика выкрикивала недостающие слова.Но оригинальные работы Пастернака не видели дневного света уже много лет; Советское правительство не испытывало к Пастернаку такого же теплого чувства, как его поклонники, сомневаясь в его лояльности Коммунистической партии, контролировавшей издательское дело. Вместо этого с 1940-х годов он переводил на русский язык классические литературные произведения, такие как пьесы Шекспира.
Д’Анджело не рискнул покидать город, чтобы отдать дань уважения — у него было предложение для Пастернака. Прибыв на дачу Пастернака, коричневый двухэтажный дом, расположенный среди зеленых берез и елей, Д’Анджело обнаружил, что Пастернак ждал его у ворот сада.Пастернаку было 66 лет, но он все еще был бодрым. Он был одет удобно, чтобы работать в саду, включая пару веллингтонских сапог. По яркой улыбке Пастернака и восторженному рукопожатию Д’Анджело понял, что ему доставляет радость принимать посетителей, особенно из других стран, которые привозят новости со всего мира.
Они сидели в саду поэта среди цветов и фруктовых деревьев и говорили о родной Италии Д’Анджело и об обязанностях итальянской коммунистической партии, которая привела его в Москву.В первую очередь, он работал с Московским Радио на итальянском языке. Но он был в гостях у Пастернака от имени итальянского издателя Фельтринелли. Фельтринелли интересовался романом, который, по слухам, написал Пастернак. Д’Анджело приехал на дачу Пастернака за романом.
D’Angelo’s был непростой задачей. После смерти Сталина культурные запреты начали таять, но риски прошлого все еще были свежи в сознании Пастернака. Если Доктор Живаго был опубликован в Италии до появления в русской печати, Пастернака можно было обвинить в нелояльности.Менее чем за 20 лет до этого писатель Борис Пильняк, бывший ближайший сосед Пастернака, был казнен за нарушение литературных команд партии, в частности, за публикацию романа за пределами СССР, по слухам. Казни Пильняка было достаточно, чтобы напугать таких советских писателей, как Пастернак, и заставить их идти по прямой и узкой партийной линии.
Пастернак возразил: роман нельзя опубликовать. Сначала его нужно было опубликовать в СССР. Учитывая сомнительное положение Пастернака в партии и содержание книги, он думал, что это невозможно.
Литературная пропаганда была делом всей компании. Схема дошла до самого верха.
«Это не соответствует официальным культурным нормам», — сказал поэт, согласно Питеру Финну и Петре Куве в своей книге « Дело Живаго: Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу».
Сам роман был далеко не идеальным кормом для лояльных коммунистов. Хотя Доктор Живаго во многом заимствует традиции эпических русских романов, твердолобые Советы не согласились с темами романа.Его главный герой — врач и поэт Юрий Живаго, который лечит солдат по обе стороны войны во время русской революции. В конце концов он возвращается домой и обнаруживает, что Москва его детства изменилась до неузнаваемости: коммунисты контролируют город, царит хаос, а редкий мир искусства и интеллекта ушел навсегда, по крайней мере, так казалось Живаго.
Между знаменитой любовной историей романа проносится нить свободы мысли, которая ставит под сомнение глубоко укоренившиеся советские убеждения.
«Еще недавно был священный долг перед Родиной, воинская доблесть, высокие социальные чувства», — пишет Пастернак в книге «Доктор Живаго ».«Но война проиграна, это главное бедствие, и все остальное исходит от этого, все свергнуто, нет ничего святого». Живаго поэтичен и любит до глубины души, но, окутанный литературной позолотой, читатель найдет персонажа, который во многом является частью бывшего русского мира украшений, который, как и его автор, теряется в настоящем. .
Доктор Живаго обнажил сердце Пастернака. Это показало, что он был несовершенным коммунистом в эпоху, когда грех всех грехов тяготел к прошлому.Мог ли Пастернак доверить Д’Анджело столь опасную уязвимость?
Пастернак вышел из сада и из Д’Анджело. Когда он вернулся, он держал завернутый в газету сверток. В нем хранилась рукопись Доктора Живаго , почти 800 машинописных страниц, сырых с собственноручными исправлениями Пастернака. Пастернак передал посылку Д’Анджело вместе со своим доверенным лицом.
«Это Доктор Живаго », — сказал Пастернак, согласно The Zhivago Affair .«Пусть он распространится по всему миру».
*
Менее чем через два года массивная рукопись Доктор Живаго поступит в офис Центрального разведывательного управления в виде двух рулонов пленки. В литературе великая сила. Мы знаем это. Оказывается, ЦРУ тоже.
«Книги были оружием», — пишет Финн. «Если литература была недоступна или запрещена в СССР или Восточной Европе и произведение могло бросать вызов советской действительности или противоречить ей, агентство хотело, чтобы оно было в руках граждан Восточного блока.”
Согласно рассекреченным документам, опубликованным ЦРУ, высшие должностные лица ЦРУ обнаружили, что Доктор Живаго был именно тем литературным оружием, которое они искали. «Гуманистическое послание Пастернака о том, что каждый человек имеет право на личную жизнь и заслуживает уважения как человеческое существо, независимо от степени его политической лояльности или вклада в государство, — представляет собой фундаментальный вызов советской этике жертвоприношения личности ради государства. Коммунистическая система », — написал Джон Мори, начальник отдела Советской России, в рассекреченной записке.«В романе нет призывов к восстанию против режима, но ересь, которую проповедует доктор Живаго, — политическая пассивность — является фундаментальной. Пастернак предполагает, что маленькие неважные люди, которые остаются пассивными по отношению к требованиям режима об активном участии и эмоциональной вовлеченности в официальные кампании, превосходят политических «активистов», которых поддерживает система. Кроме того, он осмеливается намекнуть, что общество могло бы лучше функционировать без этих фанатиков ».
Агентство решило, что Доктор Живаго должен быть опубликован и распространен по всему свободному миру для максимального эффекта.Они хотели, чтобы роман охватил как можно больше рядовых советских граждан. Если бомбы не могли вытряхнуть лед из холодной войны, посеяв сомнение в умах граждан СССР, можно было подорвать сверхдержаву изнутри.
Однако печать книги была делом не только нескольких шпионов низкого уровня. Литературная пропаганда была делом всей компании. Схема дошла до самого верха.
«Также утверждалось, что типография была делом рук русских эмигрантов в Европе, а участие агентства было незначительным — не больше, чем участие финансиста эмигрантских подставных организаций», — пишет Финн в
. Дело Живаго .«На самом деле ЦРУ принимало активное участие. Операция по печати и распространению Доктора Живаго проводилась отделом Советской России ЦРУ под контролем директора ЦРУ Аллена Даллеса и санкционирована Координационным советом президента Эйзенхауэра, который подчиняется Совету национальной безопасности в Белом доме. Агентство организовало печать издания в твердом переплете в 1958 году в Нидерландах и напечатало миниатюрное издание романа в мягкой обложке в своей штаб-квартире в Вашингтоне, округ Колумбия.C., в 1959 году ».Хотя Нобелевская премия не входила в план ЦРУ — они не отправляли копии в Шведскую академию, — эта премия не выходила за рамки возможного. Пастернак уже был номинирован на Нобелевскую премию по литературе в 1946, 1947 и 1949 годах. Ученые всего мира считали, что пришло время удостоить его чести. Когда Доктор Живаго стал всемирным явлением — разумеется, с большой помощью собственных типографий ЦРУ и партизанской тактики распространения — популярность романа и его актуальность для культурного момента зафиксировались в номинации Пастернака, и он был удостоен Нобелевской премии. по литературе в 1958 г.
Советские литературные круги атаковали номинацию ядом. Несколько популярных литературных журналов опубликовали разборки Пастернака. В советском литературном мире он стал персоной нон грата. Это, а также недавнее воспоминание о казни его друга Пильняка за предательство убедили Пастернака отказаться от приза.
«Однако решение об отказе от Нобелевской премии не принесло отсрочки», — пишет Финн. Многие недоброжелатели Пастернака считали, что его сердце не в порядке. Он просто выполнял желания партии и действовал так, как ожидалось.
Легкие книги было легко переправить контрабандой, и оперативникам ЦРУ удалось разместить сотни, если не тысячи, в странах советского блока и раздать их российским туристам, приезжающим на Запад.
Между тем, приз вызвал энтузиазм в отношении книги, и ЦРУ увеличило выпуск продукции. Они создали небольшое русскоязычное издание в мягкой обложке на луковой бумаге. Эти легкие книги было легко переправить контрабандой, и оперативникам ЦРУ удалось разместить сотни, если не тысячи, в странах советского блока и раздать их российским туристам, приезжающим на Запад.К ним карабкались студенты и представители интеллигенции. Поток этих крошечных книжек стал настолько сильным, что советским таможенникам было приказано специально искать их и вынимать из багажа путешественников. В частности, оперативники КГБ наблюдали за разъезжающими студентами. Иногда они подходили к студентам, чтобы спросить о книгах. «Бери, читай», — сказали они, по словам Финна, — «но ни в коем случае не приноси домой».
Несмотря на то, что Пастернак умер в 1960 году, наследие его романа продолжало расти. Его итальянский издатель, Джангиакомо Фельтринелли, продал права на экранизацию романа Metro-Goldwyn-Mayer в 1964 году.Он спорил с продюсерами, настаивая на том, что роман ни в коем случае не должен искажать видение Пастернака. Дэвид Лин, режиссер фильма, хотел сделать рассказ, который был бы интересным и поэтичным. Он хотел, чтобы зрители прочувствовали персонажей и поняли их. Но Фельтринелли предостерег студию от предательства видения Пастернака.
Несмотря на первоначальные опасения, фильм остался настолько верным роману, насколько это вообще возможно. Некоторые критики назвали фильм упрощенным в отношении исторического изображения Гражданской войны в России, и это правда.Но стоит ли ожидать реалистичных изображений войны и раздоров на киноэкране? Не обязательно.
Фильм дебютировал в 1965 году и быстро стал одним из самых кассовых фильмов в истории Голливуда. Фильм с Омаром Шарифом в роли одноименного Живаго и Джули Кристи в роли Лары очеловечил Россию, потенциального врага Запада в период холодной войны.
Но СССР этого не видел. Коммунистическая партия запретила фильм в Советском Союзе, но, как и книгу, фильму удалось прокрасться.Официально холодная война не закончится еще 25 лет. Тем не менее, история Пастернака произвела на него неизгладимое впечатление, чего, возможно, он сам даже не ожидал.
Так считал даже Никита Хрущев. После свержения с поста лидера СССР Хрущев прочитал роман и сетовал не только на то, что он приложил руку к запрету книги, но и на то, что она была запрещена вообще.
«Кто-то может сказать, что мне уже поздно выражать сожаление по поводу того, что книга не была издана», — писал Хрущев в своих мемуарах.