Книга Нины Зархи – Журнал «Сеанс»
Нина была красивой, элегантной и знала все, Нина казалась дико модной — и это уже пугало. Московская девочка из хорошей детской, которая всем удалась, и лицом, и фигурой, и умом, с отличным английским, с привычкой говорить наотмашь, это же гарантированное гав-гав-гав, «не подходи — отбрею». В начале восьмидесятых, когда мы с Ниной познакомились, иначе не могло быть. А как иначе? Интеллигентность сама по себе была вызовом, столичная интеллигентность — вдвойне, а столичная и продвинутая, которая в курсе того, что там у них в книжках и в кино — втройне. Это был индивидуальный совриск со всеми сопутствующими ему рисками, и следовало оградить себя частоколом отчужденности просто из самозащиты, подальше от гегемона, как учил Лев Николаевич Гумилев. Великолепное презренье стало своего рода спецодеждой, как ласты для водолаза. Это был позднесоветский интеллигентский гламур — резкий, заносчивый, лихо язвительный. Такой я увидел поначалу Нину, и это впечатление казалось самым верным. Но было оно самым ложным.
Никакой модности на грани с хамством, составлявшей нерв тогдашнего гламура, в ней не было. Абсолютно современная, даже вызывающе, я бы сказал, современная, Нина идеально соответствовала портрету, сочиненному Пушкиным на полтора века раньше:
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный,
И правды пламень благородный,
И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.
Ум, яркий и насмешливый, в сочетании с почти детской добротой — это и была Нина, не только не сажавшая никого в лужу, но всегда спешившая на помощь тому, кто мог в ней очутиться. Году, наверное, в 1992 я оказался на Берлинском фестивале без отеля. Деньги тогда у всех были считанные, дешевого свободного номера найти не вышло, близилась ночь, на приеме по случаю открытия пожаловался коллегам на неустроенность, и хорошая приятельница, единственная из всех жившая одна с двумя кроватями, меня пригласила, ударившись в галоп шутливого кокетства: «Ладно, так и быть, приходите ко мне. Только до 11. Мало ли кто после 11 может оказаться в моем номере». И приятельница моя томно закатила глаза. «Почем сдаешь койку, подруга?» — тут же парировала Нина.
Гостиницу после приема я все-таки обрел, ничтожное происшествие, житейская ерунда, но она запомнилась: мгновенное занижение любого пафоса, всего мало-мальски величавого, даже шутливо величавого, было важнейшим правилом нашего круга в нескольких поколениях. Теперь я понимаю, что дело совсем не в круге и даже не в поколениях, это отличительная черта русской культуры конца XX века, видная как в письменной, так и в устной речи. Но мало кому отличительные черты даются. Нине занижения пафоса давались с неизменным блеском. В этом смысле она была прирожденным критиком — в буквальном смысле слова, и неслучайно написала множество умных, остроумных и глубоких текстов. Но нетерпимость к любой помпезности, ко всякой фальши была у Нины не только и даже не столько эстетической чертой. Нелюбовь к пафосу имела у нее нравственный смысл, этическое измерение, и наш большой с ней разговор случился именно об этом.
Дело было в 2006 году, четверть века спустя после знакомства, когда Нина казалась мне опасно модной. Теперь опасно модным показался ей я, и она пришла говорить об этом. Разговор был для журнала «Искусство кино», назывался «„Моэт“ в России больше, чем „Моэт“» — занижающе пародийно, а как иначе? В этом разговоре Нина нападала на гламур, ставший тогда главной идеологией времени и, больше того, национальной идеей, а я его защищал.
Логика защиты была такая.
— Мы с тобой росли, Нина, в центре столицы в отдельных квартирах, в очень завидных, самых привилегированных условиях, но даже у нас была совсем бедная жизнь — по нынешним, разумеется, понятиям. Что ж говорить о других, на которых после конца советской власти свалилось богатство, и они от этого совершенно обезумели. Я в 1992 году работал в «Коммерсанте» советником издателя Владимира Яковлева, и три четверти моих советов сводились к тому, чтоб он унял своих безумцев, которые трясли малиновыми пиджаками и золотыми цепями со всех страниц «Ъ». И я ему говорил ровно то, что сейчас говоришь ты: что это невозможно дурной тон, что роскошь и богатство не выставляют напоказ, что миллионера на Западе скорее узнаешь по рваным джинсам и футболке, чем по длинной машине, купленной на первые деньги в кредит. А он неизменно отвечал на это: «Оставьте их в покое. Дайте им порадоваться. Это пройдет». И оказался прав: это прошло. Теперь они выучили, что нужно ходить в сереньком и черненьком и не сверкать камнями, как дикие, а туфли с золотыми пряжками надо сослать на антресоли или подарить родным и близким с Брайтон-Бич. Нынешний гламур куда более продвинутый, чем десять лет назад.
— Это не спасает, — возражала Нина. — Я думаю, сегодня именно политика и общественная жизнь с такой откровенностью проявили мощь, масштаб гламура. Все категории нашего существования как-то без борьбы ему сдались. Единомыслие, общие ценности и интересы, даже профессия перестали соединять людей — их сводит вместе только статус, универсальный look гламура. Гламур — единственная зона, в которой платят деньги. А моя свобода — это как раз свобода ежедневного выбора. Ходить куда-то или не ходить, печататься где-то или нет. Дружить с «ньюсмейкерами» или с друзьями. Хвалить то, что предлагает «имидж сезона», или то, что хочется. Но телевизор, беспощадно вытравив перхоть с помощью Head & Shoulders, посадил на экран тех, для кого Zegna доступнее мамы родной. Глядя на них, шикарных, современных, с неподмосковным загаром, рассуждающих о вредоносности западной демократии и «особом пути», люди верят, что пиджак-эксклюзив, устрицы, «Матрицы», а также все подлинные культурные радости мира — это у нас здесь навечно. Что с экспроприацией, изоляцией и железной пятой они великолепно срастутся. Но ты-то не хуже меня знаешь — этому не бывать. Спесивый национал-патриотизм, к которому склоняют наше податливое большинство и власть, и — хуже того — ностальгирующие художники, добровольно превратившие в приятный глянец даже таких монстров, как Сталин, Берия или Андропов, делает гламур российской элиты особенно отталкивающим и циничным. Так что, может быть, все разговоры об опасности гламуризации уже очень скоро потеряют актуальность. Интернациональная «красота» надежно отсечется железным занавесом, и завсегдатаи «Вертинского» и «Дворца Турандот» освоят трудную науку «лаптем щи хлебать».
Александр и Нина Зархи. 1962
Так говорила Нина в 2006 году. Уже Юкосы сидят, и американка гадит, и с многопартийным парламентом покончили, но еще нельзя вообразить ни тандема, ни дурной президентской бесконечности, в которую он вылился, ни сопутствующих ужасов — охоты за иностранными агентами, борьбы с геями, закона Димы Яковлева, войны с Украиной — из 2006 года все это выглядит страшным сном, чистой фантастикой. Как и трудная наука лаптем щи хлебать — а даже она стала реальностью и, что еще удивительней, желанной, и горделиво назвалась импортозамещением, возникшим в эпоху санкций. Глядя из 2006 года, Нина смогла это угадать. Но, глядя назад, из 2018-го в 2006-й, и я сейчас понимаю, что многие красоты тогда зрели, что пиджак-эксклюзив, устрицы и матрицы неизбежно породили то специфическое самодовольство, которое вылилось в «особый путь», а уж пройти по нему так далеко, как вышло, стало лишь делом техники. Можно ли было это остановить? Не знаю. Единственный доступный нам способ — это занижение пафоса, бить надо было по самодовольству ссаными тряпками. Но бить оказалось некому. Шутки злости самой черной прямо набело уже не писали. То, что в восьмидесятые и девяностые выглядело общим языком времени, стало штучным, уникальным товаром, личным достоянием. Нина им владела, не только она, конечно, еще несколько десятков человек, может, сотня. Но веселый вопрос «почем сдаешь койку, подруга?», адресованный власти, любой силе, всякому самоупоению, стал отныне не слишком приличным, в воздухе теперь разлито совсем другое. Иногда мне кажется, что Нина поэтому так рано умерла — просто вышла, закрыв за собой дверь.
seance.ru
Ушла «русофобка, которую следует депортировать в Израиль» — ИСРАГЕО
- Израиль
- Истории из истории
- Наша страна
- Новости страны
- Природа Святой земли
- Туристический дневник
- Фотомиг
- Евреи
- Антисемитизм
- Диаспора
- Еврейская история
- Еврейские языки
- Еврейский вопрос
- Общественные организации
- Персоналии
- Традиции
- Холокост
- География
- Курьер курьезов
- Лексикон путешественника
- Международная панорама
- Общество
- Всемирная история
- Информбюро
- Криминал
- Медицина
- Научный подход
- Официальные сообщения
- Просвещение
- Ракурс
- Политика
- Безопасность
- Деньги
- Колумнистика
- Политпросвет
- ЦАХАЛ
- Культура
- Анонсы
- Искусство
- Кинематограф и телевидение
- Литература
- Музеи и выставки
- Музыка
- Театр
- Фестивали
- Lifestyle
- Домашние любимцы
- Заметки шопоголика
- Корзина потребителя
- Кулинарное путешествие
- Светская хроника
- Спорт
- Хобби
- Служба знакомств
- Чемоданчик
- Блогжест
- Былое и думы
- Криминальное чтиво
- Литературный портфель
- Мистический реализм
- Сатира и юмор
Поиск
23 C
Tel Aviv District
8 августа 2019
- Погода в Израиле
- Служба знакомств
- Реклама-Sales
- О нас
- Журнал «Исрагео»
- Сайты и блоги «Исрагео»
- Правовая информация
- Визитная карточка
- Наши партнеры
- Израиль
- ВсеИстории из историиНаша странаНовости страныПрирода Святой землиТуристический дневникФотомиг `ТЕМА ДНЯ
В Техас — напрямую
Наша странаНаграда за благородство
АвтографВадим МАЛЕВ | Свидетелем будешь?
`ТЕМА ДНЯ«Эль-Аль» летает впереди
- ВсеИстории из историиНаша странаНовости страныПрирода Святой землиТуристический дневникФотомиг `ТЕМА ДНЯ
- Евреи
www.isrageo.com
Ушла из жизни Нина Зархи
Редакция журнала ИК с прискорбием сообщает, что сегодня, 27 сентября ушла из жизни наша коллега и друг, кинокритик, редактор, заместитель главного редактора Нина Александровна Зархи (1946-2017).
Нина Зархи родилась в Ленинграде 22 июля 1946 года в семье режиссера Александра Зархи. После окончания филологического отделения МГУ печаталась в журналах «Искусство кино», «Киноведческие записки», «Иностранная литература», «Огонек», «Знамя». В 1975 году стала сотрудником отдела зарубежного кино в журнале «Искусство кино», а с 1992 года – заведующей этим отделом. Последние годы вплоть до 27 сентября 2017 года – заместитель главного редактора.
Прощание с Ниной Зархи состоится в субботу, 30 сентября, в 13.00 в Новом пространстве Театра Наций по адресу Москва, Страстной бульвар, 12.
Зара Абдуллаева
Слов у меня нет. Даже если они есть. После того, что случилось с Даней, все слова кажутся мне чужими.
Нина – мастерица разговоров. Я удивляюсь, как у нее хватает желания и сил складывать и раскладывать предложения. Талант общения у нее прирожденный, не умышленный. Первейшее условие не работы, а жизни в журнале. Дане с самого начала и навсегда было непросто в «Искусстве кино». По многим очень причинам. Но он смог там долго быть благодаря единственной Нине. Верность друг другу помогала им не капитулировать. В журнале и его окрестностях. Благородство укрепляло их позвоночник. Готовность к миру заставляла улыбаться. И, конечно, прикрывать глаза, чтобы уберечь людей вокруг от ранений. Чего это стоило – не выйдет узнать никому.
Привет,
Зара
Лариса Калгатина
Когда мой Олег был маленький, Нина передавала ему веселые подарки, смешила его по телефону, и они в том его детстве были заочными друзьями. А однажды мне пришлось взять его с собой в редакцию и, конечно же, «встретить» их. «Как ты думаешь, кто это?» — Уверенно: «Тетя Нина Зархи!» Я потом спросила его, четырехлетку, как он понял, что это она. «Она добрая и красивая!»
Сейчас сказала ему про Нину. Отвернулся. Давно не видела слезы в глазах этого уже взрослого и, наверное, в чем-то циничного молодого человека. Что уж говорить про меня сегодня.
Нина – добрая и красивая, внимательная, отзывчивая. Умная, талантливая, изобретательная. Собеседник потрясающий! Критик остроумный! Редактор от Бога! Сколько номеров журнала она придумала и сделала! Особенно когда наш любимый Даня заболел, а потом ушел… Они работали в неповторимом профессиональном тандеме, понимая друг друга с полуслова, начиная и продолжая фразу один за другим. Она так и не смогла «привыкнуть» к его уходу: по-прежнему – как и всегда раньше – из своего кабинета нечаянно оговаривалась: «Даня!..» и потом смущалась, «отшучивалась». Все тому в редакции свидетели. Все свидетели тому, сколько сил, дара и энергии она отдает нашему родному журналу.
Сколько раз бывало, что мы с ней параллельно читали один и тот же текст, а потом, сводя его к верстке, я видела: в редактировании совпадаем не только по фрагментам, но часто даже и по словам. С кем мне теперь совпадать, с кем работать в унисон?
Мы все так надеялись, что Нина сможет, что выдержит, что выдюжит, что вскоре вернется и снова начнет искрометно придумывать, предлагать, заказывать, редактировать и делать интересные номера журнала. Она ведь такая сильная!
Невыносимо! Невыносимо больно. Ощущение пустоты и катастрофы.
Мои соболезнования Владимиру, Кате и внукам-детям.
PS (30 сентября 2017 года)
Нина! Ты многому научила меня. За без трех лет сорока лет знакомства! Каждый год, каждый день учила и профессии, и работе на износ. Пусть иногда ироничному, но всегда – всегда! – доброжелательному и уважительному отношению к коллегам и авторам.
На сегодняшнем прощании с тобой, дорогая Нина, я увидела, скольким многим, многим и многим людям ты щедро отдавала свою дружбу и любовь. Каждый из нас считает себя твоим другом! Ты всех нас влюбила в тебя навсегда.
…Как написал Лев Карахан, как говорили сегодня многие: еще увидимся! И как написала мне сегодня моя подруга про тебя: «Пусть в том неведомом мне и невидимом пространстве, где обитает сейчас ее душа, будет ей тепло и хорошо».
Хорошо бы!
Елена Стишова
Ох, Нинушка, драгоценная моя подруга, ты ушла и с тобой — огромная часть жизни, про которую вспоминать больше не с кем. Я брала у тебя уроки стойкости и высшей этики.
Очень давно ты сказала мне, что болезнь научила тебя отделять важное от суетного. Смерть страшила тебя как вынужденная разлука с любимыми и близкими. С детства ты плохо спала, не любила ночь и отход ко сну, потому что это опять же была, пусть ненадолго, но разлука с мамой и папой.
“Я люблю жизнь во всех ее проявлениях”, – не однажды я слышала это от тебя. Ты была — и навсегда пребудешь – человеком праздника, несмотря и вопреки. Никогда я не видела тебя в депрессии, даже в самые черные дни. Те дни я ой как помню, но сейчас вспоминается другое. Вот ты идешь по длинному коридору там, на Усиевича, завернувшись для сугреву в клетчатую подстёжку для плаща, выглядишь в этой хламиде очень элегантно, идёшь с рукописью подмышкой и громко напеваешь фразы романса из «Рабы любви»: «То ли это смех? То ли это плач?»
Ты любила заглянуть в нашу комнату, садилась на диван типа садовая скамейка, мы пили чай с пастилой из больших кружек и комментировали все на свете. А в конце рабочего дня, если ты отправлялась в концерт, то заходила к нам, чтобы на том же диване навести марафет.
Помню твои черные бархатные джинсы и «лиловый период». Лиловые сумки, перчатки, блузки, шали… Очень твой был цвет и стиль.
Вот написала эти строчки о совсем неважных вроде бы вещах, и немножко отлегло. А то боль-печаль такая, что хоть криком кричи.
Да! Нина знала цену людям, чувствовала их скрытое, но никогда никого не судила. Зато все, или каждая вторая, ходили у нее в красавицах.
Нина Цыркун
Пытаюсь сложить слова и не могу. Ушла из жизни, говорят. Трудно представить более жизнелюбивого человека, чем Нина Зархи. Всегда элегантная, красивая… Могла пожаловаться на недомогание – и тут же со всей страстью включалась в работу. Не было более преданного журналу человека, чем Нина. Последние месяцы она почти одна тащила на себе журнал. Как она любила кино! Готова была несмотря на непогоду и нездоровье на ночь глядя мчаться, чтобы посмотреть что-нибудь новое… Сколько в ней было ума, таланта, и она не скупилась их раздаривать, редактируя и придумывая замечательные заголовки к чужим текстам. Искала новых авторов, пестовала их как детей… Невозможно смириться с этим ударом. Казалось, Нина будет всегда… Да и будет всегда.
Лев Карахан
Так и шло, так и катилось и, казалось, будет всегда: опробывание, ощупывание друг друга на слабину, на способность держать удар – иногда неумолимой и последовательной логикой, а иногда просто, как исподтишка вдруг вынырнувшим словом-словцом, меняющим уже вроде бы состоявшуюся игру, так что хочется уже только, как в детстве, побить, поколотить, а того лучше, смахнуть с доски все фигуры. Идите потом разбирайтесь, кто прав – реальные и воображаемые (разве нам это было когда-нибудь важно) зрители наших объявленных и случайных поединков, спаррингов, баттлов.
За что бились? Что так яростно и азартно пытались поделить не поровну? Да всё, что можно: внимание, признание, праздник жизни, вечность, истину. Но ведь не для того бились, чтобы что-то отвоевать, завоевать, чем-то овладеть в одиночку. Больше для того, чтобы перетащить друг друга на свою сторону, не разбежаться, а удержаться в совместной горячности, от которой и злость берет, и весело.
Сколько было подаренных книг, которыми ты хотела очень важное свое доказать: Эко, Павич, Бродский, Янагихара, Барнс (его как раз дочитываю). Ты верила в печатное слово – его интригующую, искусительную силу. Я больше – устно. Не знаю, слышала ты или нет, но слушала – это точно. Все было честно, наверное, чтобы тем увереннее оставаться при своем, но никогда не исключать и возможность бесконечного, уходящего в ночь телефонного разговора и открытую беспомощность слез, когда припрет и невмоготу.
В отталкивании было больше всего притяжения и любви – многократно высказанной в рожденных тостах, но никогда – по существу. Или все-таки высказанной когда-то очень, очень давно? В другой жизни. Почти высказанной. Прощай, Нинка. Еще увидимся.
…Догадываюсь, что ты влёт парируешь эту мою реплику с той стороны барьера. Просто не слышу.
Анна Закревская
Я помню, как пришла первый раз в журнал сто тысяч лет назад. Опоздала. Даниил Борисович все говорил, что ничего страшного. И он так это говорил, что было понятно – действительно ничего страшного. А еще сразу стало понятно, какие они с Ниной Александровной безумно теплые люди. Теплые, и всё.
И они были ужасно рады и говорили, как хорошо, что я к ним попала, почти случайно. И было правда видно, что они мне очень рады, хотя видят первый раз в жизни. А я думала: боже, вы шутите, да это мне повезло! Мне ведь тогда совсем некуда было пойти.
Сегодня пришла домой, машинально надела футболку – ее мне подарила Нина Александровна. На полках книги, в ванной всякие склянки – тоже от нее.
Мы так много часов просидели рядом в редакции, часто вдвоем, часто допоздна, часто по работе, а еще чаще – не по работе, а просто болтая про жизнь, поездки, страны и города, новые платья, косметику, фильмы и книги. Иногда она приносила мне запасной яблочный пирог из столовой, а иногда я ей. Вообще она всегда притаскивала всякую вкусную еду из дома, и море ужасно смешных рассказов, и честно — когда Нина Александровна была рядом — это всегда означало одно — уют, спокойствие, теплоту и радость.
У них с Даниилом Борисовичем было это, не знаю, как назвать.. качество что ли, которого у меня никогда не было, и чему я не смогла, к сожалению, научиться. Легкость и безусловная способность удивляться и радоваться жизни.
Я думаю, это лучший подарок, который можно сделать Вселенной.
Евгений Гусятинский
Думал, что писал в «Искусство кино», а сейчас понятно, что писал для отдельных людей, которые и есть для меня «Искусство кино».
Нина Александровна, Нина. Заходить к вам и Дане в редакцию, ставшую вашим вторым домом, где вы трудитесь не покладая рук, но даже и в этом случае – с непременной шутливостью, обаятельнейшей улыбкой, удовольствием от преданности своему делу, cлышать ваш всегда дружеский и сразу же приободряющий собеседника голос, такой мягкий и сильный, попадать в поле вашей теплейшей, в чем-то заговорщицкой интонации, как будто мне опять почему-то повезло и мне одному – да, Нина дарила это чувство тоже – открыли доступ к чистой доброте, пониманию, любви и интуитивной, даже чувственной мудрости.
Самый великодушный и отзывчивый читатель, которого ждал и ждешь как никого другого и который вдохновляет как никто другой. Cамый чуткий и неравнодушный редактор, советчик, соавтор, умеющий поправить текст – а значит, тебя самого – так, что тебе не будет неловко за себя. Направляющий тебя к тому, чтобы ты сам становился лучше, помогающий родиться новой мысли там, где у тебя уже стоит точка.
У Нины Александровны – фантастическая человеческая аура, и она никогда никуда не денется. За этим, конечно, кроется несгибаемая, благороднейшая позиция. Не мерить разное и разных одной линейкой, не сводить свободу, у каждого отдельную, к некой единственно правильной свободе вообще. Это нутряное Нинино отношение к людям, эта живая, не сводимая к термину и потому очень хрупкая, незащищенная человечность, которую нужно хранить и нести по жизни именно такой — хрупкой, чувствительной, открытой, чтобы не заржавела и не стала кирпичом, формальностью, – урок навсегда и на каждый день. И без этого отношения, конечно же, «Искусство кино» не был бы «Искусством кино».
Нина Александровна в последние годы почти не писала — и для всех это была страшная досада. Прекрасно помню давние Нинины репортажи из Берлина, Венеции, ее отдельные рецензии, такие цельные, аналитичные и глубокие, в которых плотность, яркость, концептуальность мысли всегда соответствовали отточенности и какой-то особой предметности, неслучайности слов, которые Нина в своих текстах, как истинный литератор, на ветер не бросала. И — Нина–оратор, абсолютно раскрепощенный, артистичный, безумно харизматичный, кружащий тебя на этой высоченной волне слова, тебе самому недоступной и оттого восхищающей еще больше.
В последние месяцы мы часто и долго говорили про журнал, будущие номера, про жизнь журнала и просто жизнь после Дани – непредставимую, а для Нины – особенно и чрезвычайно. Теперь эта жизнь стала непредставимой вдвойне. Даня и Нина. Нина и Даня. Теперь – впрочем, как и раньше, но уже навсегда – их имена принадлежат одной (законченной) эпохе.
Павел Финн
Дорогие друзья! Я не смогу быть в Москве в субботу, когда вы все будете прощаться с Ниной. Но я и не хочу с ней прощаться – не верю, что она ушла, такая живая, такая светлая. Долгие годы она, ничего не скрывая, мужественно боролась с болезнью, и я привык думать – и надеяться – что она сильнее, что она как-то приручила ее. Семья и журнал, который она любила – да, именно это слово — и чувствовала, как живое существо, давали ей силы. Смерть Дани потрясла ее. Оплакивая его, Нина делала все что могла, чтобы сохранить журнал, и все-таки, слава Богу увидела его сохраненным и в хороших руках. Лучшая память о ней – жизнь журнала.
Петр Шепотинник
…Нин, ты знаешь, а «Золотой лев» все-таки не достался Макдонаху – этот дель Торо его-таки обошел, хотя, по-моему, незаслуженно. А в Сан-Себастьяне, в Сан-Себастьяне – там…
Я по-прежнему мысленно разговариваю с Ниной, как говорил, – правда, с большими перерывами и все реже и реже – вот уже лет тридцать, добавляя в обязательные кинокритические премудрости что-нибудь совсем не из того огорода, вроде: «Представляешь, еле успели на вапоретто» или «купил кроссовки, а теперь они мне разонравились».
Я по-прежнему разговариваю с Ниной, я не могу с ней не разговаривать, словно мы так и сидим за одним столом на Усиевича. За твоей спиной высились нескладно сбитые дээспэшные стеллажи, из которых время от времени нам на голову сыпались фото, затесавшиеся в архив журнала чуть ли не при Пудовкине с Эйзенштейном. Я натыкался, опешив: «Посмотри-ка, – это Глория Свенсон на Московском кинофестивале. В каком же это году? А это кто? Дмитрий Тёмкин». Или, чудом минуя литы, в той же охапке летели вниз бесплатно приходившие в редакцию Film Comment аж из Америки, болгарское «Киноизкуство» и какой-то совсем немыслимый японский киноведческий журнал, в котором никто из нас не мог понять ни слова. И тут же сыпались другие фото, перемешанные с заредактированными донельзя статьями, в которых поверх каждой строчки вырисовывалась зубчатая пила сурковской правки. Потом, правда, настали времена, когда нас перестали править. Выяснилось, что мир не рухнет, если в набор с колес пойдут воспоминания Дирка Богарта и Симоны Синьоре, «Декалог» Кесьлёвского и даже, не будь помянут к ночи, «Ребенок Розмари». Или статья про фильмы Поля Морисси, навеянные Уорхолом. Или «Горькие слезы» Фасбиндера. Или, или…
Хочется сказать лучшие слова, а приходят случайные. Слова мои еще не приучены к тому, чтобы говорить о том, что произошло. Словам не хочется формулировать то, что окончательно сформулировано не нами. Да и формулируешь, к тому же, сквозь слезы.
Казалось – только казалось, конечно, – что ты никогда и не смотрела в сторону бездны.
В сторону «зги» – как сказал один великий русский поэт. Эта зга – самая хищная из банальностей, она, в конце концов, есть в запасе у всех. А вот у меня, словно говорила всем нам ты, есть то, чего нет ни у кого, – моя жизнь. Есть концерт для фортепьяно с оркестром Кабалевского, когда твоя совсем еще юная дочь Катя взмыла на первых волнах успеха – и мы, восторженно внимая первому зарождению Катиного истинного чуда, слышали в симфонических раскатах по-пионерски знакомое «то березка, то рябина», как «вополеберезка» у Чайковского. А потом был какой-то пир, а торт назывался «лужей» – такое испечь могли только истинные мастера. Или «лужа» была не тогда? А годами позже, перед, кажется, Шопеном, Катя вышла на сцену и предварила знакомый по каждой ноте и каждый раз желанный ноктюрн фразой: «Эту музыку я посвящаю памяти Туты». Тута – это народный артист СССР Александр Зархи. В этих Катинах словах неизменно была ты. И в продолжении этой вечной музыки, когда-то еще первыми синкопами, отголосками доносившейся сквозь окна на прохожих Черняховского, – ты. Во всем этом было торжество твоей жизни, ты ее словно праздновала ежедневно. Сказал бы это я тебе раньше, любой пафос неизбежно бы сбила твоя ирония, которая, кстати, вовсе не так губительна для жизни, как считают некоторые строгие умы.
Ты знаешь, в Сан-Себастьяне в этот день был фильм с нарочито, картинно-бомжевато постаревшим Жан-Пьером Лео, и он, преследуемый бандой ребятни с видеокамерами в руках, вдруг останавливает на них свой совсем не безумный взгляд и говорит то, о чем я узнал как раз утром этого числа: «После 70-ти нам всем надо готовиться к Встрече». Уверен, к этой Встрече в сентябре 2017 года ты точно не была готова – ты просто проговорила бы лишние полчаса по телефону, или уткнулась в любимую книгу, или не смогла бы вынырнуть из несметного количества редактуры, да и просто бы опоздала. Но Встреча вдруг состоялась. Сколько беспечных лет мы слышали это не раз и не два: правка, верстка, сверка… каширка. Эта поганая хворь, служащая легкой добычей для артхаусных драмоделов, много-много лет словно боялась твоего вызывающего человеческого превосходства, она чувствовала твою силу, и все же, на каком-то шальном изгибе, почувствовав минутную слабость, вооружившись помощью озверевших, говорят, именно в этом самом сентябре солнечных протуберанцев, все-таки отмерила тебе передозу. Но тебе удалось немыслимое – почти убедить нас, что можно вот так – достойно смотреть в глаза самым лютым непримиримостям идущей по нашему следу судьбы.
Прости, Нин, из-за грозы над Атлантикой опоздали все самолеты, и нас «Иберия» пересадила на «Аэрофлот», но это хорошо, потому что Домодедово – это ужас… а там, в Сан-Себастьяне, был не только фильм Лео, но и твой любимый Лоузи… прощай, дорогая Нинка.
old.kinoart.ru
Умерла кинокритик Нина Зархи: philologist — LiveJournal
Сергей Эйзенштейн «Yo. Мемуары» в двух томах (2019)
Музей «Гараж» публикует новую редакцию мемуаров Эйзенштейна — аутентичный текст 1946 года, заново сверенный с рукописью, очищенный…
Режиссер Джим Джармуш: «Наступают страшные времена»
В российский прокат вышла комедия Джима Джармуша «Мертвые не умирают». Несмотря на фантастический сюжет, это пародия на современное…
Умер актер Рутгер Хауэр
В Нидерландах в возрасте 75 лет умер актер Рутгер Хауэр. Хауэр наиболее известен по роли репликанта-убийцы в культовом фильме «Бегущий по…
Вышел первый трейлер мини-сериала HBO «Екатерина Великая» с Хелен Миррен
Телеканал HBO опубликовал первый трейлер англо-американского мини-сериала «Екатерина Великая» с Хелен Миррен в роли императрицы Екатерины…
«Алехандро Ходоровски» — документальный фильм Франсуа Гурдоровски (2011)
Документальный фильм, посвящённый поездке чилийского режиссера Алехандро Ходоровски в Монреаль в марте 2011 года. Франсуа Гур и Матье Бушар…
Зиновий Гердт. «Рассказ о профессии, о друзьях, о себе» (2019)
Гердт З. Рассказ о профессии, о друзьях, о себе / Ред.-сост. Т. Правдина. — М.: Рутения, 2019. — 320 с. ISBN: 978-5-6041057-0-2. Книга знакомит с…
Сокуров объявил о закрытии фонда поддержки кино «Пример интонации»
Некоммерческий фонд поддержки кинематографа «Пример интонации» будет закрыт, заявил его основатель Александр Сокуров в рамках дискуссии…
В Лондоне найдены неизвестные ранее черновики режиссера Стэнли Кубрика
Через 20 лет после смерти знаменитого режиссера Стэнли Кубрика (1928-1999) в Лондоне нашли его черновики с идеями для трех ранее неизвестных…
Сергей Безруков сыграет афериста Бендера в новом сериале
Член Высшего совета партии «Единая Россия» и Патриаршего совета по культуре Московского патриархата РПЦ, доверенное лицо Владимира Путина,…
philologist.livejournal.com
Зархи, Нина Александровна — Википедия (с комментариями)
Ты — не раб!
Закрытый образовательный курс для детей элиты: «Истинное обустройство мира».
http://noslave.org
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Зархи.Нина Зархи | |
Нина Александровна Зархи | |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). | |
Имя при рождении: | Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
---|---|
Дата рождения: | 22 июля 1946(1946-07-22) (73 года) |
Место рождения: | Ленинград |
Дата смерти: | Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
Место смерти: | Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
Гражданство: | Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
Профессия: | кинокритик |
Карьера: | с Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). по Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
Направление: | Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
Награды: | Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
IMDb: | Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
Аниматор.ру: | Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). | |
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field ‘wikibase’ (a nil value). |
Нина Александровна Зархи (род. 22 июля 1946, Ленинград) — российский кинокритик, киновед. Дочь кинорежиссёра Александра Григорьевича Зархи.
В 1968 г. окончила романо-германское отделение филологического факультета МГУ.
С 1975 г. сотрудник отдела зарубежного кино, с 1992 — зав. отделом зарубежного кино журнала «Искусство кино».
Публиковалась в научных сборниках МГУ; в журналах: «Искусство кино», «Советский экран», «Киноведческие записки», «Дружба народов», «Столица», «Иностранная литература», «Огонёк», «Знамя» и др.; в газетах: «Культура», «Литературная газета».
В марте 2014 г. подписала письмо «Мы с Вами!» КиноСоюза в поддержку Украины[1].
Семья
Замужем за пианистом Владимиром Марковичем Сканави, профессором Московской консерватории.
Мать пианистки Екатерины Сканави, бывшая тёща актёра Евгения Стычкина.
Напишите отзыв о статье «Зархи, Нина Александровна»
Ссылки
Примечания
- ↑ [http://kinosoyuz.com/news/?pub=2285 Мы с вами!]. kinosoyuz.com (8 марта 2014).
Отрывок, характеризующий Зархи, Нина Александровна
ЗвёздочкаСнег и холод там, где я родился,
Синь озёр, в краю, где ты росла…
Я мальчишкой в звёздочку влюбился,
Светлую, как ранняя роса.
Может быть в дни горя-непогоды,
Рассказав ей девичьи мечты,
Как свою подружку-одногодку
Полюбила звёздочку и ты?..
Дождь ли лил, мела ли в поле вьюга,
Вечерами поздними с тобой,
Ничего не зная друг о друге,
Любовались мы своей звездой.
Лучше всех была она на небе,
Ярче всех, светлее и ясней…
Что бы я не делал, где бы не был,
Никогда не забывал о ней.
Всюду огонёк её лучистый
Согревал надеждой мою кровь.
Молодой, нетронутой и чистой
Нёс тебе я всю свою любовь…
О тебе звезда мне песни пела,
Днём и ночью в даль меня звала…
А весенним вечером, в апреле,
К твоему окошку привела.
Я тебя тихонько взял за плечи,
И сказал, улыбку не тая:
«Значит я не зря ждал этой встречи,
Звёздочка любимая моя»…
Маму полностью покорили папины стихи… А он писал их ей очень много и приносил каждый день к ней на работу вместе с огромными, его же рукой рисованными плакатами (папа великолепно рисовал), которые он разворачивал прямо на её рабочем столе, и на которых, среди всевозможных нарисованных цветов, было большими буквами написано: «Аннушка, моя звёздочка, я тебя люблю!». Естественно, какая женщина могла долго такое выдержать и не сдаться?.. Они больше не расставались… Используя каждую свободную минуту, чтобы провести её вместе, как будто кто-то мог это у них отнять. Вместе ходили в кино, на танцы (что оба очень любили), гуляли в очаровательном Алитусском городском парке, пока в один прекрасный день решили, что хватит свиданий и что пора уже взглянуть на жизнь чуточку серьёзнее. Вскоре они поженились. Но об этом знал только папин друг (мамин младший брат) Ионас, так как ни со стороны маминой, ни со стороны папиной родни этот союз большого восторга не вызывал… Мамины родители прочили ей в женихи богатого соседа-учителя, который им очень нравился и, по их понятию, маме прекрасно «подходил», а в папиной семье в то время было не до женитьбы, так как дедушку в то время упрятали в тюрьму, как «пособника благородных» (чем, наверняка, пытались «сломать» упрямо сопротивлявшегося папу), а бабушка от нервного потрясения попала в больницу и была очень больна. Папа остался с маленьким братишкой на руках и должен был теперь вести всё хозяйство в одиночку, что было весьма непросто, так как Серёгины в то время жили в большом двухэтажном доме (в котором позже жила и я), с огромнейшим старым садом вокруг. И, естественно, такое хозяйство требовало хорошего ухода…
o-ili-v.ru