Книги ханья янагихара – Список книг и других произведений Ханья Янагихара (Hanya Yanagihara) Сортировка по году написания

Ханья Янагихара — биография, список книг, отзывы читателей

«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары вызвала во мне противоречивые эмоции и такие же, иной раз кардинально противоположные, впечатления. Одно могу сказать с уверенностью — книга крайне спекулятивная.
Писать свою так называемую рецензию я решила уже после того, как схлынула волна минорного цунами, повергшая меня в экзистенциальный ступор и открыв все заслонки в плотине слезохранилищ: одноногая собачка там, но уже не глядит глазами котенка из Шрека, жалобно поскуливая.
О чем, собственно, книга? О жизни, о четверке друзей, судьбы которых переплелись в морские узлы, о Нью-Йорке, богеме, богатых и успешных, карьере, семье, приюте, католических священниках — извращенцах. «Маленькая жизнь» рассказывает о трех мушкетерах и Джуде, описание жизни которого является основной канвой всего романа — остальные просто нанизаны или обернуты вокруг нее. Это книга о дружбе и любви, о дружбе-любви. Мужской. Всё, как положено по древнегреческому канону.
Эта история больше сказка, гротеск. История, которая больше подходит для театральных подмостков, где всё громко и чересчур. Она лишь скользит мимо реальности, высвечивая до боли в глазах одну сторону и почти не замечаю другие. Поэтому получилось, несмотря на увесистость, несколько однобоко и недосказано, так словно глубина океана всего в полтора метра.

Некоторые усмотрели в этой книги роман о геях. Но это не так. Мне крайне удивительно, что за мелочами можно не увидеть главного. То есть пресловутый принцип встречать по одежке никуда не девается. Здесь отношения между мужчинами в физическом их проявлении скорее дань миру, где совсем нет женщин: женские персонажи совершенно проходные. Это способ автора показать мир, который скрывается за социальными, часто стереотипными, представлениями общества о том, каким должен быть мужчина и как это влияет на него. Получилась ли задуманное у Янагихары — это уже другой вопрос.
Если она хотела показать, что в силу устоявшихся представлений и «норм» мужчина не имеет права на слабость, на поражение, на то, чтобы уметь просить помощь и не стыдиться этого в страхе, что он станет менее мужественным, — то я не уверена. Все герои, кроме Джуда, ведут себя раскрепощенно и не боятся экспериментировать, выходя за рамки. Им ничего не стоит сегодня спать с Люси, а завтра с Люсьеном (только Джей-Би из всей четверки гомосексуал). Они не стремятся закрыться в свой панцирь и оберегать что-то там внутри от осуждения окружающих. Они свободно говорят о своих проблемах, страхах и желаниях. В конце концов, мужчину мужчиной делает не наличие отростка или тяга к противоположному полу, а его поступки, слова и осознанность своих действий, благородство. Примитивизм восприятия человека, мужчины и женщины, и попытки свести всё к двум функциям, всегда вызывает у меня стойкую неприязнь. Тем более, когда это совсем не главное. Разум без сознания — страшная штука.
Если же Янагихара хотела показать внутренний мир мальчика с искалеченной психикой — а Джуд так и остался до последнего своего дня тем мальчиком, жертвой педофила — то опять таки у нее получилось, но не совсем. Объясню. С точки зрения Джуда — всё логично, всё сходится: он травмирован и психически, и физически. Причем, перманентно. Его уже не починить. Даже, если склеить все части в целое, трещин будет столько, что первоначальной формы уже не добиться никогда. И тут то и выползает жирное «НО», то самое сказочное из области граничащей с фантастикой: Джуд выкарабкался со дня ада. Он поступил в престижный университет, встретил там очень чутких друзей, которые готовы были ради него на всё, он сделал прекрасную карьеру, даже был усыновлен. При этом Джуд ни разу не задумался о том, чтобы помочь себе, пойти к психологу, попытаться. На деле Джуд ловко манипулировал своим окружением, практически шантажируя их страхом — что он исчезнет, что сделает с собой что-нибудь. Из чего я делаю вывод, что Джуд получал от всего этого извращенное удовольствие.

«— Не в этот раз, Джуд. — Энди больше не кричит, но говорит мрачно и решительно. — Больше я тебя прикрывать не буду. У тебя есть неделя.

— Это ведь его даже не касается, — с отчаянием говорит он. — Это мое дело!
— В этом-то и проблема, Джуд, — говорит Энди. — Это и его дело тоже. Это и означает, черт тебя дери, состоять в отношениях, до тебя что, не дошло еще? Не дошло, что ты не можешь больше делать что хочешь? Не дошло, что, когда ты себе делаешь больно, ты делаешь больно и ему?
— Нет. — Он мотает головой, вцепившись правой рукой в стол, чтобы не упасть. — Нет. Я делаю это с собой, чтобы не делать больно ему. Я это делаю, чтобы не навредить ему.
— Нет, — говорит Энди. — Если ты все испортишь, Джуд, если так и будешь врать человеку, который тебя по-настоящему любит, которому ты и нужен именно таким, какой ты есть, — тогда только ты и будешь во всем виноват. Только ты. И проблема будет не в том, кто ты такой, или что с тобой сделали, или чем ты болеешь, или как ты там, по-твоему, выглядишь, а в твоем поведении, в том, что ты не хочешь довериться Виллему и честно с ним обо всем поговорить, отказывая ему в вере и великодушии, в которых он никогда, никогда не отказывал тебе. Я знаю, ты думаешь, что щадишь его, но это не так. Ты эгоист. Ты эгоист, ты упрямец, ты гордец, и ты вот-вот собственными руками уничтожишь самое лучшее, что у тебя есть в жизни. Неужели ты этого не понимаешь?»

Он не понимает, не видит, не осознает (или не хочет), что делает больной близким, любящим его людям. Ведь, когда Виллем признается ему в своих чувствах, он мог бы объяснить ему, что полноценных отношений не получится (в общепринятом смысле слова) и не делать Виллема невольным насильником. И речь не о первых годах после ужасов, которые с ним сотворили. Это длиться десятилетия до конца жизни.
Декорации о образы яркие, но местами фальшивые.
Если из книги вынуть описания страшных деталей детства Джуда, то что останется? Нереальные персонажи, наиболее правдоподобный их которых Джей-Би? Малькольм почти проходной персонаж, который нужен исключительно, чтобы строить дома и делать ремонты. Виллем — совершенство со всех сторон: красив, благороден, великодушен, всё понимает. Приторно. Хотелось бы, чтобы такие люди были. Но… даже автор не дала дожить ему до счастливой старости.

Гарольд — приемный отец Джуда, вызвал у меня искреннее сочувствие. Он потерял своего родного сына, а затем и приемного. В главах, где повествование велось от лица Гарольда, Янагихара пыталась поднять темы об эгоизме и где он должен или не должен заканчиваться, о том, что в действительности заставляет людей оставаться вместе, а что наоборот разрушает любые чувства. Но темы были слиты, как и другие, например, социальная норма и что считать социальной нормой, нужна ли она, следовать ли ей и какой в этом смысл.

«Кто-то задает ему вопросы с жалостью, кто-то с подозрением: первые сочувствуют ему, потому что считают, что его одиночество вынужденное, не его решение, а стечение обстоятельств, вторые испытывают к нему своего рода враждебность, потому что считают как раз наоборот: его одиночество — именно сознательное решение, злостное нарушение фундаментальных законов взрослой жизни».

«Иногда он размышляет: может, он бы вообще не думал об одиночестве, если бы ему не внушали, что он должен чувствовать себя одиноко, что его жизнь в ее нынешнем виде странна и неприемлема. Люди всегда предполагают, что ему не хватает того, чего ему и в голову не приходило хотеть, да что там — не приходило в голову, что ему вообще это доступно».

То есть вроде автор намечает проблемы постчеловека, пострасы, постобщества, но все они остаются битым кирпичом в углу забытого склада.
Рассуждать о «Маленькой жизни» можно практически бесконечно. Ответов нет, каждый увидит то, что захочет.
Я очень долго думала, какую оценку ставить книге и ставить ли вообще. Книга написана добротно, читается хорошо и одноногая собачка, такая одноногая. Но ее двухмерность и слишком идеальные истории — даже история Джуда идеальна в своей кошмарности, — не дают поставить книге высший бал. Осталось решить «Маленькая жизнь» ужасно прекрасна или прекрасно ужасна.

readly.ru

Ханья Янагихара: что нужно знать об авторе главной книги года

В конце этого месяца издательство Corpus наконец выпустит русский перевод «Маленькой жизни» — книги, которую вся читающая общественность не перестает хвалить уже год. Мы расскажем о самом ожидаемом романе этой осени — и как редактор глянца стала главной романисткой современности.

О чем книга: про четырех нью-йоркских друзей — адвоката, голливудского актера, модного художника и архитектора. Журнал New Yorker окрестил «Маленькую жизнь» мрачной версией «Секса в большом городе» — тут есть и попытки построить отношения (не очень удачные), и афтер-пати на выставках в MOMА, и редакция журнала об искусстве, и длинные описания ужинов в условно модных местах. Все это сдобрено нужным градусом тоски, насилием сексуальным и не очень (иногда предельно графично описанным), а также всепоглощающей ненавистью главного героя к себе. Действие книги длится на протяжении лет двадцати пяти — тридцати. На выходе имеем большой — и по-настоящему мощный — роман о взрослении и разочаровании.

Чего в книге нет: Канье Уэста, Анны Винтур, седьмого айфона, Хиллари Клинтон и Дональда Трампа, развода Брэда Питта с Анджелиной Джоли, «Фейсбука» и «Инстаграма» — то есть примет времени. Нью-Йорк у Янагихары — предельно атмосферный и узнаваемый, но существующий вне конкретной эпохи. Все названия фильмов, в которых снимается один из героев, вымышлены. Все имена тоже.

Что нужно знать об авторе:

1. Она сочиняла великий роман по ночам (днем работая в глянцевом журнале)

«Маленькую жизнь» Янагихара придумала и написала в бытность редактором Conde Nast Traveller. В свободное от пресс-туров, гидов по спа-лечебницам и рецензий на лучшие отели Токио и Джайпура время Ханья и занималась книгой. Каждую ночь. А утром снова честно шла на работу.

После выхода «Маленькой жизни» она уволилась из американского Conde Nast. Ненадолго перешла заместителем главреда в T Magazine, крайне престижное приложение к газете New York Times — но и оттуда сбежала меньше, чем через год. О работе в глянце — занятии для известного писателя, мягко скажем, не самом очевидном, — Янагихара не сильно сожалеет: «Знаете, бывает работа, у которой есть начало и конец».

2. Главный герой ее первой книги списан с друга семьи. Спойлер: это нобелевский лауреат и педофил по совместительству

Отец Ханьи Янагихары, врач, дружил с Дэниелом Карлтоном Гайдузеком, иммунологом с мировым именем. Тот в 1976 году получил Нобелевскую премию, а двадцать лет спустя — тюремный срок за растление приемного сына. Янагихара писала книгу об этом 18 лет, но решилась опубликовать ее только после смерти Гайдузека. Критикам роман, названный People in the Trees (на русский пока еще не перевели), понравился, но продавался не блестяще. Ханья этому не удивляется: «Это не та книга, в которую влюбляешься».

3. Да, она и в жизни довольно мрачная

«Жизнь коротка, — откровенничала Янагихара в интервью американскому Newsweek, — и закончится она смертью и несчастьем. Но мы все равно живем». А воспоминание из детства, которым она охотно делится с журналистами, — походы в морг вместе с коллегой отца, патологоанатомом. Там будущей писательнице разрешали присутствовать на вскрытии и даже зарисовывать процесс.

4. Она терпеть не может психотерапевтов

Как и главный герой «Маленькой жизни» Джуд — но тут мы уже обойдемся без спойлеров.
Янагихара как-то даже написала колонку для New York Times о том, почему боится психотерапии: «Психотерапия для меня — форма контроля над сознанием, насилие над собой, вроде выскребания мозгов ложкой, чтобы потом отдать их в чужие руки».

5. Откуда такое имя

Янагихару называют американкой гавайского происхождения, но ее мать — из Южной Кореи, а у отца — японские корни. Кстати, родилась она в Лос-Анджелесе, а пожить успела не только на Гавайях и в Нью-Йорке, но и в Техасе, и в Балтиморе.

Бонус: писательницы, которых советует Ханья Янагихара

  • Хиллари Мэнтел

Звездная англичанка и лауреат Букеровской премии за 2009 год. Прославилась романами про Томаса Кромвеля, советника английского короля Генриха VIII. Нет, это не занимательный нон-фикшен — а, скорее, бойкий исторический триллер. Янагихара не раз говорила, что Мантел — одна из ее любимых писательниц.

  • Патриция Хайсмит

Автор «Талантливого мистера Рипли» — серии книг, по которой сняли фильм с Джудом Лоу и Мэттом Дэймоном в роли афериста Тома Рипли. Кстати, именно в Тома Рипли — любимого литературного героя — Ханья Янагихара разок переоделась для фотопроекта New York Magazine.

Канадская романистка, к которой слава пришла в 82 года — после Нобелевской премии по литературе. Янагихара ею восхищается: «Есть люди, которые раз за разом делают то, что делают — и как будто бы без труда. А получаются совершенно потрясающие книги».

www.buro247.ru

Ханья Янагихара рецензии на книги от читателей на Readly.ru

«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары вызвала во мне противоречивые эмоции и такие же, иной раз кардинально противоположные, впечатления. Одно могу сказать с уверенностью — книга крайне спекулятивная.
Писать свою так называемую рецензию я решила уже после того, как схлынула волна минорного цунами, повергшая меня в экзистенциальный ступор и открыв все заслонки в плотине слезохранилищ: одноногая собачка там, но уже не глядит глазами котенка из Шрека, жалобно поскуливая.
О чем, собственно, книга? О жизни, о четверке друзей, судьбы которых переплелись в морские узлы, о Нью-Йорке, богеме, богатых и успешных, карьере, семье, приюте, католических священниках — извращенцах. «Маленькая жизнь» рассказывает о трех мушкетерах и Джуде, описание жизни которого является основной канвой всего романа — остальные просто нанизаны или обернуты вокруг нее. Это книга о дружбе и любви, о дружбе-любви. Мужской. Всё, как положено по древнегреческому канону.
Эта история больше сказка, гротеск. История, которая больше подходит для театральных подмостков, где всё громко и чересчур. Она лишь скользит мимо реальности, высвечивая до боли в глазах одну сторону и почти не замечаю другие. Поэтому получилось, несмотря на увесистость, несколько однобоко и недосказано, так словно глубина океана всего в полтора метра.
Некоторые усмотрели в этой книги роман о геях. Но это не так. Мне крайне удивительно, что за мелочами можно не увидеть главного. То есть пресловутый принцип встречать по одежке никуда не девается. Здесь отношения между мужчинами в физическом их проявлении скорее дань миру, где совсем нет женщин: женские персонажи совершенно проходные. Это способ автора показать мир, который скрывается за социальными, часто стереотипными, представлениями общества о том, каким должен быть мужчина и как это влияет на него. Получилась ли задуманное у Янагихары — это уже другой вопрос.
Если она хотела показать, что в силу устоявшихся представлений и «норм» мужчина не имеет права на слабость, на поражение, на то, чтобы уметь просить помощь и не стыдиться этого в страхе, что он станет менее мужественным, — то я не уверена. Все герои, кроме Джуда, ведут себя раскрепощенно и не боятся экспериментировать, выходя за рамки. Им ничего не стоит сегодня спать с Люси, а завтра с Люсьеном (только Джей-Би из всей четверки гомосексуал). Они не стремятся закрыться в свой панцирь и оберегать что-то там внутри от осуждения окружающих. Они свободно говорят о своих проблемах, страхах и желаниях. В конце концов, мужчину мужчиной делает не наличие отростка или тяга к противоположному полу, а его поступки, слова и осознанность своих действий, благородство. Примитивизм восприятия человека, мужчины и женщины, и попытки свести всё к двум функциям, всегда вызывает у меня стойкую неприязнь. Тем более, когда это совсем не главное. Разум без сознания — страшная штука.
Если же Янагихара хотела показать внутренний мир мальчика с искалеченной психикой — а Джуд так и остался до последнего своего дня тем мальчиком, жертвой педофила — то опять таки у нее получилось, но не совсем. Объясню. С точки зрения Джуда — всё логично, всё сходится: он травмирован и психически, и физически. Причем, перманентно. Его уже не починить. Даже, если склеить все части в целое, трещин будет столько, что первоначальной формы уже не добиться никогда. И тут то и выползает жирное «НО», то самое сказочное из области граничащей с фантастикой: Джуд выкарабкался со дня ада. Он поступил в престижный университет, встретил там очень чутких друзей, которые готовы были ради него на всё, он сделал прекрасную карьеру, даже был усыновлен. При этом Джуд ни разу не задумался о том, чтобы помочь себе, пойти к психологу, попытаться. На деле Джуд ловко манипулировал своим окружением, практически шантажируя их страхом — что он исчезнет, что сделает с собой что-нибудь. Из чего я делаю вывод, что Джуд получал от всего этого извращенное удовольствие.

«— Не в этот раз, Джуд. — Энди больше не кричит, но говорит мрачно и решительно. — Больше я тебя прикрывать не буду. У тебя есть неделя.
— Это ведь его даже не касается, — с отчаянием говорит он. — Это мое дело!
— В этом-то и проблема, Джуд, — говорит Энди. — Это и его дело тоже. Это и означает, черт тебя дери, состоять в отношениях, до тебя что, не дошло еще? Не дошло, что ты не можешь больше делать что хочешь? Не дошло, что, когда ты себе делаешь больно, ты делаешь больно и ему?
— Нет. — Он мотает головой, вцепившись правой рукой в стол, чтобы не упасть. — Нет. Я делаю это с собой, чтобы не делать больно ему. Я это делаю, чтобы не навредить ему.
— Нет, — говорит Энди. — Если ты все испортишь, Джуд, если так и будешь врать человеку, который тебя по-настоящему любит, которому ты и нужен именно таким, какой ты есть, — тогда только ты и будешь во всем виноват. Только ты. И проблема будет не в том, кто ты такой, или что с тобой сделали, или чем ты болеешь, или как ты там, по-твоему, выглядишь, а в твоем поведении, в том, что ты не хочешь довериться Виллему и честно с ним обо всем поговорить, отказывая ему в вере и великодушии, в которых он никогда, никогда не отказывал тебе. Я знаю, ты думаешь, что щадишь его, но это не так. Ты эгоист. Ты эгоист, ты упрямец, ты гордец, и ты вот-вот собственными руками уничтожишь самое лучшее, что у тебя есть в жизни. Неужели ты этого не понимаешь?»

Он не понимает, не видит, не осознает (или не хочет), что делает больной близким, любящим его людям. Ведь, когда Виллем признается ему в своих чувствах, он мог бы объяснить ему, что полноценных отношений не получится (в общепринятом смысле слова) и не делать Виллема невольным насильником. И речь не о первых годах после ужасов, которые с ним сотворили. Это длиться десятилетия до конца жизни.
Декорации о образы яркие, но местами фальшивые.
Если из книги вынуть описания страшных деталей детства Джуда, то что останется? Нереальные персонажи, наиболее правдоподобный их которых Джей-Би? Малькольм почти проходной персонаж, который нужен исключительно, чтобы строить дома и делать ремонты. Виллем — совершенство со всех сторон: красив, благороден, великодушен, всё понимает. Приторно. Хотелось бы, чтобы такие люди были. Но… даже автор не дала дожить ему до счастливой старости.
Гарольд — приемный отец Джуда, вызвал у меня искреннее сочувствие. Он потерял своего родного сына, а затем и приемного. В главах, где повествование велось от лица Гарольда, Янагихара пыталась поднять темы об эгоизме и где он должен или не должен заканчиваться, о том, что в действительности заставляет людей оставаться вместе, а что наоборот разрушает любые чувства. Но темы были слиты, как и другие, например, социальная норма и что считать социальной нормой, нужна ли она, следовать ли ей и какой в этом смысл.

«Кто-то задает ему вопросы с жалостью, кто-то с подозрением: первые сочувствуют ему, потому что считают, что его одиночество вынужденное, не его решение, а стечение обстоятельств, вторые испытывают к нему своего рода враждебность, потому что считают как раз наоборот: его одиночество — именно сознательное решение, злостное нарушение фундаментальных законов взрослой жизни».

«Иногда он размышляет: может, он бы вообще не думал об одиночестве, если бы ему не внушали, что он должен чувствовать себя одиноко, что его жизнь в ее нынешнем виде странна и неприемлема. Люди всегда предполагают, что ему не хватает того, чего ему и в голову не приходило хотеть, да что там — не приходило в голову, что ему вообще это доступно».

То есть вроде автор намечает проблемы постчеловека, пострасы, постобщества, но все они остаются битым кирпичом в углу забытого склада.
Рассуждать о «Маленькой жизни» можно практически бесконечно. Ответов нет, каждый увидит то, что захочет.
Я очень долго думала, какую оценку ставить книге и ставить ли вообще. Книга написана добротно, читается хорошо и одноногая собачка, такая одноногая. Но ее двухмерность и слишком идеальные истории — даже история Джуда идеальна в своей кошмарности, — не дают поставить книге высший бал. Осталось решить «Маленькая жизнь» ужасно прекрасна или прекрасно ужасна.

readly.ru

Читать книгу Люди среди деревьев Ханьи Янагихара : онлайн чтение

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Ханья Янагихара
Люди среди деревьев

© 2013 by Hanya Yanagihara

© В. Сонькин, перевод на русский язык, послесловие, 2018

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Издательство CORPUS ®

***

Выдающийся роман. Захватывает целиком и не отпускает.

The Wall Street Journal

Изумительно цельная этнографическая фантазия, изумительно отвратный рассказчик. Этот дебютный роман прекрасен в каждом своем аспекте – и эстетически, и этически, и сюжетно.

Publishers Weekly

Глубокая и волнующая история приключений. Отличный повод для серьезной дискуссии о науке, нравственности и царящем ныне культе молодости.

Chicago Tribune

Такая немыслимая изобретательность, такой почти демонстративный отказ от спасения и утешения. Что же до литературного мастерства Янагихары, им можно только восхищаться.

The New York Times Book Review

Завораживает и выворачивает душу наизнанку.

Vogue

***

Ничуть не похожий на сенсационную «Маленькую жизнь», но столь же уникальный, неожиданный и пронзительный, дебютный роман Ханьи Янагихары поразил читателей и критиков. В 1950 году доктор Нортон Перина отправляется на далекий микронезийский остров, где живут люди, якобы владеющие секретом вечной жизни. Выяснить природу этого феномена ученому удается, однако его великое открытие внезапно оборачивается целой серией катастроф – экологических, социальных и персональных.

***
 
ПРОСПЕРО
Черт, по рожденью черт. Его природы
Не воспитать. Уж сколько я трудов
Благих потратил, – все пропало даром.
С годами телом он все безобразней,
Умом растленней. Буду мучить так,
Что взвоют.
 

«Буря», акт IV, сцена 1

Перевод Михаила Кузмина

Моему отцу

Vom Vater… Lust zu fabulieren

19 марта 1995 г.
Известному ученому предъявлены обвинения в сексуальных домогательствах
Ассошиэйтед Пресс

Бетесда, штат Мэриленд. Вчера по обвинению в сексуальных домогательствах был арестован Абрахам Нортон Перина, известный иммунолог и почетный директор Центра иммунологии и вирусологии Национальных институтов здравоохранения в г. Бетесда, штат Мэриленд.

Д-ру Перине 71 год. Ему предъявлены три обвинения в изнасиловании, три обвинения в изнасиловании несовершеннолетнего лица, два обвинения в посягательстве сексуального характера и два обвинения в поставлении в опасность несовершеннолетнего. Обвинения были выдвинуты одним из приемных сыновей д-ра Перины.

«Это ложные обвинения, – заявил вчера адвокат Перины, Дуглас Хиндли. – Д-р Перина – видный и уважаемый член научного сообщества; он стремится к тому, чтобы разрешить эту ситуацию как можно скорее и вернуться к своей работе и семье».

В 1974 году д-р Перина получил Нобелевскую премию по медицине за обнаружение синдрома Селены, который замедляет старение. Состояние, при котором тело больного сохраняется в относительно молодом возрасте на фоне старческого угасания рассудка, было обнаружено у народа опа’иву’экэ на Иву’иву, одном из трех островов микронезийского государства У’иву. Причиной возникновения синдрома оказалось потребление мяса редкой черепахи, в честь которой д-р Перина назвал племя. Было обнаружено, что ткани черепахи инактивируют теломеразу, естественный фермент, укорачивающий теломеры и благодаря этому ограничивающий количество циклов деления каждой клетки. Люди, подверженные синдрому Селены, который назван в честь бессмертной и вечно юной богини Луны в древнегреческой мифологии, как выяснилось, могут жить с этим синдромом несколько столетий. Перина, впервые побывавший на У’иву в 1950 году молодым врачом в составе экспедиции под руководством известного антрополога Пола Таллента, провел на островах много лет, занимаясь полевыми исследованиями. Своих 43 детей он усыновил там же; многие из них были сиротами или детьми обедневших членов племени опа’иву’экэ. Некоторые из детей находятся на попечении Перины по сей день.

«Нортон – образцовый отец и выдающийся мыслитель, – заявил д-р Рональд Кубодера, исследователь, давно работающий в лаборатории Перины и один из ближайших друзей ученого. – Я нисколько не сомневаюсь, что эти нелепые обвинения будут сняты».

3 декабря 1997 г.
Известный ученый, лауреат нобелевской премии, приговорен к тюремному заключению
Рейтерс

Бетесда, штат Мэриленд. Доктор Абрахам Нортон Перина был приговорен сегодня к двухгодичному тюремному заключению в исправительной колонии Фредерик.

Д-р Перина получил Нобелевскую премию в 1974 году, доказав, что потребление мяса ныне вымершей черепахи, обитавшей в микронезийском государстве У’иву, инактивирует теломеразу, которая ограничивает количество циклов деления каждой клетки. Это состояние, известное как синдром Селены, как было установлено, может передаваться целому ряду млекопитающих, включая людей.

Перина был одним из немногих представителей западного мира, получивших полный и беспрепятственный доступ к самому далекому и таинственному из островов; в 1968 году он усыновил первого ребенка из числа 43 уроженцев этой страны. Все они воспитывались в его доме в Бетесде. Два года назад Перине были предъявлены обвинения в изнасиловании и преступной небрежности в отношении ребенка; эти обвинения были выдвинуты одним из его приемных детей.

«Это огромная трагедия, – считает д-р Луис Алтшур, директор Национальных институтов здравоохранения, где много лет работал д-р Перина. – Нортон – выдающийся мыслитель, большой талант, и я, разумеется, рассчитываю, что ему будет предоставлена терапия и помощь, в которой он нуждается».

Получить комментарии от Перины и его адвоката не удалось.

Предисловие

Я Рональд Кубодера, но полное имя вы встретите только в научных журналах. Для всех остальных я Рон. Да, я тот самый доктор Рональд Кубодера, про которого вам, без сомнения, рассказывала пресса. Нет, не все эти истории правдивы – так вообще редко бывает, разумеется.

Но в моем случае самые главные из них истинны, и я ими горжусь. Горжусь, в частности, тем, что так или иначе связан с Нортоном (обратите внимание: всего полтора года не было никакой нужды специально упоминать об этом), которого я знал с 1970 года, когда начал работать в его лаборатории в Бетесде, штат Мэриленд, – в лаборатории, входившей в Национальные институты здравоохранения. Нортон тогда еще не получил Нобелевскую премию, но его труды уже перевернули медицинское сообщество, навсегда изменив взгляды ученых на вирусологию и иммунологию, как и, надо сказать, на медицинскую антропологию. Я горжусь еще и тем, что, завязав профессиональные отношения, мы вступили в не менее тесные отношения дружеские; общение с Нортоном вообще оказалось самым значительным в моей жизни. Больше всего, впрочем, я горжусь тем, что после событий последних двух лет я по-прежнему его друг, а он по-прежнему мой.

Разумеется, у меня нет возможности разговаривать и общаться с Нортоном так часто, как мне – или ему, без сомнения, – хотелось бы. Находиться в отдалении от него странно и одиноко. Вообще, до моего переезда сюда1
  В Пало-Альто, штат Калифорния, где я работаю по стипендии имени Джона М. Торренса в отделении иммунологии Медицинской школы Стэнфордского университета.

[Закрыть] почти полтора года назад – это произошло через месяц после того, как Нортону огласили приговор, – в повседневной жизни мы вряд ли провели врозь больше двух дней. И то я, возможно, преувеличиваю. (Разумеется, я не учитываю особые обстоятельства, например, отпуск с моей тогдашней женой или поездки, которые мы совершали отдельно друг от друга на разные похороны, свадьбы и так далее. Но даже в этих случаях я старался связываться с ним ежедневно, по телефону или телефаксу.) Суть в том, что разговоры с Нортоном, работа с Нортоном, жизнь с Нортоном просто была частью моей повседневности, примерно в том смысле, как многие люди ежедневно смотрят телевизор или читают газету: это один из незапоминающихся, но важных ритуалов, поддерживающих уверенность, что жизнь идет своим чередом. Но когда такой ритм внезапно ломается, это не просто настораживает – это выбивает из колеи. Именно так я ощущал то, что происходило на протяжении последних полутора лет. По утрам я просыпаюсь и занимаюсь обычными повседневными делами, но по вечерам никак не могу лечь, брожу по своей квартире, гляжу в темноту ночи, думаю, что я мог забыть. Я ставлю галочку напротив бесчисленных мелочей, которыми бездумно занимаюсь в течение каждого дня – писем, которые я прочитал, на которые ответил, сроков, которые не нарушил, дверей, которые запер, – пока наконец с тяжелым сердцем не забираюсь в кровать. Только на последнем подступе ко сну я вспоминаю, что сам образ моей жизни стал иным, и тогда меня ненадолго охватывает печаль. Я не удивлюсь, если вы решите, что к этому времени мне следовало бы принять изменение жизненных обстоятельств Нортона и, как следствие, своих тоже, но что-то во мне сопротивляется: в конце концов, он был частью моей повседневной жизни на протяжении почти трех десятилетий.

Но если моя жизнь пустынна, жизнь Нортона гораздо пустыннее. Представляя себе, где он сейчас, я не испытываю ничего, кроме гнева: Нортон человек уже немолодой, нездоровый, и тюремное заключение не кажется мне уместным или разумным наказанием.

Я знаю, что я в меньшинстве. Я потерял счет случаям, когда я пытался объяснить, что такое Нортон – какой он человечный, какой умный, какой неординарный, – друзьям, коллегам и репортерам (а также судьям, присяжным и адвокатам). За эти последние полтора года я неоднократно сталкивался с предательством его бывших друзей, видел, как быстро они могут забыть и забросить человека, которого якобы любили и уважали. Некоторые друзья – люди, которых Нортон знал, с которыми работал на протяжении долгих лет, – практически исчезли, как только против него были выдвинуты обвинения. Но те, кто оставил его после обвинительного приговора, оказались еще хуже. В этот момент я осознал всю глубину людского вероломства и лицемерия.

Но я отвлекся. Одной из главных сложностей тюремного заключения для Нортона стала борьба с отчаянным однообразием, от которого в его положении никуда не денешься. Честно говоря, я немного удивился, когда меньше чем через месяц после приговора он стал жаловаться на чудовищную скуку. Нортон всегда мечтал – я думаю, об этом мечтают многие выдающиеся, очень занятые люди – провести месяц или год в уютной тишине без каких бы то ни было обязательств. Не выступать с речами, не писать и не редактировать статьи, не обучать студентов, не заботиться о детях, не проводить исследований – одно лишь пустое и плоское пространство свободного времени, которое можно будет заполнить чем угодно. Нортон всегда описывал время как море, как зеркальное, бесконечное пространство пустоты, и эта его мечта – «морское время», как он выражался, – стала своеобразной шуткой, кодовым обозначением тех вещей, которыми он хотел бы когда-нибудь заняться, но пока что не мог найти на это времени. Он посвятил бы морское время чтению биографий. Он писал бы в морское время мемуары. Никто – это в первую очередь касалось самого Нортона – не считал, что морское время у него когда-нибудь появится, но теперь оно, конечно, есть – без теплого климата и приятного ленивого отупения, которое связывают с заслуженной тяжелым трудом праздностью. К сожалению, Нортон, судя по всему, просто не приспособлен к досугу; более того, он испытывает от него мучения (хотя, конечно, я осознаю, что это может быть в значительной степени вызвано теми неблагоприятными обстоятельствами, при которых такой досуг ему достался). В недавнем письме он говорит:

Здесь мало что удается делать, а в какой-то момент оказывается, что думать удается еще меньше. Мне никогда не приходило в голову, что я могу очутиться в таком положении – что буду вымотан до полной обескровленности, разве что дело не в крови, а в мыслях. Вот она, скука, – а я-то всегда считал, что буду бесконечно дорожить длительной пустотой, что с легкостью ее заполню. Но я пришел к выводу, что мы не в состоянии заполнять такие огромные и пустые временные блоки, мы говорим, что управляем временем, но на самом деле все наоборот: наши дни заняты, потому что крошечные промежутки времени – это все, с чем мы способны справиться2
  А. Нортон Перина д-ру Рональду Кубодере, 24 апреля 1998 г.

[Закрыть].

Это мудрое замечание.

Несмотря на очевидную суровость обстоятельств, в каких сейчас пребывает Нортон, некоторым хватает наглости утверждать, будто ему следует с благодарностью принимать так называемое снисхождение, которым якобы отмечено его наказание. Такая точка зрения представляется не только идиотской, но и жестокой. Среди этих людей – некто по имени Герберт Уэст (имя я нехотя изменил), один из научных сотрудников, работавших с Нортоном в восьмидесятых годах. Он заехал в гости к Нортону в Бетесду по пути на конференцию в Лондон. Это случилось до процесса, но после привлечения к суду, в момент, когда Нортон оказался, по сути дела, под домашним арестом и всех детей у него отобрали. Я всегда считал, что Уэст поприличнее многих бывших сотрудников Нортона; он провел в гостях около часа, после чего предложил мне поужинать с ним в ресторане. Я не то чтобы к этому стремился (к тому же было крайне бестактно приглашать меня при Нортоне, которому никуда не разрешалось выходить), но Нортон сказал, чтобы я шел, что ему нужно закончить какую-то работу и он вполне готов остаться один.

В результате я отправился ужинать с Уэстом, и хотя мне было трудно не думать о Нортоне, который сидит в одиночестве в пустом доме, мы на удивление толково поговорили про работу Уэста, про доклад, который он собирался делать на конференции, и про статью, которую мы с Нортоном опубликовали в «Медицинском журнале Новой Англии» накануне ареста, и про разных общих знакомых, а потом, когда нам принесли десерты, Уэст сказал:

– Нортон очень постарел.

Я ответил:

– Он оказался в чудовищной ситуации.

– В чудовищной, правда, – пробормотал Уэст.

– И невероятно несправедливой, – сказал я.

Уэст не сказал ничего.

– Невероятно несправедливой, – повторил я, предоставляя ему еще один шанс.

Уэст вздохнул и промокнул уголки рта краем салфетки – это был жест одновременно фальшивый и манерный, и к тому же вызывающе и омерзительно англофильский. (Несколько десятилетий назад Уэст учился – всего два года – по стипендии Маршалла в Оксфордском университете, о чем ему с удивительной искусностью удавалось сообщить в любом научном или деловом разговоре.) Черничный пирог, который он ел, окрасил его зубы в лиловый цвет синяков.

– Рон… – начал он.

– Что? – сказал я.

– Как ты думаешь, он действительно виновен?

К тому моменту я уже научился ожидать этого вопроса и знал, как на него реагировать.

– А ты?

Уэст посмотрел на меня с улыбкой, потом уставился в потолок, потом снова перевел взгляд на меня.

– Да, – сказал он.

Я ничего не ответил.

– А ты нет, – сказал Уэст с некоторым удивлением.

Что на это отвечать, я тоже уже выучил.

– Не важно, виновен он или нет, – сказал я. – Нортон – великий мыслитель, и все остальное мне безразлично; да и истории тоже.

Повисла пауза.

Наконец Уэст застенчиво пробормотал:

– Пора закругляться. Мне до рейса еще нужно кое-что почитать.

– Хорошо, – ответил я, и мы доели десерт молча.

Мы приехали в ресторан на моей машине, и когда мы расплатились (Уэст пытался меня угостить, но я воспротивился), я отвез Уэста в его гостиницу. В машине он пытался как-то возобновить разговор, что меня еще сильнее разозлило.

На гостиничной парковке после нескольких минут напряженного молчания – выжидательного со стороны Уэста, злобного с моей – он наконец протянул мне руку, и я ее пожал.

– Ну вот, – сказал Уэст.

– Спасибо, что зашел, – сухо сказал я. – Не сомневаюсь, что Нортон это оценил.

– Ну вот, – снова сказал Уэст. Я не мог с уверенностью сказать, сумел он считать мой сарказм или нет; мне казалось, что нет. – Буду думать о нем.

Снова повисла тишина.

– Если его признают виновным… – начал Уэст.

– Не признают, – сказал я.

– Но если признают, – сказал Уэст, – он попадет в тюрьму?

– Не могу себе представить, – ответил я.

– Ну, если попадет, – не успокаивался Уэст, и я вспомнил, каким непристойно амбициозным карьеристом он был, как ему не терпелось сбежать из лаборатории Нортона и возглавить собственную, – у него, по крайней мере, будет куча морского времени, правда, Рон?

Эта наглость так меня возмутила, что я не смог ничего ответить. Пока я задыхался от негодования, Уэст мне улыбнулся, еще раз попрощался и вышел из машины. Я проследил, как он прошел через раздвижные двери гостиницы, зашел в ярко освещенный вестибюль, и тогда я снова завел двигатель и вернулся к Нортону, у которого обычно ночевал. В следующие месяцы процесс начался и закончился, потом началось и закончилось вынесение приговора, но Уэст, разумеется, Нортона больше не навещал.

Я уже отмечал, что к нынешнему положению Нортона публика относится без сочувствия. Его осудили и списали со счетов еще до того, как он был официально осужден и списан по закону коллегией якобы равных ему присяжных – каково это, обладая интеллектом Нортона, знать, что твою судьбу решают двенадцать остолопов (один присяжный, насколько я помню, работал кассиром на платной автодороге, другой мыл собак), чей вердикт делает буквально все твои предыдущие достижения несущественными, а то и бессмысленными? Если взглянуть с этой точки зрения, стоит ли удивляться, что Нортон сейчас в депрессии, что он скучает и не может вести интеллектуальную жизнь?

Я бы хотел еще сказать несколько слов о том, как освещали процесс средства массовой информации, потому что было бы глупо пренебрегать их тенденциозностью и охватом. Во-первых, с учетом природы тех преступлений, в которых обвинили Нортона, я нисколько не удивился, что газеты посвятили бесчисленные страницы обсасыванию – в деталях и с невероятным равнодушием к истине – немногочисленных фактов из личной жизни Нортона, известных широкой общественности. (Следует признать, что в этих материалах сквозь зубы сообщалось о его значительных достижениях, но только для того, чтобы еще эффектнее оттенить предполагаемые пороки.)

Я вспоминаю, как в те дни, пока Нортон ожидал суда, я вместе с ним нес вахту в его доме (а снаружи группа телерепортеров убивала время на краю лужайки перед домом, они что-то ели и болтали в гудящем, переполненном насекомыми летнем воздухе, как будто приехали на пикник), и из всех многочисленных (разумеется, проигнорированных) запросов на интервью, только одно издание – к сожалению, «Плейбой» – предложило Нортону написать материал в свою защиту самостоятельно, а не послало какого-нибудь слюнявого молодого щелкопера разбирать его жизнь и предполагаемые злодеяния на потеху читателям. (Мне поначалу казалось, что это интересное предложение, несмотря на площадку, но Нортон опасался, что любые написанные им слова будут извращены и использованы в качестве признания. Разумеется, он был прав, и идея была отвергнута.) Но при этом я понимал, как бесит и печалит его тот факт, что он лишен возможности выступить в собственную защиту.

Ирония заключалась в том, что незадолго до ареста Нортон как раз планировал засесть за мемуары. К этому времени – к 1995 году – он отчасти вышел в отставку и больше не был обременен разными административными обязанностями и лабораторной суматохой. Я не хочу сказать, что он перестал быть самым гибким и незаменимым умом на своем рабочем месте, – он просто начал думать над тем, как по-другому упорядочить предоставленное ему время.

Однако Нортон так и не получил возможности описать свою удивительную жизнь, по крайней мере в тех условиях, какие он, разумеется, предпочел бы. Но я всегда говорил, что его разум способен преодолеть любые трудности. Поэтому в апреле, через два месяца после того, как он начал отбывать наказание, я спросил его в очередном ежедневном письме, не хочет ли он все-таки заняться мемуарами. Они не только станут важным вкладом в литературу и науку, написал я, но и дадут ему наконец-то возможность показать всем желающим, что он не тот человек, каким его так стремятся изобразить. Я добавил, что сочту за честь перепечатать и, если он мне позволит, слегка отредактировать его текст, как я уже делал с разными статьями, которые он посылал в научные журналы. Для меня это будет, написал я, увлекательнейший проект, а для него – возможность немного отвлечься.

Через неделю Нортон прислал мне записку.

Не могу сказать, что мне доставляет удовольствие мысль потратить свои, возможно, последние годы на попытки убедить людей, что я не виновен в преступлениях, в которых меня обвинили, но я все-таки решил заняться, как вы говорите, «историей своей жизни». Мое доверие [к вам] [очень] велико3
  А. Нортон Перина д-ру Рональду Кубодере, 3 мая 1998 г.

[Закрыть].

Спустя месяц я получил первый отрывок.

Пожалуй, есть еще несколько вещей, о которых следует предварительно упомянуть, прежде чем я приглашу читателя к знакомству с удивительной жизнью Нортона. Потому что это все-таки история, в сердцевине которой кроется болезнь.

Нортон, разумеется, опишет все лучше меня, но я хотел бы сообщить читателю некоторые сведения об авторе. Однажды он сказал мне, что его настоящая жизнь началась только в тот момент, когда он впервые поехал на У’иву, где и совершил открытия, которые впоследствии преобразили современную медицину и привели к вручению Нобелевской премии. В 1950 году, в возрасте двадцати пяти лет, он отправился в малоизвестную тогда микронезийскую страну, и этому путешествию было суждено изменить его жизнь – и совершить переворот в научном сообществе. На У’иву он жил в «затерянном племени», впоследствии названном «людьми опа’иву’экэ», на острове, известном (среди у’ивцев, разумеется) как «запретный остров» Иву’иву, самый большой в той маленькой островной группе, из которой состоит государство. Именно там он обнаружил патологию – незадокументированную и доселе не известную, – распространенную среди местного населения. У жителей У’иву срок жизни был (и в значительной степени остается) недолгим. Но на Иву’иву Нортон обнаружил группу островитян, которые жили намного дольше: на двадцать, пятьдесят, даже на сто лет. Были и еще два обстоятельства, сделавших открытие особенно невероятным: во-первых, в этом состоянии люди физически не старели, но их умственные способности ухудшались; во-вторых, это состояние было не врожденным, а приобретенным.

Человек никогда не подступал ближе к вечной жизни, чем при столкновении с открытием Нортона. И вместе с тем подобная удивительная возможность никогда не исчезала так мгновенно: тайна была открыта и утрачена в течение всего лишь одного десятилетия.

Работа Нортона среди людей опа’иву’экэ отразила радикальные изменения, выходящие за рамки медицины: почти два десятилетия, которые он провел среди членов племени, породили новое направление современной медицинской антропологии, и его работы тех лет сейчас входят в основные программы многих университетских курсов.

Но и его беды тоже начались на У’иву4
  Когда я упоминаю У’иву, я имею в виду страну в целом, а не конкретный остров; как вскоре станет ясно, Нортон провел большую часть времени на острове Иву’иву.

[Закрыть]. В странствиях Нортона по У’иву произошли события, вызвавшие его непроходящую любовь к детям. Для читателей, не знакомых с местностью, следует пояснить, что Иву’иву – необычный остров, который не только очаровывает, но и подавляет своей красотой. Там всё больше, чище и невероятнее, чем можно вообразить, и в каждом направлении открываются все более картинные виды: с одной стороны – бесконечное пространство воды, такое неподвижное, такого насыщенного цвета, что на него невозможно долго смотреть; с другой стороны – длинные, глубокие складки гор, чьи вершины исчезают в пенистом тумане. С первого приезда на Иву’иву Нортон нанимал у’ивцев в качестве проводников, чтобы они вели его к тем местам и вещам, которых он никогда раньше не видел. Прошли долгие годы, и он – по их настойчивым просьбам – стал увозить с собой в Мэриленд их детей и внуков, растить их как своих собственных, давая им такое воспитание, какого они не могли получить на У’иву. Кроме того, он привез в Америку многих сирот, младенцев и детей постарше, прежде прозябавших в жутких условиях без всякой надежды на лучшую жизнь.

Он и заметить не успел, как собрал выводок из сорока с лишним детей. Многие из них, усыновленные и удочеренные тремя большими партиями на протяжении почти трех десятилетий, вернулись в Микронезию, где трудятся сейчас врачами, юристами, университетскими преподавателями, поварами, учителями и дипломатами. Другие предпочли остаться в Соединенных Штатах, где они работают или продолжают учиться. Есть, к сожалению, и третья группа; ее члены обнищали и скатились к жизни наркоманов и преступников. (Когда у тебя сорок три ребенка, нельзя ожидать, что все добьются успеха.) Но теперь, конечно, никто из них больше не считается ребенком Нортона. И Нортон, по их собственному выбору, больше не считается их родителем: это почти массовое отречение в ходе недавнего процесса оказалось просто чудовищным. Этот человек, в конце концов, дал им крышу над головой, язык, образование – те инструменты, при помощи которых они могли его предать, что в результате и сделали. Дети Нортона слишком хорошо выучили язык Запада, язык Америки; откуда-то они узнали, что обвинения в извращениях – беспроигрышный трюк, что с ними не сможет справиться даже Нобелевская премия, даже уважаемый ученый. Очень жаль; когда-то ко многим из них я питал теплые чувства.

Второе, что, наверное, следует сказать: несмотря на мой очевидный интерес к этому рассказу, это не мой рассказ. Я человек тихий. Кроме того, у меня нет желания рассказывать свою историю – разных историй в наши дни и так слишком много.

Но все же я должен сказать несколько слов о том, как составлялось и редактировалось это повествование. Моя редакторская работа в общем-то была минимальной. Надо также добавить, что каждый раздел (названия им дал я) – это серия отдельных записей, которые я получал от Нортона, пока он находился в заключении. Каждая такая запись предварялась письмом, но эти письма в основном чисто личные, и я не счел возможным включать их сюда. Текст создавался по частям, и читатель заметит, что иногда он приобретает спонтанный, нераспланированный характер, предполагающий, что читатель знаком с жизнью и трудами автора. Поскольку никто не знает Нортона лучше меня (и поскольку книга была, по сути дела, написана для меня, по моей просьбе), я счел своей обязанностью добавить сноски там, где, по моему мнению, дополнительная информация может помочь читателю разобраться в повествовании Нортона. (Иногда я добавлял свои соображения, как бы расширяя летопись Нортона. Кроме того, я бережно вырезал ряд фрагментов, которые, на мой взгляд, не обогащают повествование и не очень важны; эти пропуски не должны отвлечь читателя от созданного Нортоном автопортрета.)

И наконец, будет справедливо обратиться к вопросу, который Нортон задавал в письме еще до начала работы над первой частью: чего я надеюсь добиться этим проектом? Ответ прост: я хочу ни больше ни меньше восстановить репутацию Нортона, напомнить миру, что двум последним годам предшествовало нечто гораздо более важное, чем то, что произошло или не произошло за несколько быстротечных месяцев. Может быть, это наивно с моей стороны. Но попытаться нужно: не совершить подобное усилие ради человека, так много сделавшего для науки и медицины, было бы как минимум непростительно.

Рональд Кубодера

Пало-Альто, Калифорния

iknigi.net

Новая книга Ханьи Янагихары

В издательстве Corpus вышла новая для российского читателя книга Ханьи Янагихары, автора «Маленькой жизни» — самого обсуждаемого зарубежного романа 2016 года. «Люди среди деревьев», дебютный роман американской писательницы и главного редактора T Magazine, был опубликован на английском языке в 2013 году и сразу попал в списки лучших, но на русском языке публикуется впервые. «Люди среди деревьев» рассказывает о постоянном присутствии насилия в нашей жизни и может считаться предтечей «Маленькой жизни», в которой одной из ключевых тем тоже является насилие. Buro 24/7 рассказывает, чем дебютный роман Янагихары отличается от «Маленькой жизни» и как в нем раскрывается тема насилия.

Сюжет

Роман «Люди среди деревьев» построен как биография главного героя-злодея — медика Нортона Перины. Действие начинается с газетной заметки о том, что его, нобелевского лауреата, который воспитал и дал образование более чем сорока туземным детям, обвиняют в домогательствах и сексуальном насилии в отношении некоторых его подопечных. Обвинение выдвинул один из повзрослевших мальчиков. Весть о том, что знаменитого медика обвиняют в насилии его приемные дети, шокирует и научное сообщество, и читателей газетных заметок о скандале. Янагихара выстраивает свой роман как «историю новости» или скандала: текст начинается газетной публикацией о процессе над Периной и начале тюремного срока и заканчивается сообщением об освобождении ученого. Между этими событиями автор смешивает два жанра: исповедь, которая вызывает доверие к злодею, и репортаж, который делает рассказ частью новостной ленты вашего фейсбука.

Перина не признает свою вину и получает мягкую версию наказания — два года тюремного заключения, но с достойными условиями содержания. Это время нобелевский лауреат решает потратить на создание истории своей жизни как последнего свидетельства за или против себя. Мемуары Нортона Перины обрабатывает его коллега Рональд Кубодера, снабжая неясные места в воспоминаниях почти научными комментариями. Скандал вокруг главного героя создан по мотивам реальной истории с нобелевским лауреатом Даниелом Карлтоном Гайдузеком, американским педиатром и вирусологом, открывшим инфекционную природу нейрологического заболевания куру, в то время распространенного в племени фору в Новой Гвинее.

«Люди среди деревьев» и «Маленькая жизнь»

В дебютном романе «Люди среди деревьев» Янагихара показывает распространение насилия по всему обществу, а в «Маленькой жизни» писательница описывает историю травмы на примере одной жертвы — Джуда. Джуд пережил насилие в монастырском приюте, после побега оттуда и во взрослой жизни. Как результат, практически любое упоминание о сексуальном опыте вызывало у него страдания. Для общества он успешный юрист в инвалидной коляске, который сам всего добился в жизни, но почти каждый день Джуд режет себя, не уживаясь в одном теле с опытом своих прошлых трагедий.

«Люди среди деревьев» похож на «Маленькую жизнь» прежде всего темой: незащищенность детей — от сирот до ненужного потомства туземцев — перед взрослым миром. В этой книге исследователь Перина вывез туземных детей с родного острова ИвуʼИву по воле их родителей, дети ничего не решали — никто не спрашивал у них, хотят ли они покидать привычный мир. Такие действия — насилие с точки зрения европейской культуры, в которой возможность выбора — одна из ключевых ценностей. Юноша, подавший на своего приемного отца в суд, сопротивлялся даже европейскому имени Виктор и хотел, чтобы его называли Ви — такой вариант напоминал ему о языке, который остался в его племени. В одной из бесед с приемным отцом Ви, словно протестуя против глобализации, обвиняет Перину в том, что тот хочет «отбелить» своих туземных детей. Ви без видимых причин проказничал по дому и однажды не пустил приемного отца обратно в дом, когда дверь за ним захлопнулась. Этот ребенок своим поведением напоминает Джуда в конце жизни: они оба противятся помощи от своих приемных отцов, по сути, они сопротивляются помощи «здорового» общества.

Другие жертвы в «Людях среди деревьев»

Следующий объект насилия в «Людях среди деревьев» — племя туземцев, которых находит главный герой в составе антропологической экспедиции. Перина воспринимает этих людей в большей степени как материал для своих открытий, ценности этого сообщества мало волнуют юного ученого. Ученый ведет себя на острове подобно Индиане Джонсу, который загорелся поиском нового философского камня и не замечает на своем пути особенности других людей: он убивает священную черепаху для последующих научных экспериментов, а его проводник, жизнь которого после такого кощунства проклята и потеряла смысл, через несколько дней использует одно из местных деревьев как виселицу. После открытия синдрома Селена — замедленного физического старения при угасании мыслительных процессов — главный герой получает Нобелевскую премию, а племя и остров атакуют медицинские корпорации, полубезумные ученые, которые превратили девственную флору и фауну острова в лагерь бойскаутов, а местных жителей — в существ, умирающих от алкоголя и ленности.

Антропологи тоже оказываются жертвами насилия. Ученые наблюдают за обрядом инициации: вождь и старшие мужчины заходят в хижину и по очереди учат местного мальчика «любви». В ходе последующего обсуждения увиденного коллега Перины антрополог Эсме видит в этом действии насилие и над ребенком, и над своими ценностями, следуя европейским взглядам на сексуальные контакты между взрослыми и детьми. Перина, напротив, замечает, что для этого племени подобные события нормальны.

После заметки о судебном процессе над нобелевским лауреатом не следуют другие газетные публикации или высказывания лидеров мнения. Янагихара словно забывает о происходящем и отправляет нас в прошлое насильника, по сути, дает ему слово: странная смерть матери, первая работа в лаборатории, путешествие на остров Иву. Там главный герой и находит священных черепах, употребление мяса которых почти останавливает процесс физиологического старения, но не влияет на срок годности мозговых процессов. Больше половины романа посвящено жизни на острове. Янагихара подробно описывает это время, потому что именно тогда у главного героя формируется сексуальность. Он подозревает в сексуальной связи своих коллег, начинает испытывать неприязнь и ненависть к Эсме, ревнуя к ней шефа экспедиции, случайно оказывается в критической близости с туземным ребенком, который прошел описанный выше обряд инициации.

Насилие как ответ на насилие

Наконец, жертвой насилия становится и сам насильник: он осужден, университет еще во время судебного разбирательства отправил его на почетную пенсию, почти все коллеги прекратили с ним всяческие контакты, кроме верного летописца его жизни и будущего партнера. Цивилизованное общество поступает с насильником так же, как и племя на ИвуʼИву с ненужными туземцами, то есть опасных для сообщества людей изгоняют: на острове их отводят в лесные дебри, на Западе — вся социальная жизнь человека разрушается. У Перины отобрали всех его приемных детей, запретили общаться с мальчиком, который подал на него в суд. Только Playboy предлагает ему площадку для высказывания, остальные издания не хотят, чтобы его история была напечатана у них. В конце книги речь Перины превращается в обвинительный монолог жертвы европейской демократии и капитализма, и вместо точек в конце предложений все чаще появляются вопросы: «Что сказать о том, как институт отправил меня в административный отпуск (заверив сначала, что во всем меня поддерживает), о цитатах неназванных сотрудников, которые начали появляться в статьях The New York Times, Washington Post, The Wall Street Journal? Что мне сказать о том, как у меня отняли оставшихся детей, как не дали общаться с Виктором, как меня арестовали, когда я появился у дверей его общежития — я просто хотел поговорить с ним, а на мои звонки и письма он не отвечал, — и арестовали как преступника, несмотря на совершенно законное желание вступить в разговор? Я из своих денег оплатил комнату, в которой он прятался и смеялся надо мной, и оказался-то он там на мои деньги».

Главные герои этой книги — дети, ученые, общество — оказываются одновременно и жертвами, и судьями, каждый из них на определенном этапе жизни переживает насилие, не обязательно физическое, но избежать травматического опыта становится в современном обществе все сложнее. И в романе «Люди среди деревьев», и в последовавшей за ним «Маленькой жизни» Янагихара ставит перед читателями этические вопросы, ответы на которые могут быть у каждого свои. Имеет ли право Джуд на эвтаназию? Можно ли ради научного открытия погубить племя незнакомых тебе людей? Существует ли в научной гонке понимание ответственности даже за тот результат, который меняет наше представление о человеческой природе? Пока у нас не будет простых и универсальных ответов на подобные вопросы, романы Ханьи Янагихары будут так горячо обсуждать.

www.corpus.ru

Маленький обзор книги «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары

Есть настолько потрясающие книги, для которых не существует средних оценок, и которые никого не могут оставить равнодушными, вызывая либо резкое неприятие, либо восхищение. Именно к таким относится «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары – американской писательницы. Роман, вошедший в шорт-лист знаменитой Букеровской премии, роман-шок, способный вызвать бурю эмоций даже у самых уравновешенных читателей.

«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары – о чем эта книга

Написать рецензию на книгу «Маленькая жизнь» без спойлеров сложно, поэтому, не углубляясь в подробности, можно сказать, что книга Ханьи Янагихары о жизни во всех ее проявлениях, иногда яркой и насыщенной, но нередко мрачной, угрюмой, а то и жестокой и грязной. Это роман о судьбе, взрослении и взаимоотношениях четырех друзей: Джуде, ставшем впоследствии юристом, архитекторе Малькольме художнике Джей-Би и актере Виллеме.

«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары местами трагичная и очень тяжелая книга, раскрывающая психологические травмы главного героя без всякой сентиментальности, и не щадящая нежные чувства читателей. Но она все равно остается книгой о силе духа, силе жизни и любви, да и нарочитого натурализма и смакования грязи там нет.

Роман, написанный прекрасным ярким, сочным языком буквально перенасыщен эмоциями. И не только теми, которые переживают его герои, но и теми, которые писательница умело вызывает даже у самых черствых читателей. Читая рецензии на книгу «Маленькая жизнь», начинаешь понимать, что именно нежелание погружаться в пучину боли и страданий героя, стремление избежать травмирующей душу эмпатии заставляют часть читателей негативно реагировать на книгу. Что это – позиция страуса или вполне разумное желание сохранить свой уютный мирок позитивных эмоций?

Гей-манифест или книга о любви и дружбе

«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары во многом типичная американская книга. И этим объясняется не только высокий уровень толерантности, но и впечатление, что главный герой Джуд с самого детства живет в мире геев. В книге их не просто много, скорее, нормальные пары – редкость, а женские персонажи немногочисленны и схематичны.

Однако ни в одной рецензии на книгу «Маленькая жизнь» она не называется гей-манифестом, да и сама писательница ее таковой не считала. И действительно, в романе нет пропаганды однополой любви и нетрадиционных сексуальных отношений, никто не выступает в их защиту, не произносит пафосных речей. Это просто рассказ о жизни, где нетрадиционные сексуальные отношения существуют как данность и кажутся вполне даже обычными и традиционными.

Такова позиция писательницы, с ней можно не соглашаться, спорить, не принимать, но роман, однозначно, необычайно сильное произведение, которое никого равнодушным не оставляет.

Ханья Янагихара «Маленькая жизнь»: похожие книги

Впечатление потрясения, вызванное этим произведением, пробуждает желание найти книги, похожие на «Маленькую жизнь». Но в понятие сходства каждый вкладывает свое. Кто-то из читателей видит в книге роман о взрослении, о превращении мальчиков в мужчин, кто-то воспринимает книгу, как откровение о страдании, и преодолении детских травм. Хоть сложно поверить, что описанное в книге можно преодолеть или забыть. Кто-то из читателей рассматривает произведение исключительно как роман о любви во всех ее проявлениях, недаром же «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары более популярна у женщин, нежели у мужчин. Поэтому советовать что-то сложно, выбирайте сами в наших обзорах книг.

Если же говорить о схожести книг по духу, по вызываемым эмоциям, то следует назвать, например:

  • «Щегол» Донны Тарт;
  • роман Мариам Петросян «Дом в котором…»;
  • книга «Под покровом ночи» Остина Райта;
  • «Безгрешность» Джонатана Франзена.

 

 

xreed.ru

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *