Гоголь центр мертвые души – Билеты на спектакль Мертвые души в Гоголь-центр. Мертвые души билеты. / Билеты тут!

Мертвые души

«Мертвые души» — первая премьера «Гоголь-центра», поставленная по произведениям Гоголя. В версии Кирилла Серебренникова история Чичикова не переносится в наше время буквально, но получает новое и актуальное звучание. Разные эпохи соседствуют друг с другом в вечном российском безвременье, где никогда ничего не меняется, и правят абсурд и морок.

Герои поэмы Гоголя поселяются в тесном пространстве, среди стен из фанеры – в «коробке», откуда не могут найти выхода. Каждый актер играет несколько ролей, и помещики мгновенно превращаются то в бабок, то в деревенских алкашей, то в лошадей, то в собачью стаю. В мире подлецов, дураков и обманщиков Чичиков оказывается самым мелким. Он хочет провести других, но делается жертвой тех, кто хитрее его.

Специально для спектакля известный современный композитор Александр Маноцков написал песни, положив на музыку гоголевские «лирические отступления». Философские тексты о России исполняются целым хором из актеров, и вдруг начинают напоминать зонги в духе Бертольда Брехта — но вопрос «Русь, чего ты хочешь от меня?» так и остается без ответа.

Чичикова играют в два состава известный по телесериалу «Интерны» американский актер Один Байрон и молодой артист Театра Армена Джигарханяна Семен Штейнберг (они же исполняют и роль Манилова). В роли Коробочки – один из ведущих актеров театра им. Н. В. Гоголя, заслуженный артист РФ Олег Гущин.
 

Эта история — проекция «Мертвых душ» на еще одно произведение Гоголя, на «Игроков». То есть ситуация, когда один шулер хочет всех обмануть, а в итоге получается, что другие шулера обманывают его самого. Этот спектакль уже сложился как партитура, композитор Александр Маноцков написал для него музыку, я сделал инсценировку — но в прошлом варианте текст Гоголя звучал на латышском языке, мне очень хочется, чтобы он зазвучал наконец и по-русски. Это такая литература, которую грех не поставить.


Вообще книга Гоголя — это ключевой код русской жизни. Все персонажи и типы русских людей сформированы в чертах Коробочки, Ноздрева, Собакевича, Манилова и прочих. Один из сюрпризов спектакля — кто кого будет играть, состав получается довольно неожиданный. Например, один из ведущих актеров театра, заслуженный артист России Олег Гущин, сыграет Коробочку, а Чичиковым будут молодой американец Один Байрон и московский театральный актер Семен Штейнберг.

 

Кирилл Серебренников, режиссер спектакля

В спектакле звучат песни Александра Маноцкова на тексты Н. В. Гоголя

 

Фотографии — Alex Yocu

 

Художник по свету: Игорь Капустин
Музыкальный руководитель: Арина Зверева
Педагог по вокалу: Арина Зверева, Антон Иванов
Преподаватель игры на контрабасе:

 Андрей Самойлов
Художник-конструктор костюмов: Светлана Вольтер
Ассистент художника по костюмам: Вениамин Ильясов
Технолог-конструктор: Гиртс Муцениекс
Помощники режиссера: Анна Фрумсон, Екатерина Мосейкина, Анастасия Уваркова
Исполнительные продюсеры: Дарья Коваль, Ярослава Зива-Чернова
 

gogolcenter.com

Кирилл Серебренников: «Мертвые души» — история очень мужская, жесткая

— Один Байрон, который у вас Чичикова играет, — иностранец, американский актер. Почему?

— Дело не в том, что он иностранец — он окончил школу-студию МХАТ и давно играет и снимается на русском, а в том, что он — иной, другой. Человек, в силу воспитания, как у Гоголя, или в силу других обстоятельств, как в наши времена, — иной, чем весь окружающий мир, с которым он пытается строить отношения. Огромная гоголевская Россия раскрылась перед ним, как некое таинственное и манящее пространство, и в этой стране он пытается заработать денег, разбогатеть, чтобы стать счастливым. Он очень хочет счастья, наш Чичиков. Можно ли разбогатеть и стать счастливым в этой стране? Спектакль пытается ответить на этот вопрос по-своему.

— В вашем спектакле играют только мужчины. С чем это связано?

— В поэме у Гоголя как бы нет женского начала. Нет истории любви. Те женщины, которые описаны в «Мертвых душах», выглядят вполне монстрами. Мне не хочется делать из женщин монстров. Пускай мужики изображают таких «женщин», а мы прибережем наших прекрасных актрис для другого раза. В поэме есть Коробочка, но это как бы не женщина, а существо другого качества. Там есть «просто приятная дама» и «дама, приятная во всех отношениях». И есть условная — существующая как анима, — губернаторская дочка, на которой Чичиков хочет жениться. Ну и Елизавета Воробей, которую подсовывает Чичикову Собакевич и которую Чичиков «выбрасывает». Покупали-то в основном мужиков, если говорить о душах: мужчина считался хорошей рабочей силой, а женщины — это уже товар второй свежести. Вот и все. История очень мужская, жесткая. Игра идет по-крупному — на жизнь.

— Прием переодевания мужчин в женщин не нов, но вы же понимаете, что в вашем театре он будет интересовать, привлекать и раздражать больше всего?

— Странно. Наши актеры даже не бреются. И у нас нет грима в этом спектакле. Они не подкладывают грудь и не изображают женщин, они просто иногда надевают женские платья и каблуки. Но мы будем готовы принять упреки, адресованные в том числе и самому Николаю Васильевичу Гоголю. Ведь после того, как он опубликовал «Мертвые души», разразился скандал — его обвинили в «чернухе» и надругательстве над Россией. Это очень интересный эффект. То, что сегодня кому-то кажется провокативным, чудовищным и неправильным, через какое-то время вполне может стать классикой — не стоит про это забывать. Сегодня мы читаем «Мертвые души» в школе как один из самых русских романов, который очень точно выражает наши типы. Мы в среде своих знакомых всегда можем найти Собакевичей, Плюшкиных, Маниловых, Коробочек и прочих. Это маски, которые столетиями не меняются и составляют суть русского характера.

ria.ru

«Мертвые души» в «Гоголь-­центре»

В «Гоголь-­центре» сыграли «Мертвые души» — русскую версию латышского хита Кирилла Серебренникова. Алексей Киселев считает, что это идеальный образец театра, очищенного от буквальных смыслов.

Четыре года назад в Латвийском национальном театре Кирилл Серебренников поставил спектакль по роману Николая Гоголя «Мертвые души». Все роли, включая женские, в нем исполнили мужчины. Декорации представляли собой подобие внутренности гигантской коробки из ДСП. Латышские артисты в трениках и алкоголичках кидались автомобильными покрышками, сменяли костюмы прямо на сцене и под аккомпанемент фортепиано по-русски пели сочиненные Александром Маноцковым романсы на гоголевский текст. Финал целиком и полностью характеризовал всю значительность происходящего: «Русь, чего ты хочешь от меня», — обращаясь к залу, распевали хором артисты Латвийского национального театра. Это был такой подарок «из России с любовью», в меру эстрадный, в меру фарсовый, без мата и обнаженки, лишенный цинизма, но и не без легкого сарказма. На вручении главной театральной премии Латвии Серебренникову присудили приз за «Лучший спектакль года».

Московская версия, случившаяся в канун первого дня рождения «Гоголь-центра», — не что иное, как буквальный перенос рижского хита, то есть в аналогичной декорации, в аналогичных мизансценах, под аналогичную музыку, только на русском. Но есть нюанс. Поскольку вся движущая сила латышских «Мертвых душ» опиралась на контекст Латвии 2010 года, сам перенос его в Россию 2014-го есть отчаянный эксперимент и оголтелая авантюра. Такое предприятие как минимум выбивает из-под спектакля логический фундамент, и есть опасность получить на выходе нечто не вполне вразумительное, как это вышло с переносом «Гамлета» Давида Бобе здесь же. В итоге с «Мертвыми душами» произошло удивительное дело: место изначальной логики «латыши тоскуют по России» заняла не какая-нибудь новая логика, а театральность как таковая, по природе своей алогичная. Театральность в виде оживающего текста, актерской фактуры, переодеваний, в виде действия необязательного, но очаровывающего, и главное — лишенная какого бы то ни было буквального месседжа.

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

При этом, конечно, в спектакле содержится особая трактовка романа, согласно которой Чичиков из обманщика превращается в обманутого. А экспозиция, представляющая собой неприглядную карикатуру на российское подзаборье в преддверии Олимпиады, характеризует поверх сюжета всю ту неумытую, что не дает ответа. Одной стороной здесь отозвался «Киже», один из самых сложных по задачам спектаклей, эстетская интеллектуальная вампука Серебренникова на тему «Русь, куда ж несешься ты», другой — мелькнули страшные и прекрасные «Господа Головлевы», и околобалабановский «Юрьев день» кажется не лишним в списке ассоциаций.

Но самая любопытная штука приключилась с главным героем. У Гоголя Чичиков неизменно комкает свои объяснения о резонах скупки мертвых душ, ссылаясь на некие собственные на этот счет фантазии. И, кажется, у Серебренникова он и впрямь не заинтересован ни в высшем обществе, ни в успехе среди женщин, ни в финансовом благосостоянии. Кажется, его будоражит роль экскурсовода по музею российских характеров, он ощущает себя актером на сцене и реагирует при этом на происходящее, как реагировал бы зритель. И мертвые души он коллекционирует только ради одной, ключевой сцены в спектакле, где фантазирует о биографиях этих без малого четырех сотен покойников, ему принадлежащих. Это вовсе не маленький человек, и не из шинели он вышел, а вполне респектабельный селф-мейд-мэн, этакий столичный стартапер в провинции, зондирующий почву для бизнеса. Да, все герои соберутся потом вместе, чтобы зловеще посмеяться над его наивностью, но в этот придуманный не Гоголем момент Чичикову уже все это будет как будто мало интересно. Его играют в состав два блистательных артиста: Семен Штейнберг — этакий Роуэн Аткинсон с прической Ивана Урганта, с развязной пластикой и аристократической статью, и американец Один Байрон — сосредоточенный красавец, совершенно без акцента, скороговоркой выпаливающий гоголевский текст.

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

  • Фотография: Алекс Йоку / предоставлено пресс-службой «Гоголь-центр»

Вообще, актеры у Серебренникова вдруг заиграли как у Коршуноваса, пылко и демонстративно, с холодной отстраненностью, сменяющей громогласный пыл. При этом они никак не прикрыты техническими вывертами режиссуры, ставка сделана исключительно на актерскую выразительность. Алексей Девотченко по-райкински точно вылепил физиологию своего заскорузлого, обросшего карманами полоумного Плюшкина; Михаил Тройник в бешеном темпе отыгрывает Высоцким орущего Ноздрева; про то, что Олег Гущин — мужчина, забывается уже к середине сцены у Коробочки; и так далее, и так далее — у каждого здесь есть свой полновесный выход. Периодически все они застывают в живых групповых портретах, смешных и завораживающих. Смешных, потому что мужики в женских платьях кривляются. Завораживающих, потому что это гипертрофированная достоверность.

Неформулируемое великолепие, очевидно, не только в актерах — главным образом это все-таки результат содружества Серебренникова с Маноцковым. Первое, что хочется сделать после просмотра спектакля, — приобрести саундтрек. Которого, увы, нет. А представлял бы он собой восемь неторопливых романсов для фортепиано и нескольких голосов, местами с контрабасом, трубой и ударными, мелодическое переложение фрагментов гоголевской прозы.

Отдельный разговор о музыке и актерах — совершенный нонсенс для рецензии на любой другой спектакль Серебренникова. Похоже, «Мертвые души» — именно московский их вариант — это попытка Серебренникова воплотить свой театр, очищенный от буквальных смыслов, вызовов, манифестов и амбиций. Получился открытый для разнообразных интерпретаций художественный текст, музыкально-драматический спектакль в сцене-коробке, в котором во главе угла стоит человек — глупый ли, хитрый ли, богатый или бедный, смердящий или ухоженный, — но непременно влекомый в пугающую неизвестность. Встречаем мы этого человека плюющим в колодец, а провожаем меланхолично поющим гимн непониманию своего предназначения. Иными словами, старое доброе гоголевское зеркало.

gogolcenter.com

Пляска смерти | Colta.ru

Первое, о чем думаешь, пробираясь по воспетому не в одном десятке текстов о «Гоголь-центре» переходу Курского вокзала, — насколько привычным за минувший год стал этот извилистый путь к прекрасному. В то, что в конце текущей недели детище Кирилла Серебренникова отпразднует свою первую годовщину, трудно поверить — кажется, что улица Казакова слыла местом силы как минимум от начала времен. Репутации культурных институций (не говоря уже о реноме театров) созидаются годами: опыт «Гоголь-центра», сумевшего в кратчайшие сроки сделаться симптоматичной приметой московского культурного пейзажа, в плане эффективности работы может сравниться разве что с «Гаражом» с его сверхбыстрым приростом репутационного капитала.

В контексте же столичной театральной жизни феномен «Гоголь-центра» и вовсе уникален: предприятию Серебренникова вне зависимости от художественной результативности за считанные месяцы удалось стать местом, способным сообщить не столько культурный опыт, сколько социокультурную идентичность. Таких театров на всю Москву во все времена было раз-два и обчелся: любимовская Таганка в лучшие ее годы — оплот свободомыслия и либерализма да Большой театр, билет в который по сей день остается обязательным атрибутом буржуазного savoir-vivre. Умнейшая программная тактика (Триер, Введенский, Бунин, Ерофеев, Шекспир, Фассбиндер) вкупе с то ли интуитивно нащупанным, то ли тщательно продуманным имиджем и грамотной маркетинговой политикой позволили «Гоголь-центру» не просто объединить вокруг себя условных московских хипстеров и еще более условных bohemian bourgeois, но дать им бесценную возможность осознать себя как общность.

© Alex Yocu

До минувшего уикенда в достаточно разнообразном ассортименте представленных в репертуаре «Гоголь-центра» штучных культурных продуктов — от пересказанной сегодняшним сценическим языком еврипидовской «Медеи» до бродвейского мюзикла — не хватало разве что одной, но весьма существенной позиции: спектакля большой формы по национальной классике, нынешнее появление которого в афише более чем эффектно подытоживает первый год работы серебренниковских подопечных. Выпущенная четыре года назад в Национальном театре Латвии инсценировка поэмы в прозе титульного для «Гоголь-центра» автора уже показывалась в Москве на фестивале NET, но ее нынешний перенос на столичную сцену (с незначительными коррективами, не коснувшимися ни сильных, ни слабых сторон рижского подлинника) совершенно логичен — «Мертвые души» генетически связаны с прошлыми работами Серебренникова, то ли продолжая, то ли в известном смысле подытоживая «русский цикл» мхатовских постановок режиссера. Очередная премьера «Гоголь-центра» напомнила о том, что русская классика — не просто та территория, на которой Серебренников чувствует себя наиболее уверенно, но то пространство, которому особенно показаны его услуги.

«Мертвые души», с одной стороны, выглядят послесловием к мхатовскому триптиху начала нулевых («Мещане» — «Лес» — «Господа Головлевы»), с другой — варьируют и развивают сюжеты приснопамятного серебренниковского «Киже»: показательно, что главный формалист современного русского театра сперва поставил Тынянова и уж потом только обратился к Гоголю, в котором ленинградская формальная школа, как известно, видела своего духовного отца. «Киже» и «Мертвые души» могли бы составить диптих, объединенный не только общим смысловым полем, но и сценографическими мотивами — в обеих постановках коробка сцены обшита ДСП. Прочитать эту пространственно-визуальную метафору можно по-разному — можно сказать, что действие спектаклей, повествующих о России как о «стране умертвий», происходит словно бы внутри гигантского гроба, но логичнее было бы предположить, что безликая ДСП — это знак нулевого сценографического действия, знак пустоты: в «Мертвых душах», как и в «Киже», отчетливо постулируется мысль о том, что Россия — это пространство метафизической пустоты, пугающее абсолютной своей иррациональностью.

Жанр серебренниковских «Мертвых душ» — danse macabre, пляска смерти на костях истлевшей птицы-тройки.

Родство двух опусов интересно еще и тем, что интонационно и жанрово они отличаются друг от друга едва ли не диаметрально: если «Киже» был одним из самых суггестивных серебренниковских сочинений (именно трудно перевариваемая столичным зрителем суггестия в конце концов и решила судьбу этой незаслуженно быстро снятой с репертуара постановки), то «Мертвые души», напротив, прикидываются демократичнейшим зрительским спектаклем редкой даже для раблезианца Серебренникова игровой энергии, витальность которой усилена легким гомоэротическим флером (в московской версии спектакля, как и в рижской, всех гоголевских героев — включая Коробочку и помещичьих жен — играют актеры-мужчины). Спектаклю в премьерной его кондиции определенно показана усушка и утруска: совладать с напором этого щедро нашпигованного гэгами действа, не сбавляющего скоростей два с половиной часа без антракта, пока что тяжело не только публике, но и актерам — но даже при наличии изрядных длиннот «Мертвые души» уже сегодня смотрятся совершеннейшим зрительским хитом. Угождая пристрастиям столичных актеров с их извечной тягой к бенефисности, репризности и эстрадности (путешествие из Риги в Москву сделало эти качества «Мертвых душ» еще более явными), Серебренникову между тем вполне виртуозно удается вписать их в жесткий режиссерский рисунок — работая вроде бы на территории чистого мейнстрима, режиссер вчитывает в эффектную (местами даже слишком) форму сложносочиненное театральное содержание.

© Alex Yocu

Жанр серебренниковских «Мертвых душ» — danse macabre, пляска смерти на костях истлевшей птицы-тройки, от которой остались только предъявляемые публике в первой же картине спектакля лошадиные черепа. Сцены смонтированы внахлест так, что фантомы наступают друг другу на пятки, наваливаясь на Чичикова душным мороком: в версии «Гоголь-центра» не милейший Павел Иванович объезжает угодья помещиков, а сами они проходят кошмарным парадом-алле перед остолбеневающим от этого загробного коловращения протагонистом. Лирическое motto постановки резюмируется великим, обреченным на независимую от спектакля Серебренникова жизнь, финальным зонгом Александра Маноцкова «Русь! Чего ты хочешь от меня?»: извечная то ли изможденность, то ли завороженность русского человека беспокойным его отечеством.

Все происходящее в клаустрофобическом пространстве условной России — не более чем мнимость, бессмыслица и абсурд: ни в чем нельзя быть уверенным, все на самом деле является совсем не тем, чем кажется на первый взгляд. Одна из логических кульминаций спектакля — шашечная партия у Ноздрева, превращенная в сеанс одновременной игры: всякая затевающаяся на одной шестой суши игра, говорит режиссер, — игра без правил. Или, точнее, всякие правила могут быть отменены в любой момент.

© Alex Yocu

Для каждого из гоголевских героев режиссурой придуман свой пластический рисунок, каждому выдана бережно выделанная узнаваемая социальная маска — но куда важнее для драматургии постановки как раз не то, что отличает серебренниковского Плюшкина от Собакевича, а то, что их объединяет в нерасчленимое целое. Продвигаясь по маршруту «Мертвых душ», одиннадцать актеров «Гоголь-центра» жонглируют не одним десятком ролей: куда ни кинь — везде одни и те же пугающие своей одинаковостью рыла до боли знакомых оборотней, таких родных упырей. Отсюда и ключевой пластический образ «Мертвых душ»: дорога в спектакле Серебренникова оборачивается бесконечным бегом по кругу. Лапидарно-емкая метафора эта настолько очевидна, что даже неловко ее расшифровывать: Серебренников, если угодно, поставил спектакль о дурной повторяемости явлений российской жизни, о том, что жизнь в России — порочный круг, из которого так просто не выпрыгнешь.

Понравился материал?помоги сайту!

www.colta.ru

«Мертвые души» Кирилла Серебренникова в Гоголь-центре

Зрители обсуждали премьерный показ прямо в зале

24 февраля 2014 Игорь Зотов

Признаюсь сразу, на эту премьеру я шел не без скепсиса: «Мертвые души» — все-таки не пьеса, а поэма (именно этот жанр значится у Гоголя), а, стало быть, ее нужно именно читать, а не ставить на сцене. Позже сам Серебренников сомнения отчасти развеял, пояснил, что во многом он и затеял постановку, чтобы возбудить интерес зрителя к прочтению поэмы. Ибо текст классика, а уж тем более Гоголя, богаче любых его толкований. И спектакль получился вполне и по-гоголевски убедительным. Часто неожиданным, смешным, динамичным, даже бешеным.

Случалось, правда, что действие как бы «провисало». К примеру, в самом начале в долгой суете с колесами, которые то ли доедут до Москвы, то ли не доедут. Или ближе к финалу, когда путешествие Чичикова по помещикам закончилось, а вместе с ним прервалась на время драматургия и у самого Гоголя, и вместо диалогов пошла писать лирика. Действие требует развития, а развить-то и нечем. Не читать же со сцены то, что называется «от автора». Спектакль будто притормозился как раз в этом месте. Впрочем, я побывал на премьере, а знающие театр люди говорят: премьеры всегда «сыроваты», детали спектакля еще не «притерлись».

Зато ту премьеру можно назвать в некотором смысле исторической: сразу после поклонов, бисов и цветов, зрителей пригласили ее обсудить. Тут же, в зале, с режиссером, ведущими артистами и композитором. Остались не все, с полсотни человек, но обсуждение протянулось за полночь. Благо, вопросов возникло много.

Во-первых, зонги. Музыка Александра Маноцкова, слова Николая Гоголя. Зачем? Ну, а как еще можно передать на сцене хрестоматийные лирические отступления Гоголя? И не только их, но и прочее «не драматургическое», но сюжетно необходимое. В том числе и письмо, которое пишет Чичикову Приятная дама. И Маноцков расстарался — тут и стилизация под немецкую эстраду 20-х годов XX века, и под песенки Вертинского, и под «Быдло» Мусоргского, и даже — под Чайковского (его я, каюсь, не признал). Понятно, что «слова Гоголя» были сокращены до размеров романса, но ритм его прозы — недаром же «поэма» — лег в музыку как влитой.

Во-вторых, английские титры, которые шли над сценой. Вещь в русском театре доселе, кажется, невиданная.  Кирилл Серебренников пояснил это так: иностранцы, которые живут в Москве, вынуждены ходить либо в оперу, либо на балет, либо в концерты, тогда как  русское драматическое искусство для них закрыто. Логично. Правда, не помню, чтобы в каком-нибудь «Комеди Франсез» транслировали Мольера на английском, а на Бродвее — на французском, возможно, они там заинтересуются опытом Гоголь-центра.

К тому же, факт известный и по-своему печальный: Гоголь непереводим на другие языки. Видимо, эта непереводимость в какой-то мере восполняется сценическими средствами.  

В-третьих, роли. В них сплошь мужчины: и жены помещиков, и служанки, и Коробочка, и Приятная дама. На вопрос смущенного зрителя, Серебренников ответил ожидаемо: это вообще-то театральная традиция. Ну да, если вспомнить хотя бы шекспировскую эпоху, когда и Офелию, и Джульетту играли мужчины или мальчики.  Еще важнее другой аргумент режиссера: на сцене совершенно не важно, кто ты, важно то, насколько полно ты способен представить другого.

К тому же, добавляет Серебренников, ритм спектакля таков, что женщина его просто не выдержит. И это так: мне, к примеру, страшновато было наблюдать за Ноздревым — Михаил Тройник играл его буквально на износ. Все думалось, а как не сдюжит такого темпа? Добавлю, что артисты представляли по нескольку ролей и переодевались тут же на сцене, чтобы не сбавлять скорости.  

В-четвертых, Один Байрон, американец. Он играет в «МД» в очередь с Семеном Штейнбергом то Чичикова, то Манилова. Я видел американца в главной роли. Да, акцент, конечно. Да, артикуляция иная, более сдержанная, чем у русских актеров. Серебренников свой выбор объяснил тем, что Чичиков, по его мнению, и сам нечто вроде иностранца, путешествующего по Руси. Ничем он не похож на других персонажей, вторгся в их жизнь, словно инопланетянин с фантастическими идеями. Сам Один добавил, что уже восемь лет живет в России, и сколько ни собирался, все никак не может уехать, что-то неведомое, фантастическое его тут держит. Вполне гоголевская ситуация.

Мне его Чичиков показался неким героем-функцией: мнения о нем составить невозможно, но с его помощью все остальные раскрываются в пугающей глубине.

В-девятых (я намеренно пропущу несколько пунктов, которые будут понятны только тем, кто уже видел спектакль, и обращусь к финалу), «Птица-тройка». Вернее, ее принципиальное отсутствие.  Не спели артисты про тройку, не спели про Русь, которая несется бог знает куда, и не дает ответа — куда именно. Вероятно, для Серебренникова, ответ на этот вопрос не так актуален, как другой: «Русь, чего ты хочешь от меня?» (Хотя у Гоголя этот вопрос задан задолго до финала с «птицей-тройкой»).

Зонгом с таким рефреном и заканчивается спектакль. Артисты исполняют его хором. Очевидно, для режиссера важнее не сама Русь, а судьбы людей, ее населяющих. 

А потому в десятом пункте я воспроизведу вопрос одного из зрителей (вопрос был признан лучшим): правда ли, что идея спектакля в движении? Ответ создателей однозначен: «Да. Движение — это всегда перемены». Для разгона — возня с колесами, а дальше — во весь опор. Да так лихо, что персонажи каждого следующего эпизода уже на сцене, а персонажи предыдущего еще подают реплики как бы вдогонку главному герою. Это, очевидно, и есть метафора перемен, к которым призывают «Мертвые души» в Гоголь-центре.

Но вопрос-то про Русь остается без ответа. Невольно вспомнится древняя мудрость, которую сто лет назад облек в жесткую форму афоризма один немецкий социал-демократ: «Движение — всё, конечная цель — ничто».

Ближайшие показы спектакля «Мертвые души» в Гоголь-центре 1, 28, 29 и 30 марта

www.kultpro.ru

Мертвые души | KASSIR.RU

ВНИМАНИЕ! Срок бронирования билетов на все спектакли театра составляет 30 минут.

Н.В. Гоголь

В спектакле звучат песни Александра Маноцкова на тексты Н. В. Гоголя

Режиссёр — Кирилл Серебренников

«Мёртвые души» — первая премьера «Гоголь-центра», поставленная по произведениям Гоголя. В версии Кирилла Серебренникова история Чичикова не переносится в наше время буквально, но получает новое и актуальное звучание. Разные эпохи соседствуют друг с другом в вечном российском безвременье, где никогда ничего не меняется, и правят абсурд и морок.

Герои поэмы Гоголя поселяются в тесном пространстве, среди стен из фанеры – в «коробке», откуда не могут найти выхода. Каждый актёр играет несколько ролей, и помещики мгновенно превращаются то в бабок, то в деревенских алкашей, то в лошадей, то в собачью стаю. В мире подлецов, дураков и обманщиков Чичиков оказывается самым мелким. Он хочет провести других, но делается жертвой тех, кто хитрее его.

Специально для спектакля известный современный композитор Александр Маноцков написал песни, положив на музыку гоголевские «лирические отступления». Философские тексты о России исполняются целым хором из актёров, и вдруг начинают напоминать зонги в духе Бертольда Брехта — но вопрос «Русь, чего ты хочешь от меня?» так и остаётся без ответа.

Чичикова играют в два состава известный по телесериалу «Интерны» американский актёр Один Байрон и молодой артист Театра Армена Джигарханяна Семён Штейнберг (они же исполняют и роль Манилова). В роли Коробочки – один из ведущих актеров театра им. Н. В. Гоголя, заслуженный артист РФ Олег Гущин.

Кирилл Серебренников, режиссёр спектакля: «Эта история — проекция «Мёртвых душ» на еще одно произведение Гоголя, на «Игроков». То есть ситуация, когда один шулер хочет всех обмануть, а в итоге получается, что другие шулера обманывают его самого. Этот спектакль уже сложился как партитура, композитор Александр Маноцков написал для него музыку, я сделал инсценировку — но в прошлом варианте текст Гоголя звучал на латышском языке, мне очень хочется, чтобы он зазвучал наконец и по-русски. Это такая литература, которую грех не поставить.

Вообще книга Гоголя — это ключевой код русской жизни. Все персонажи и типы русских людей сформированы в чертах Коробочки, Ноздрева, Собакевича, Манилова и прочих. Один из сюрпризов спектакля — кто кого будет играть, состав получается довольно неожиданный. Например, один из ведущих актёров театра, заслуженный артист России Олег Гущин, сыграет Коробочку, а Чичиковым будут молодой американец Один Байрон и московский театральный актёр Семён Штейнберг.»

В ролях:

Чичиков — Один Байрон / Семён Штейнберг
Манилов — Один Байрон / Семён Штейнберг / Илья Ромашко
Фемистоклюс / Собакевич — Антон Васильев
Коробочка — Олег Гущин
Фетинья / Плюшкин — Сергей Сосновский / Андрей Ребенков
Манилов / Мижуев / Капитан-исправник — Илья Коврижных / Артём Шевченко
Алкид / Волчонок / Дама приятная — Никита Кукушкин
Музыкант — Андрей Поляков
Селифан / Слуга Манилова / Феодулия — Евгений Сангаджиев
Ноздрев — Михаил Тройник

Продолжительность: 2 часа 20 минут (без антракта)

Фото и видео

msk.kassir.ru

В «Гоголь-центре» состоялась премьера спектакля «Мёртвые души» (ВИДЕО)

Полупустая сцена. Десять мужчин. Играют все роли. Женщин, детей, собак и лошадей. Действие мёртвых душ в постановке Серебренникова разворачивается в огромном ящике, напоминающим гроб. Режиссёр признаётся: гоголевский сюжет не менял. Правда, Чичиков в новой интерпретации напоминает бизнесмена или чиновника, который нашёл прореху в законодательстве. И решил сколотить капитал. Аллюзия на 90е. Первый раз Серебренников показал свои «Мёртвые души» в Риге. Четыре года назад. На латышском языке. И получил театральную премию в номинации «Лучший спектакль». Подготовка к показу в Москве заняла несколько лет, был серьёзный кастинг.

КИРИЛЛ СЕРЕБРЕННИКОВ
РЕЖИССЁР СПЕКТАКЛЯ «МЁРТВЫЕ ДУШИ»

«Надо, чтобы у них были определённые голоса. Музыка написана — бас, тенор, баритон и это надо петь. Надо играть на музыкальных инструментах живьём. Надо владеть разными техниками актёрской игры. И это всё нужно, чтобы делали эти люди. Они должны быть высокий, маленький, низкий. То есть, много разных. Из них, из этих людей один должен быть Собакевичем, Плюшкиным, Маниловым, Ноздрёвым и прочее».

На протяжении всего спектакля (2,5 часа) Серебренников пристально следит за игрой артистов. Роль Чичикова делят Семен Штейнберг и американец Один Байрон. Известный зрителям по сериалу «Интерны», Байрон признаётся: до репетиций, которые длились четыре месяца, «Мёртвые души» ни на русском, ни на английском не читал. Тексты Гоголя дались с трудом.

ОДИН БАЙРОН
АКТЁР

«Я сидел со словарём. Я стал читать текст почти год назад. Больше года назад стал читать этот текст. Медленно, со словарём каждое слово. У меня такие там красивые бумажки. На передней странице распечатан Гоголевский текст. На обратной - словарь. Свой личный словарь от начала до конца. Все слова, которые я не знал до этого».

Идея купли-продажи душ у Серебренникова — повод для демонстрации падения героев. Плюшкин держит умерших крестьян у себя в доме, прикрыв столешницей. В доме вдовствующей Коробочки — женщины, которые соскучились по мужской ласке. А Собакевич напоминает работника НКВД. При встрече с Чичиковым устраивает настоящий допрос.

СЕМЁН ШТЕЙНБЕРГ
АКТЁР

«Со школы вбивался такой стереотип, что Чичиков некий такой обманщик. Привязывали такое клеймо, что обманщик и стяжатель. А здесь мы пытались его как бы оправдать. Замотивировать для каждого понятными вещами. Потому что каждый человек добивается счастья, пытается быть счастливым и все для этого делает, а если у него для этого есть ум, обаяние, то почему бы не воспользоваться какой-то лазейкой в законе».

Критики отмечают — «Мёртвые души» могут стать визитной карточкой Серебренникова. Но всё зависит от того, как такое толкование Гоголя  воспримет московская публика.

gogolcenter.com

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *