За что Кадзуо Исигуро получил нобелевскую премию
Краткая история литературного успеха автора «Не отпускай меня» и «Погребенного великана». И чем это грозит Харуки Мураками.
На дворе 1989 год, жюри Букеровской премии во главе с Дэвидом Лоджем единогласно (!) присуждает высокую награду Кадзуо Исигуро за роман «Остаток дня». Случай небывалый за всю историю британского Букера. Среди читателей и критиков это награждение также не встретило никаких возражений.
И вот на дворе год 2017-й. Теперь уже Нобелевская премия достается автору романов «Не отпускай меня» и «Погребенный великан». И если присуждение нобелевки в 2016 году Бобу Дилану вызвало настоящее цунами негативных откликов, то награждение Исигуро ни у кого возражений не вызвало. Все понимают, что он ее заслужил. Формулировка Комитета была следующей: «В романах большой эмоциональной силы раскрыл бездну, таящуюся под нашим иллюзорным чувством связи с миром». Он уж точно не будет использовать краткое изложение из пособия для двоечников в своей будущей лекции в Стокгольме (на этом как раз поймали Дилана).
Исигуро пишет по-английски, он мастерски владеет языком (еще бы, ведь его наставником был сэр Малькольм Брэдбери). Самый знаменитый его роман, «Остаток дня», называют «одним из самых английских романов XX века». Три других его книги входили в шорт-лист Букеровской премии в разные годы. О влиянии тех или иных британских и американских авторов на его творчество написаны сотни статей (есть даже и диссертации).
Но самое интересное кроется в связях Исигуро со своей исторической родиной. Его семья переехала в Англию в 1960 году, тогда будущему нобелиату было всего 6 лет. Подданным Ее Величества он стал в 1982-м. Первые два романа Исигуро посвящены именно Стране Восходящего Солнца. В них он развивает мотивы, которые мы видим у Дзюнъитиро Танидзаки и Нацумэ Сосэки, Акутагавы Рюноскэ и Кэндзабуро Оэ.
Особенно чувствуется сильное влияние прозы Танидзаки и Сосэки. Например, образ главного героя в «Художнике зыбкого мира» — это отсылка к персонажам романов Сосэки, вроде Хироты из «Сансиро» или Учителя из «Сердца». Это «японские Обломовы», которые избрали путь недеяния.И не стоит забывать, что Исигуро приехал в Британию из страны, которая проиграла во Второй мировой войне, из страны, попавшей под «очарование зла». Мотив памяти, ответственности за свои поступки перед историей — также один из главных в творчестве писателя. Последний (на данный момент) его роман, «Погребенный великан», как раз про это. Ведь как приятно оказаться под властью тумана забвения и не помнить тот ужас, что творили твои предки…
Один абзац стоит посвятить двум другим современным японским авторам, которым удалось успешно интегрироваться в чужую языковую среду. Первый — это небезызвестный всему миру Харуки Мураками. Некоторые произведения написаны им по-английски. Он долгое время жил в Великобритании и США (кстати, Мураками, как и Исигуро, большой любитель джаза).
Вторая — это Ёко Тавада, которой удалось стать немецкой писательницей и даже получить Медаль Гёте в 2005 году. Она владеет немецким языком так же, как Исигуро английским. В 2006-м Тавада получила гражданство ФРГ.
Единственное «но» в присуждении Нобелевской премии Кадзуо Исигуро: теперь Мураками она не светит ближайшие 20-25 лет…
Павел Соколов, главный редактор eksmo.ru
Источник: eksmo.ru
(Отзыв, как и многие другие на эту книгу — один большой спойлер.) Я понимаю тех, кто не понимает эту книгу. Видит в ней нелепую антиутопию, полную неувязок, и безвольных героев, недостойных сострадания. Так для меня выглядел «Биологический материал» Нинни Хольмквист – история о бессмысленной покорности. А более глубокий, метафорический слой, жизнь клонов как отражение нашей жизни, пока не дошёл до моего сознания – что ж, тем больше поводов перечитать роман. На самом деле расхождения между «Биологическим материалом» и «Не отпускай меня», между их героинями и реальностями огромны. Доррит – женщина взрослая, выросшая на привитых родителями европейских ценностях, прожившая 50 лет как свободная личность, всегда всё решавшая сама (на результаты чего и напоролась в итоге). Поэтому её поведение кажется неслыханным: отдать себя в руки экспериментаторов, не бороться за свободу и жизнь, даже не воспользоваться редким шансом… позволить забрать ребёнка. Есть чему ужаснуться, тем более что происходит всё в нашем, весьма узнаваемом мире, только чуть дальше в будущее. Налицо плоды репрессивных законов, по большей части демографически-пролайферских, ну и немного общественно-пользовых. Что можно видеть и сейчас. Да, для нас хороший герой антиутопии это тот, кто отважно борется за справедливость, за свои и чьи-то ещё права, не покоряется судьбе. Поэтому и героиню Хольмквист, и героев Исигуро так трудно понять и принять: что это ещё за смирение? А вот что: мир Кэти Ш. Ну посмотрите же внимательно. Ведь это мир победившего фашизма. Возможно, нацистская Германия проиграла войну, но фашизм никуда не делся, он перешёл в иное состояние. (Тут сразу возникают соображения, кто именно начал эксперименты по клонированию людей для выемки органов – но в романе об этом ни слова). Теперь это фашизм биологически-метафизический, наделяющий человеческими правами по наличию — чего бы вы думали? — «души». Да подождите, есть ли эта субстанция у обычных людей, рождённых естественным путём, можно ли её обнаружить? Сомневаюсь. А жители соседнего мира не сомневаются. Они ещё делят людей на «правильных» и «отбросы», и клонировать для запчастей будут только бродяг, проституток и преступников. Успешные-красивые-образованные такого не позволят. (Огромная удача романа в том, что автор остановился на упоминании души и не стал развивать религиозную тему, иначе книга превратилась бы в пережёвывание очередного «Позволительно ли клонам молиться Богу». Нет, для глубоких вопросов бытия размышления о Святом Духе излишни. А вопросы жизни, смерти и свободы понятны и верующим, и атеистам). По-моему, в соседнем мире вообще никто не задаётся вопросом: доноры, они люди? Нигде это не обсуждается. Сейчас трудно вспомнить, присмотрюсь в следующий раз, но кажется, Кэти ни разу не употребляет слова «человек» по отношению к себе и своим друзьям. Доноры и помощники. Воспитанники. Мальчики-девочки. Изредка — клоны. Записки она явно пишет для таких же, как она, постоянно вставляя «не знаю, как было в тех местах, где росли вы…», всерьёз не рассчитывая, что это прочтёт кто-то из «настоящих» людей. Не интересует их творчество клонов, ни стихи, ни картины, ни поделки – реципиентам нужно совсем другое. И никто не называет этих девочек и мальчиков без фамилии людьми. Для нас, в нашем мире уверенного гуманизма, где понятие Человека постоянно получает всё более расширенное толкование, происходящее в соседней реальности дико. Но реальность эта описана автором абсолютно логично и последовательно, не верить в неё невозможно. А поверив, понимаешь, что нет никаких нестыковок в устройстве страшного мира. Почему клоны одиноки и замкнуты в своём кругу? Да ведь с ними не захотят общаться. Людей переполняют отвращение и страх перед _созданиями_ , лучше не замечать их, столь похожих, но других, не таких, не равных. Тех, из кого завтра могут вынуть часть, чтобы вставить тебе. Почему они не сопротивляются? Почему не выдумывают способов побега или причинения себе вреда? Да ладно вам, вспомните, что это за общество — неужели там не предусмотрят всех неожиданностей, методов пресечения и кар для строптивых? Мы видим только кусочек мира, смотрим глазами Кэти, которую судьба поместила в райский Хейлшем, вот и кажется, что всё так счастливо и блаженно. В книге достаточно упоминаний о других воспитанниках, из совсем других мест, от вида которых Кэти потеряла бы сон, — додумайте сами всё, что хозяева того мира могли «упустить», но, разумеется, учли. Доноры это листки, скопированные из книги жизни, у них не было предисловия и не будет продолжения. Даже в нашем мире у детей, не получивших родительской любви, навсегда занижена самооценка. Для героев романа естественны любые манипуляции над ними: они сами не видят в себе личностей, заслуживающих лучшей доли. Вот она, альтернативная психология, мышление других существ, вот она, фантастика как есть! Автор даёт нам такую редкую возможность — прожить вместе с героями эту недолгую, заданную свыше жизнь без выбора, без будущего, без отсрочек. Прочувствовать эту трагедию не-гуманизма, этого страшного круговорота, из которого не вырваться ни тем, ни другим – и из которого не смогли бы вырваться и мы, если уж начистоту. И изменить что-то в том обществе уже вряд ли возможно. Если когда-нибудь найдут возможность исцелять, не прибегая к пересадке органов, людей просто перестанут клонировать. Не будет этих маленьких страдающих _созданий_, каждое из которых — целый мир, как любой из нас и любой из тех, кто живёт рядом с ними, но предпочитает о них не думать. А пока есть то, что оставили после себя эти случайные творцы. В соседнем мире – Галерея. А у нас – записки Кэти. И наверное, окружающие это понимают. Не отдают себе отчёта, но понимают. Что забирают органы, лишают жизни таких же как они. Потому-то так мешает обществу Хейлшем и другие похожие заведения: делают клонов слишком похожими на людей. Нет, не надо, прекратить – это материал для пересадки, и незачем материалу давать какую-то надежду. И надежды у них нет, свою судьбу они приняли. Для них выемки естественны, а короткая жизнь – дар свыше, точнее, не дар, а долг, который они обязаны вернуть. Единственное счастье, доступное донорам, единственное, в чём у них есть выбор – возможность быть вместе с тем, кого любишь, хотя бы недолго. И я, кроме большой трагедии человечества, вижу в романе трагедию личную. Трагедию украденной любви. Кэти и Томми не получили отсрочку – но она могла быть у них! Те самые одиннадцать лет вместе, или даже больше, если считать годы в Хейлшеме. Не запоздалая близость, а вся молодость, пусть и посвящённая работе помощниками, а затем омрачённая выемками. Но их молодость присвоила Рут, манипуляторша и интриганка, ничего в итоге не выигравшая. Она не сильная личность и не героиня – она злодейка в этой истории, и злодеяние нельзя ни исправить, ни простить. Но Кэти и Томми прощают. Успев привыкнуть, что можно не получить вообще ничего, они радуются самой малости, тем нескольки месяцам, которые напоследок проводят вместе. А мы, читая об этом, можем понять, как на самом деле повезло нам, у которых есть несоизмеримо больше, у которых есть всё: и предки, и потомки, и время, и выбор, и жизнь в другом, пусть несовершенном, но более гуманном мире. Который мы воспринимаем как должное — возможно, как и сами герои воспринимали Хейлшем, подарок судьбы. «Не отпускай меня» — гениальная книга, которую можно перечитать не однажды. Тяжёлая. Но бесконечно обнадёживающая. |
А перечитать его стоит.
– это не наш мир. Он очень похож, почти во всех реалиях, с известными поправками. И всё же он абсолютно другой, и подходить к нему с привычными мерками бессмысленно. И приглядевшись к этому, соседнему с нашим, миру, героев понять очень просто.
Даже для самых понимающих и заботливых они – «создания». Не рождённые от матери и отца, не знавшие родительской любви. Созданы они с определённой целью, а иначе вообще не появились бы на свет. В них вложены средства, усилия, труд и даже чей-то талант – и ещё бы они это всё не оправдали. Да они должны быть счастливы, что вообще получили _возможность существовать_ хоть какое-то время.
(И все опекуны, и все спонсоры наверняка впадали в оцепенение, стоило подумать, что дети, у которых они ищут душу, однажды поделятся с ними своим телом… не в сексуальном смысле, а в куда более прямом).
Их жребий брошен, всё решено, и остаётся только радоваться тем дням и годам, которые _создания_ получили по милости создателей.
В которых каждое слово, каждое воспоминание говорят о том, что писал их такой же Человек, как мы, о таких же людях. Они растут, узнают новое, терпят неудачи и радуются успехам. У них такие же чувства и мысли. Такие же надежды и планы… совсем недолго, в детстве, пока правда не предстаёт перед ними. Но по тому, как они впитывают те человеческие радости, которые им позволены, можно сказать, что, будь такая возможность, они прожили бы жизнь как полноценные люди.
Кадзуо Исигуро «Остаток дня»
[i] — У настоящей Леди должны быть признаки ума на лице, — укоризненно сказал Джентльмен. — А у вас пудра только.
— У настоящего Джентльмена сейчас на лице травма будет, — пообещала Леди и выплюнула беломорину. [/i]
(c) Признаки леди
То, чем так восхищаются в этой книге, решительно above me. Более того, тот факт, что восхищаются «воссозданием истинно английского духа», «безупречным изображением типичного английского дворецкого», «симпатичной и исполненной достоинства личностью героя», меня даже как-то пугает. Люди, вы читали тот же текст, что и я?!
Начнем с начала: в чем прелесть, гм, живой прислуги, в отличие от, скажем, посудомоечной машины? В том, что это живые люди, конечно, у которых есть свой мозг, чувства, эмоции, которые могут, к примеру, вынуть тебя из петли, в то время как стиралке пофиг, пока она качественно выполняет свой ограниченный набор функций, и не более того.
В герое ни секунду ничего не дрогнуло, он даже не задумался о происходящем. Имхо, учитывая обстоятельства, это не есть признак нормального человека.
Я долго не могла понять, что с текстом не так и почему он кажется таким ужасно скучным и спокойным одновременно, так сильно напоминает что-то из ранее читанного. Потом поняла, что напоминает — все эти романы, написанные от лица сумасшедших или людей с явными психическим нарушениями, «Шум и ярость», «Полет над гнездом кукушки» и больше всего, конечно, «Постороннего». Усматриваю забавную связь между смертью матери у Камю и смертью отца героя в «Остатке дня». В обоих случаях героям явственно пофиг, и они жаждут скорее вернуться к своим привычным занятиям, не понимая суеты, которую устраивают по этому поводу окружающие.
То же самое — по поводу заявленной «трагической истории любви». Которой в романе, впрочем, нет от слова совсем, а есть ну максимум одностороннее увлечение, которого герой в упор не замечал, пока спустя много лет ему не сказали прямым текстом.
Мисс Кентон вообще в этой истории ужасно жалко. Любовь зла, полюбишь и Аспергера, конечно, но читать *холодный пересказ* событий вокруг их отношений с учетом того, что сам рассказчик не понимает их смысла и значения — довольно мучительно.
В целом — роман чудовищно скучный. Герой, которому выпало несколько свободных дней, отправился на склоне лет в путешествие по окрестностям. Он обозревает сельские красоты Англии и предается воспоминаниям, в которых изрядная часть отдана рассуждениям о «профессии», «достоинстве», тому, где надо стоять, прислуживая за столом, и практически ничего — каким-либо реальным событиям. О событиях в жизни героя упоминается обмолвками, будто их и вовсе не было. Теоретически, герой направляется к городку, в котором живет некая давняя знакомая, которая двадцать лет назад была в него влюблена, но потом отчаялась, вышла замуж и уехала. Опять же, теоретически встреча с этой знакомой должна стать кульминационным моментом романа, ведь все шло к именно этому моменту, этому признанию.
И напоследок, насчет «английского духа». То, что писал японец, очень и очень заметно. «Английский дух» — это Дживс и Вустер, это Честертон, Конан Дойль, в конце концов. Не имеющий ничего общего с мелочной, навязчивой фиксацией на несущественных деталях быта или физиологии или с длинными занудными рассуждениями о неких отвлеченых понятиях. А вот японской литературе как раз свойственна эта странная черта, которую моя русская ментальность воспринимает просто как вывих сознания. Вроде бы описываются понятные вещи, но они предстают в каком-то странном свете, с немного переставленными акцентами, и из-за этого становятся совершенно чужими. Оэ очень типичен в этом, Абэ тоже, Кавабата в меньшей степени.
Про язык и стиль ничего хорошего сказать не могу. Ну текст. В значительной степени лишенных каких-то языковых украшательств, не то что тропов, а даже описательных приемов. Глобально роман — ни уму, ни сердцу.
О’кей, Google… – Учительская газета
ИП и ИД – искусственная подруга и искусственный друг – андроиды, созданные для тинейджеров, чтобы избавить их от одиночества на время переходного возраста. ИП по имени Клара выставлена на продажу в специализированном магазине. Подобно сироте в детском доме, она с волнением ждет, когда какой-нибудь посетитель оценит ее по достоинству и заберет к себе домой… Сегодня, когда дети все чаще предпочитают общаться с Siri и с Google Assistant, чем со сверстниками, описанная Кадзуо Исигуро реальность вовсе не кажется фантастической или далекой. Напротив, возникает стойкое ощущение, что писатель изображает в буквальном смысле наш завтрашний день.
Реалии ближайшего будущего проступают в романе постепенно. Сначала мы видим, можно сказать, праздничную сторону – результаты технического прогресса и очевидное продвижение в области развития искусственного интеллекта. Но по мере знакомства Клары с окружающим миром начинает все отчетливее обозначаться главная характерная черта нового общества – жесточайшая конкуренция. Ее первый уровень – конкуренция между андроидами: появление роботов нового поколения практически уничтожает спрос на их предшественников. Здесь происходит то же самое, что и с современными гаджетами. На другом уровне продолжается состязание между людьми, но самое главное – возникает соревнование между интеллектом естественным и искусственным. Итогом становится ощутимая дегуманизация общества: чтобы сохранить конкурентоспособность среди своих сверстников, а также и роботов, детям необходимо пройти опасную для здоровья процедуру так называемого форсирования, то есть некоего генетического редактирования. Инициация превращается в хирургическое вмешательство, напоминающее перепрограммирование или переформатирование.
Иными словами, практики, принятые, если так можно выразиться, в отношениях между разработчиками и роботами, широко распространяются на отношения между людьми. Борьба за место под солнцем доходит до той стадии, когда ради потенциального успеха, не гарантированного, но лишь возможного, человек должен поставить на кон свое здоровье и саму жизнь, причем сделать это необходимо уже в раннем возрасте – на пороге детства и взрослой жизни. Перед страшным выбором оказываются родители: либо отказаться от форсирования своего ребенка и тем самым обречь его на жалкое существование в положении бесперспективного аутсайдера, либо попробовать добыть для него билет в вагон первого класса, рискнув его жизнью. Какой бы выбор родители ни сделали, каким бы ни был результат, они обречены на глубокое чувство вины перед ребенком. Из-за вынужденного участия в игре с максимально высокими ставками и взрослые, и дети испытывают изматывающий перманентный стресс.
Современная Клара имеет много общего с классическим князем Мышкиным: то же прибытие из ниоткуда, то же постепенное узнавание людей, та же роль спасителя.
Клара становится искусственной подругой девочки-подростка Джози, которая живет вместе с мамой. У Джози есть друг – соседский мальчик Рик, которого тоже воспитывает мать-одиночка. Шаг за шагом, слово за словом складывается и проясняется общая картина: Джози безнадежно больна вследствие неудачного форсирования, а Рик, напротив, из-за отказа от того же форсирования лишен карьерных и прочих жизненных перспектив. Помимо этого взрослые женщины в романе находятся в сложных и конфликтных отношениях со своими бывшими спутниками, а ситуация в семье Джози усугублена трагедией, случившейся со старшей сестрой девочки. Обе матери живут в состоянии, близком к внутренней истерике, толкающей их, можно сказать, на отчаянные поступки. Клара оказывается внутри спутанного клубка взаимоотношений, которые определяются сделанными когда-то опрометчивыми шагами, травмами, неотступным чувством вины и парализующим страхом потери близкого. Для людей все это непосильный груз. И здесь становится ясно, зачем им вообще понадобились андроиды.
Вовсе не для утилитарных целей – выполнения механических действий, замены людей на производстве или, скажем, на войне. Задача робота – исправлять фатальные ошибки и избавлять от фобий, создавая иллюзию бессмертия или жизни после смерти. Клара, как выясняется, нужна не столько умирающей Джози, сколько ее матери, а также матери несчастного Рика. Сходные функции в фантастике часто выполняют и клоны. Достаточно вспомнить блокбастер с участием Арнольда Шварценеггера «Шестой день» или более ранний роман самого Исигуро «Не отпускай меня».
С точки зрения подростковой инициации андроид – идеальный сопровождающий или волшебный помощник. По крайней мере, таким он кажется. Его легко запрограммировать на подвиг и самопожертвование без запроса на благодарность и взаимность. После того как он справится со своей основной функцией, его можно без угрызений совести просто убрать в чулан или выбросить на помойку. Таков утвержденный сценарий. Но заключительный фрагмент романа говорит о том, что этот план не учитывает одного обстоятельства: конструируя похожих на себя андроидов с целью передачи им части своей ответственности, боли и забот, мы парадоксальным образом не сужаем, а расширяем зону собственной ответственности, боли и забот.
Мы в ответе не только за тех, кого приручили, но и за тех, кого создали.
Клара по-человечески противоречива. Она как компьютер способна считывать и аккумулировать гигантский объем информации и безошибочно следовать инструкциям. Но она познает мир в процессе изучения и накопления опыта, поэтому она похожа на трогательного новорожденного младенца. Ее выводы иногда наивны, прямолинейны и просты до гениальности, что превращает ее из продвинутой модели компьютерного робота в чудотворца.
Несмотря на то что роман касается многих сложных этических проблем, которые принято относить к миру взрослых, его главный адресат – подростки. Границы человечности и эмпатии, поиск опоры в себе и в других, преодоление поражений и провалов, обнаружение точек уязвимости, растущее давление социума – острые темы именно подростковой литературы, развернутые здесь во всех ракурсах – от традиционных до самых неожиданных.
Кадзуо Исигуро. Клара и Солнце. – М. : Inspiria, 2021, перевод Леонида Мотылева.
50 книг, удостоенных Букеровской премии с 1969 по 2018. » Рустьюторс
2018: «Молочник», Анна Бернс
2017: «Линкольн в бардо», Джордж Сондерс
2016: «Распродажа», Пол Битти.
2015: «Краткая история семи убийств», Марлон Джеймс.
2014: «Узкая дорога на дальний север», Ричард Флэнаган.
2013: «Светила», Элеонора Каттон.
2012: «Внесите тела», Хилари Мантел.
2011: «Предчувствие конца», Джулиан Барнс.
2010: «Вопрос Финклера», Говард Джейкобсон.
2009: «Вулфхолл», Хилари Мантел.
2008: «Белый тигр», Аравинд Адига.
2007: «Собрание», Энн Энрайт.
2006: «Наследство разорённых», Киран Десаи.
2005: «Море», Джон Бэнвилл.
2004: «Линия красоты», Алан Холлингхёрст.
2003: «Вернон Господи Литтл», Ди Би Си Пьер.
2002: «Жизнь Пи», Янн Мартел.
2001: «Истинная история шайки Келли», Питер Кэри.
2000: «Слепой убийца», Маргарет Этвуд.
1999: «Бесчестье», Джон Максвелл Кутзее.
1998: «Амстердам», Иэн Макьюэн.
1997: «Бог мелочей», Арундати Рой.
1996: «Последние распоряжения», Грэм Свифт.
1995: «Дорога призраков», Пэт Баркер.
1994: «До чего ж оно всё запоздало», Джеймс Келман
1993: «Пэдди Кларк ха-ха-ха», Родди Дойл.
1992: «Английский пациент», Майкл Ондатже «Священный голод», Барри Ансуорт.
1991: «Голодная дорога», Бен Окри.
1990: «Обладать», Антония Байетт
1989: «Остаток дня», Кадзуо Исигуро.
1988: «Оскар и Люсинда», Питер Кэри.
1987: «Лунный тигр», Пенелопа Лайвли.
1986: «Старые черти», Кингсли Эмис.
1985: «Люди-скелеты», Кери Хьюм.
1984: «Отель „У озера»», Анита Брукнер.
1983: «Жизнь и время Михаэла К.», Джон Максвелл Кутзее.
1982: «Список Шиндлера», Томас Кенилли.
1981: «Дети полуночи», Салман Рушди.
1980: «Ритуалы плавания», Уильям Голдинг.
1979: «На воде», Пенелопа Фицджеральд.
1978: «Море, море», Айрис Мёрдок.
1977: «Остаться до конца», Пол Скотт.
1976: «Сэвилл», Дэвид Стори.
1975: «Жара и пыль», Рут Правер Джабвала.
1974: «Хранитель», Надин Гордимер; «Праздник», Стэнли Миддлтон.
1973: «Осада Кришнапура», Джеймс Гордон Фаррелл.
1972: «G.», Джон Бёрджер.
1971: «В подвешенном состоянии», Видиадхар Найпол.
1970: «Избранный член», Бернис Рубенс
1969: «За это придётся ответить», Перси Ховард Ньюби
Неудачные столкновения, Наверное, это судьба — фанфик по фэндому «Neo Culture Technology (NCT)»
За окном лил дождь. Тяжёлые капли барабанили по стеклу и мягко касались земли. На чёрном кожаном диване в гостиной сидел очаровательный парень. На его лицо спадали прядки пепельных волос, прикрывая задумчивый взгляд. Тэён читал книгу, слегка нахмурив брови. В такие моменты полный спокойствия и одиночества парень казался очень серьёзным. Подушечками пальцев, он медленно перелистнул страницу, сидя за этим увлекательным процессом под названием «чтение книги» ровно час без перерыва. Разве что отрывался на несколько секунд от увлекательного занятия, дабы выпить свой любимый кофе Дальгона.
Книга, что он держал в руке, называлась «Клара и Солнце». Фантастический роман в жанре антиутопии британского писателя японского происхождения Кадзуо Исигуро слишком сильно привлёк его внимание. «Клара и Солнце» — камерная и чистая сказка об андроиде, который создан, чтобы дружить с подростком, но которого забывают. Пепельный довольно быстро окунулся в сюжет, намереваясь проглотить пару сотен страниц за несколько часов. Как назвать человека, который любит читать книги? Ни один человек не станет проводить несколько часов подряд с книгой, содержание которой наводит скуку. Каждый стремится читать только те произведения, которые ему интересны, те, которые помогают укреплять имеющиеся ценности. Тэён же любил читать и никогда не упускал момента, чтобы в свободное время найти удобное, тихое и мирное местечко и начать читать. В дождливые дни этот процесс казался ему намного слаще, чем обычно. Звук дождя словно обволакивал его слух идиллией. Его внутренний мир, мышление, разум, «живут страницами», проживая каждую строчку и судьбу главных героев. Вот и ответ на вопрос: люди читают, потому что им интересно окунуться в ту, другую жизнь, они попросту привыкли это делать с раннего возраста. Доён, давний друг Тэёна, никогда не упускал возможности подшутить над другом, кидая в его стороны колкие фразочки про «так называемое хобби». «Книголюб» вертелось на языке на постоянной основе. Ну как тут не промолчать, если его дружище вместо того, чтобы провести время с друзьями и хорошенько повеселиться с ними, предпочёл им книги. Уму непостижимо. Пепельный даже в университете умудрялся находить укромное место, чтобы почитать. Доён правда не понимал, как можно проводить время в одиночестве. Ну вот как можно мозолить себе глаза крошечными буквами днями на пролёт? За все свои двадцать один год До лишь изредка читал учебники и учебные пособия по учёбе. И то, бывали моменты, когда он мог начать читать учебник и заснуть на середине чтения, когда ему он просто начинал казаться скучным.
Он предпочитает совсем иную жизнь, наполненную красками, времяпровождением с друзьями или в многолюдных компаниях, кучей тусовок и свиданиями. Как обычному среднестатистическому человеку хотелось познать вкусы взрослой и самостоятельной жизни, впервые окунувшись в омут чувств «любви». Тэён предпочёл быть один, его одиночество скрасили только книги. Наверное, человека, который обычно любит читать, называют счастливым человеком. Ведь ему кажется, что он окружён верными и добрыми друзьями и, в его случае, это его книги. Тусовки? Свидания? Нет, не интересует. Он давно окутал своё сердце стальной цепью, и хватка была настолько сильна, что больше 
После дождя светлое рождается в воздухе, отбрасываясь к мокрой земле и листве деревьев, и воздух становится пустым и тёплым, лёгким. Воздух течёт простором, ощутимо расходится перед парнем, растекается смешанными струйками тепла и прохлады от висящих точек растворенного запаха земли, оставляя ему их острые проникновения. Тэён шёл медленно, изредка поглядывая на лужицы, где видел своё отражение. Он с удовольствием вдыхал в лёгкие свежий воздух, получая целую чашу блаженства. Небольшой ветер тронул его волосы и юлой потрепал. Пепельный пальцами зарылся в волосы, пропуская через них прядки. Свои волосы он считает настоящим превосходством. Тонирование волос в серебро — одно из самых сложных им принятых решений, так как результат мог быть непредсказуемым. Поэтому перед тем, как решиться на окрашивание, следовало проанализировать, подходит ли этот тон ему, цвету глаз, оттенку кожи. Не менее важно было и сочетание со стилем, в который одевается, и будет ли серебро в волосах гармонично вписываться в образ.
Сегодня была суббота — очередной выходной, который сопровождался чтением книг и прогулками по вечерам. Планов как таковых не было, Доён звал его вечером сходить в какой-то бар и выпить пива, но он отказался. Несмотря на то, что его друг долго уговаривал его вплоть до того, что сказал, что придёт к нему домой и заберёт все его книжки, а потом собственноручно сожжёт их на костре, на что Тэён только рассмеялся. Тогда До придётся тащить целый вагон книг, ибо стеллажей в комнате «книголюба» немалое количество. Его скитания по незнакомым улицам продлились вплоть до самого вечера. Шагая навстречу непонятно чему с запихнутыми в уши наушниками, передающими мелодичные звучания акустических композиций, Тэён остановился возле пешеходного перехода. Повернув голову, бросил незаинтересованный взгляд в сторону сидящей на лавочке девушки, что бегает глазами по строкам, держа в руках небольшого размера книжку. Пепельный прищурил глаза, пытаясь разглядеть её личико, но идея вышла провальной.
Её волосы скрывали женские очертания, переливаясь на солнце карамельным оттенком. Когда светофор показал зелёный свет, она громко захлопнула книгу и, прижав её к груди, двинулась вперёд. Хмыкнув, парень перевёл взгляд на дорогу, его взор врезался вперёд, и без раздумий он сразу же бросился к девушке, когда увидел машину, которая мчалась ей навстречу. Тэён схватил шатенку за руку и потянул на себя, тем самым спас её от неминуемой смерти. От неожиданного столкновения девушка приготовилась к своей участи — упасть, но сильные и ловкие руки парня обхватили её и притянули к себе, крепко прижимая женскую спину к своей упругой груди. Но кое-чего избежать не получилось… Они с грохотом свалились на асфальт. Пострадавший глухо зашипел, откинув голову назад, и прикрыв веки, тяжело дышал. Грудная клетка, кажется, билась об рёбра в бешеном ритме. Девушка сильно зажмурила глаза, издав лишь писк, стиснула кулачки, лёжа спиной на мужском теле. Открыв один глаз, затем второй, пару секунд хлопала пушистыми ресничками в полном недоумении.
Один факт был точно понятен: она не на грязном мокром асфальте, что уже радовало. Сбитое дыхание не давало ей сосредоточиться, но когда она взглянула вниз, её глаза расширились от увиденного: одна ладонь неизвестного человека покоилась на её груди, а другая окольцевала талию. Это всё произошло так быстро, но словно в замедленной съёмке. — Что вы себе позволяете?! — пищит девушка, начиная возмущаться. Она поднимается, потерев вспотевшие ладошки друг об друга. Бегло стреляет глазами вокруг, пытаясь найти свою вещь. Увидев книгу в грязной лужице, шмыгает носом и поднимает её, прижимая к груди. Кидает возмущённый взгляд в сторону высокого парня, что поднявшись, выпрямился и тщательно оттряхивал свою одежду. — Ты совсем не видишь, куда идёшь, — пепельный делает шаг в её сторону, от чего та делает шаг назад. Поджав губы в тонкую линию, заправляет волосы назад и чувствует как влажная капля попала на нос, а солнце скрылось за горизонт. На небе повисли тёмные тучи, и, кажется, снова пойдёт дождь.
К счастью парня конечно же, но к сожалению девушки, ибо зонта у неё с собой не было. Дождя всё же избежать не получится. — И, видимо, ты ещё и глухая, — сказал Тэён, недоумевающе глядя на девушку. — А что если я и правда глухая? — с ноткой обиды промолвила она, переведя взгляд на дорогу и окружающих людей, лишь бы не смотреть в эти холодные глаза напротив. Не нравится он ей, странный тип… — Очень смешно, — с серьёзным выражением лица сказал Тэён, не оценив её шутку. — Лучше бы спасибо сказала за то, что я спас тебя от твоей же погибели, — пробубнил он, и, повернувшись к ней спиной, качнул головой, удаляясь с «места преступления». — Спасибо, — тихо сказала девушка. Тэён сделал вид, что не расслышал её. Он подумал, что эта девушка грубиянка. Вместо того, чтобы возмущаться, надо было сразу же поблагодарить его. Потому что её «Спасибо» звучало так неискренне. Правду говорят, не стоит помогать людям. Всю дорогу до дома он шёл какой-то хмурый. Настроение пошло к чертям.
Видимо, витающая атмосфера тоже… Солнце скрывается за редкими и тяжёлыми облаками. Надвигается грозно-синяя туча, усиливаются порывы ветра, уже вдали грохочет гром, а вслед за редкими крупными каплями дождя становится темно: туча закрыла постепенно и быстро всё небо, и вот уже молнии и частые раскаты грома, и как из ведра льётся дробный и тяжёлый дождь… Вечер провожает ужин в полном одиночестве, так как глава семьи, отец Тэёна, уехал в Америку по неотложным делам. Парень же давно привык к такому раскладу. После смерти матери Тэён просто-напросто привык к одиночеству. Привык быть один. Привык ужинать и завтракать без родной матери и отца. Привык… Смирился, что уже ничего не будет, как прежде. Привык… Смирился жить без неё. Привык… Смирился, что её больше нет. Единственным, и, кажется, последним его спасением было чтение книг. А всё началось с книги «Как гибнут великие и почему некоторые компании никогда не сдаются». Он нашёл её у отца, долго решаясь, читать или нет.
Главный вопрос в книге, заключался вот в чём: почему одни компании в трудных условиях остаются на плаву, а другие, сопоставимые с ними по всем показателям, идут ко дну? Собственно, Тэён пришёл к выводу, что потратил два дня впустую, ибо «такое чтиво» быстро наскучило ему. В настоящее время он до сих пор не любит книги по бизнесу, но вынужден проявлять к ним «особое внимание», так как учится на факультете бизнеса. Всё же его первой книге нужно отдать должное, ведь это был первый толчок к тому, что Тэён начал читать. Очень много, вплоть до того, что это переросло в его любимое занятие. — И не только любимое, но и ежедневное, — сказал бы Доён. После одиночного ужина пепельный принял тёплый душ и, почитав немного, лёг на кровать, вздохнув. Кинул взгляд на панорамное окно, и больше не смог оторвать сверкающий взгляд от увиденного. Ночной ливень слоисто-дождевыми каплями бьётся в окно, создавая шум. Влажные, словно чистый кристалл, капли скатываются по стеклу вниз, падая на зелёную траву.
Неописуемо красиво. Слишком завораживает, но никак не угнетает. Тэён мог спать спокойно под звуки дождя, и в те дни, когда его не было, включал на телефоне так полюбившийся им звук и засыпал в полном умиротворении. Только так. И никак иначе. Друзья бы посмеялись над ним, мол, ты серьёзно? Спать под звуки дождя? Собственно да, а почему нет? Мы не выбираем, какими рождаться, и какими быть. Со странностями или без. Каждый человек может и имеет право быть особенным по-своему, выделяться, отличаться, и это не делает его хуже или страннее. Парень и не заметил, как погрузился в пелену мыслей. В себя пришёл он только тогда, когда послышался очередной оглушительный раскат грома, а огромные капли со звонкими шлепками продолжали падать на землю. Сумеречный дождь, редкий, холодный, но каким-то невероятным образом заставляет окунуться в царство Морфея. Здоровый сон Тэёна теперь уже сопровождается под звуки долгожданного дождя…***
Восход солнца летом ранний.
Утро понедельника было солнечным. Тучи, которые кружились в небе в выходные рассеялись. И солнечные лучи снова осветили своим светом город. Сохи шла в универ на свою первую лекцию. Её настроение было прекрасным. И, казалось, его никто и ничего не испортит. Всего лишь… казалось. Но не тут-то было. Услышав позади знакомый голос, остановилась, чуть повернула голову вправо, не разворачиваясь назад всем корпусом. Нахмурила брови, поджала губы и уверенной походкой пошагала вперёд. Ей не до него, ведь очень хорошо знала, кому принадлежит голос. С этим человеком она знакома со старшей школы. Этот парень виновник её «недомогания», учился с ней в одной школе, а в день выпускного признался в любви, но так и не получил взаимности от девушки. Всё бы ничего, если бы он перестал ходить за ней хвостиком. Сохи кажется, что у него есть какой-то особый радар, который сразу же замечает её. У неё аж в голове проскальзывала мысль, что в ней заложен чип для отслеживания местоположения.
Например, пару дней назад Со посещала книжный магазин, чтобы купить книгу, и он откуда ни возьмись оказался там же. Причём бок о бок. Но девушку это ни сколько не удивило — привыкла к постоянным выходкам «негодника» и не стала спрашивать, каким таким чудом он «появился из ниоткуда». — Сохи, — протянул парень, улыбнувшись, как чеширский кот. — Ну посмотри на меня. Я же вижу, что ты заметила меня, — он догнал её и шагал рядом, пару раз задев её плечо своим, подталкивая вправо. Уж очень несказанно рад видеть «виновницу» своего вечного беспокойства. — Джемин, что тебе надо? — как-то бездушно спросила Со, остановившись. Невзначай бросила пустой взгляд в сторону брюнета, которого, видимо, забавляла вся это ситуация. Чёрт, он даже не скрывает этого, продолжает лыбиться и лыбиться. — Вот балбес! — пронеслось в мыслях девушки, которая начинала закипать от бесящего лица напротив. Такими темпами он ей скоро сниться станет! Нет, ну серьёзно. Она видит его лицо чаще, чем, чем своё! Что за несправедливость? — Хочу, чтобы ты улыбнулась, — проговорил парень, подмигнув ей.
— Я тебе не кукла, чтобы улыбаться по твоему хотению, — проронила Сохи и хотела было уже уйти, но мужская рука перехватила её запястье и потянула назад. — Ты самая прекрасная куколка. И у тебя ооооочень красивая улыбка, — сделав ударение на слове «ооооочень», Джемин поцеловал тыльную сторону ладони шатенки. — Давай, пожалуйста, без всех этих подкатов, — сказала Сохи, выдернув руку. Она исказилась в кривой улыбке, откинула голову назад и поморщилась от солнечных лучей, которые бликами осветили её личико. Солнечные лучи пробежались по пушистым ресницам, а взмах ими сбил с ног парня, который вообще не стеснялся того факта, что он ОТКРЫТО пялится на неё. — Видимо, ты не так поняла, — остепенился Мин, сглотнув накопившейся ком в горле. Его кроет от Сохи. И он не собирается скрывать это. Слишком прямолинейно, не правда ли? — Таким образом я хотел сказать, что ты очень красивая, — озвученная фраза закончилась его фирменной и очаровательной улыбкой. Конечно, девушка напротив так не считала, но вот толпа девчонок, бегущих за ним, подтверждала, насколько он красив и божественен.
— Давай будем дружить? — оголив белоснежные зубы в растянутой улыбке, протянул руку в качестве «примирения». — Нет, — отрезала Со, невольно остановив взгляд на его чёрных как смоль волосах, которые на солнце переливались синим оттенком. — Я настолько кажусь тебе непривлекательным, и поэтому ты не хочешь даже дружить со мной? — сказал брюнет с ноткой обиды и надул губы, показывая ей то, что он обиделся. Сильно. Очень сильно. — Нам нельзя дружить, — а девушка крепкий орешек, хоть и стеснительная, и местами… замкнутая в себе личность. Ей сложно кому-то открыться, поэтому практически не имеет друзей, в число входят только знакомые. И только. — Ты боишься, что влюбишься в меня, — сделал вывод брюнет, щёлкнув пальцами, чем вызвал недоумённое лицо девушки. — Бинго! Так оно и… — ладонь Со накрыла его губы, не дав договорить. Она одним лишь своим раздражённый взглядом дала понять, чтобы его гиперактивный язык перестал лепетать ерунду. — Джемин, ты, наверное, слишком размечтался.
Мы не можем быть друзьями, потому что ты тогда не можешь держать себя в руках, — процедила сквозь зубы, оглядываясь по сторонам, чем вызвала смешок брюнета, который умудрялся улыбаться, несмотря на женскую ладошку. Он легонько убрал её, облизнув губы. Сладко. — Я не какой-то похотливый парень. Не надо считать меня таким, — недовольно фыркнул он, изменившись в лице. Ну вот сколько терпения надо иметь, чтобы добиться Со. Лично чаша брюнета уже заканчивается… — Сохи, дорогая, прости этого грешного, — с иронией сарказма сказал появившийся вдруг Ренджун. — Его сегодня какой-то бес попутал. Он кофейку не выпил, и поэтому его мозг работает неважно. Ну что взять с дурачка? — дал лёгкий подзатыльник Джемину, улыбнувшись глупой улыбкой. На удивлённый взгляд друга, который так и говорил, мол, ты краёв совсем не видишь, отрицательно покачал головой, пожав плечами. — Дорогой мой друг, не мог бы ты постоять там в сторонке, пока я разговариваю с Сохи? — указав другу место, брюнет вновь обернулся к девушке, яро сверкнув глазками.
— Пойдём уже, пока ты не сказал ничего лишнего Сохи. Не заставляй её краснеть. Просто смирись с тем, что она не полюбит тебя и двигайся дальше, — Джун, закинув руку на плечо брюнета, подтолкнул его вперёд, удаляясь из компании девушки. — Эй, ты должен поддерживать меня, а не сыпать соль мне на рану, — возмущается Джемин, оглядываясь назад. — Два недоумка, — пробормотала себе под нос Сохи. Тут к универу подъехала Chery Tiggo 2 цвета спелой вишни, невольно приковав к себе внимание студентов. Из роскошного автомобиля вышла блондинка, взмахнув своими длинными волнистыми локонами. Чёрная лаковая юбка с вырезом на бедре облегала стройные худые ноги. Такие же чёрные туфли на каблуке делали рост выше. Сквозь белоснежную футболку виднелся чёрный лифчик. Следом за ней вышел высокий и красивый парень, одетый в чёрные брюки, тёмно-зелёного цвета рубашку, поверх которой была кожаная куртка и чёрные дороги кроссовки. Студентки без капли что ни на есть без стеснения охали и ахали при виде парня, визжали, как сумасшедшие, пуская слюни по красавчику универа.
Блондинку же, что вплотную прижималась к нему, провожали уничтожающим взглядом. Чэён, заправив спавшую прядку блондинистых волос за ухо, направилась с парнем ко входу универа. Она являлась богатенькой фифой, чей дядя раньше был ректором в этом универе, и благодаря кому она, собственно, сюда и попала. Её парень, можно так сказать, был под стать ей. Высокий, красивый и из богатой семьи. Два сапога пара, ей богу! — Какая показушница, — выпалил Джемин, отведя от сладкой парочки взгляд, которые скрепили свой союз поцелуем на глазах у всех. — Только не надо ей завидовать. — немного дразня, говорит Ренджун, ткнув пальцем в плечо брюнета. — Чему тут завидовать, — фыркнул Мин. — Признайся, ты бы тоже так хотел. И я даже знаю, кого ты бы хотел поцеловать, — всё ещё дразнит его Джун, дёргая бровями. — Как тебе не стыдно такое говорить! — на брюнета, тот лишь цокнул. Сохи не стала слушать то, как Ренджун мило дразнит Джемина и просто ушла. До начала занятий оставалось всего пятнадцать минут.
Это был её первый день, и поэтому она знать не знает, где находится её кабинет. Заглянув в блокнот, где был написан номер кабинета, пошла на «поиски». Первая пара у неё была у профессора Пака. А она слышала, что он не любит, когда к нему на лекцию опаздывают. Да и опаздывать вовсе не хотелось, причём в первый же день. Прибавив шаг, Со завернула влево, но тут же в кого-то врезалась. Блокнот упал из её рук на землю и, когда она потянулась, чтобы поднять его, её руку схватили, заставив выпрямиться. Напротив на неё смотрели холодные и безразличные глаза какого-то парня. И чересчур знакомые… — Смотри, куда идёшь.Bigga Книга | Год чтения: 2017
С каждым годом становится все сложнее подводить книжные итоги, потому что любое подведение итогов предполагает, что вот сейчас мы поставим точку, остановимся, а дальше начнем уже что-то новое и совсем другое, но это, конечно, совсем не так. Гуляя по Стамбулу во время новогодних каникул, я зашла в магазин Pandora Books на Истикляле и купила свежий сборник эссе Джоан Дидион – точнее, собранные воедино золотые крохи из её записных книжек – тощенький такой томик да еще с предисловием, которое, впрочем, открывалось совершенно нездешней, поистине дидионовской фразой: The idea was to start in New Orleans and from there we had no plan.
(«Начать мы решили с Нового Орлеана, а дальше никакого плана у нас не было», простите мне этот несколько ненюансированный перевод, но Дидион я бы вообще взялась переводить лет через сорок.)
Так Дидион начинает рассказ о том, как они с мужем решили поездить по американскому югу — мол, отправной точкой будет Новый Орлеан, а там – куда день выведет. И вот с книгами у меня, на самом деле, примерно так же: где-то там позади есть условный новый орлеан, а дальше – никакого плана, одно бесконечное путешествие, которое делится не на годы, а на внутренние состояния: когда-то книга – это вполне себе целый новый город, а когда – и самолетные компрессионные колготки, чтобы было чем придержать оползающий, подагрически настроенный мозг.
2017 я начала с рассольного, постмайонезного Джона Грина, а дальше никакого плана у меня не было, но мне удалось добраться до, например, превосходного «Пнина» – редкого академического романа, где главный герой не жалок, а всего лишь до печеночек трогателен.
До брызжущей алфавитом и трагическими компликациями Веры Ивановны Крыжановской-Рочестер и до сусалящего обескровленную Русь словарным золотом Бориса Зайцева.
Вообще, если уж выцеплять из намеренно бесцельного путешествия по 2017 хоть какие-то опорные, допустим, итоговые точки, то тут я буду совершенно не оригинальна и соглашусь со всеми, кто уже сказал, что это был и для меня тоже – во многом – год русскоязычной литературы. Мало того, что современная русская литература, кажется, начала поднимать веки – особенно, наконец, двадцать первый, после долгого цепляния за хрестоматийный девятнадцатый, так я для себя еще и открыла некоторую ужасно свежую прелесть, так сказать, промежуточной литературы, торчащей в сколах истории и наполовину забытой. Литературы с музейным языком, в котором как в янтаре сохранились «парфетки» и «мовешки» и прочая милейшая, но очень живая дурновкусица. Ну и поскольку в этом году представители англоязычной и скандинавской литературы шли по-прежнему ровно, но без сюрпризов, давайте все-таки выпьем за наших.
За то, чтобы нам, знаете, не показалось.
Ну, приступим. Начинаю я, как всегда, с хорошего, а заканчиваю, как всегда, тем, что и начинаться не должно было бы.
Необходимые примечания:
— если книга издавалась на русском, я привожу русское название в скобках после иностранного названия и имени автора,
— пометка (изд.2018) после названия и имени автора означает, что русский перевод книги (с большой вероятностью) выйдет в России в 2018 году,
— буквы NF после названия означают non-fiction, audio — что я слушала аудиокнигу.
— названия книг и имена авторов приводятся на том языке, на котором была прочитана/прослушана книга.
1. A Home at the End of the World by Michael Cunningham, («Дом на краю света», 1990), audio – роман о том, как двое мужчин и женщина любили друг друга по кругу, но у них получился не любовный треугольник, а хоровод. Каннингем изумителен своим человечным отношением к персонажам, они у него насквозь голые, но ни на одной, обнаженной до самой задницы душе не красуется след остроумного авторского ботинка.
2.Thirteen Ways of Looking at the Novel by Jane Smiley (2005), NF – постыдно непереведенная у нас пулитцеровская лауреатка написала учебник по сборке романа на материале классической литературы. Удивительно здоровое чтение, а для тех писателей, которые считают, что роман им непременно должна надуть в уши муза, потому что без этого – никак, еще и оздоравливающее.
3. «Трое из навигацкой школы», Нина Соротокина (1983) – вся ценность этой книги, разумеется, сентиментальная, зато Белов с Анастасией в конце недвусмысленно поженились.
4. Pnin by Vladimir Nabokov («Пнин», 1953) – «Стоунер» здорового человека.
5. The Song of Achilles by Madeline Miller (2011, изд. 2018?), audio – перепевку «Илиады» легко сделать пышнопоносной и хламоблещущей, переложив туда или двенадцатиперстного эроса, или актуальности. Но у Мадлен Миллер получилось написать удивительно сияющий, ритмичный рассказ о любви – к классической филологии в том числе.
6. The Getaway Car by Ann Patchett (2011), NF – Энн Пэтчетт написала очень короткую книгу о том, как стать писателем. Краткий пересказ: возьми и стань. (На самом деле, у Энн Пэтчетт я готова читать все на свете из-за ее удивительной солнечной практичности и неистеричности. Даже рассказ о том, как она училась писать рассказы, а потом вдруг все бросила, села в машину, уехала куда-то, где земля закруглялась, и написала свой первый роман, у нее вышел не богемно-восторженным, а очень понятным и действенным. Если ты хочешь, по-настоящему хочешь быть писателем, по-другому и быть не может.)
7. The Blue Fox by Sjón (2000, translated by Victoria Cribb, 2012, изд.2018) – я люблю скандинавскую литературу вот за такие книги, где на сотне страниц автор вдруг творит чудо из крошечной щепотки слов. Священник Скугга Бальдур охотится за голубой лисой и попадает в снежную бурю. Исследователь Фридрикссон хоронит служанку. И из этих минимальнейших сюжетных линий вдруг складывается нечто, похожее на морозный узор на стекле: такое же естественно-прекрасное и возникшее как будто бы само по себе.
Очень рада, что в этом году в «Иностранной литературе» выйдет перевод этого романа – не очень понятно, как мы вообще жили без книг Сьёна. Я обычно стесняюсь громких слов, но это, знаете, какое-то природное исландское чудо.
8. Joyland by Stephen King («Страна радости», 2013) – студент: «У меня разбито сердце, устроюсь-ка я на работу в парк развлечений, отличное место: аттракционы, карусели, клоуны…» Стивен Кинг: «Я, блядь, что, заикаюсь?»
Страшно уютный роман Кинга о том, что даже призракам не испортить очарование карнавала.
9. 84, Charing Cross Road by Helene Hanff (1970), NF – книжка, что называется, милее милого. Переписка запойной читательницы-американки и застегнутого на все пуговицы британского букиниста. Он шлет ей дешевые книжки, она ему (и всем остальным сотрудникам магазина, с которыми у нее моментально завязывается теплая виртуальная дружба) – ветчину, нейлоновые чулки и яйца, которых очень не хватает в послевоенном Лондоне.
Самые безыскусные – и самые слезовыжимательные – сто страниц в мире.
10. The Story of the Lost Child (L’amica geniale #4) by Elena Ferrante («История о пропавшем ребенке», 2013, translated by Ann Goldstein) – вкратце финал тетралогии можно описать примерно так: две пожилые тетки стоят посреди выжженного поля, которое щерится воронками от их дружеского участия в судьбе друг друга, и трясут мизинцами: «Мирись, мирись, мирись». На заднем фоне незыблемой стеной возвышается роскошный город отбросов – Неаполь.
То, что начиналось, как сериал о гормонально заряженной дружбе двух девочек, вдруг выросло в огромнейший памятник Неаполю, рванув напоследок все жанровые рамки и сердца читателей.
11. 4 3 2 1 by Paul Auster (2017, изд. 2018) – 20 главных переводных романов года: мой выбор для Esquire. Обзор букеровского короткого списка для «Афиши Daily».
12. «Появление героя: Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII — начала XIX века», Андрей Зорин (2016), NF – обязательная для литературоведов книга о том, как литература может повлиять не только на то, как мы пишем и говорим о наших чувствах, но и о том, что и как мы чувствуем.
Кроме того, в «Появлении героя» приводится целый ворох восхитительнейших отрывков из дневников и писем рубежа 18-19 вв., откуда можно почерпнуть кучу прекрасного, вроде превосходного выражения «интришка сиречь еблишка».
13. The Return of the Native by Thomas Hardy («Возвращение на родину», 1878, narrated by Alan Rickman), audio – влияние вересковой (и не только) пустоши на половую жизнь викторианцев. Бесконечно горький роман, в котором Томас Харди поработал пером как косой.
14. Days Without End by Sebastian Barry (2016, изд.2018?) – обзор букеровского длинного списка для Esquire.
15. A Far Cry from Kensington by Muriel Spark (1988, narrated by Juliet Stevenson), audio – ядовитейший роман об издательском бизнесе, смысл которого сводится к одному: проще устроить собственную личную жизнь и наладить дела всех соседей, чем избавиться от писателя-графомана.
16. Commonwealth by Ann Patchett (2016, изд.2018?) – мужик пришел на ирландские крестины без спросу и с бутылкой джина.
Роман-иллюстрация к выражению «по пьянке закрутилось и не выберешься». Историю о том, как после развода и перекрестного замужества родителей шестеро детей пытались дорасти до взрослого возраста, не слишком сильно забрызгав окружающих последствиями, только Энн Пэтчетт и могла рассказать легко, нежно и без нытья.
17. Autumn (Seasonal #1) by Ali Smith (2016, изд.2018) – обзор трех романов из букеровского длинного списка на «Горьком». Обзор букеровского короткого списка для «Афиши Daily».
18. Shadow of the Moon by M.M. Kaye (1957, «В тени луны», narrated by Tara Ochs), audio – богатую и довольно безмозглую наследницу выдают замуж за мудачливого упыря. В браке она терпит издевательства и насилие, но кровопролитное восстание сипаев значительно улучшает ее судьбу и мыслительные способности. Честнейший приключенческий роман, но русский перевод достаточно ужасен и совсем 1995 года, поэтому переиздайте его, пожалуйста, кто-нибудь скорее.
19.
My Absolute Darling by Gabriel Tallent (2017, изд.2018?) – девочка живет в психологическом плену, вскрывает консервы зубами, пьет сырые яйца и до смерти любит отца. Вопрос только в одном – до чьей смерти?
Почти роман года, если честно. Невероятный поток текста, который местами просто невыносимо читать, но не читать невозможно. Примерно с теми же чувствами я читала «Маленькую жизнь», но роман Таллента хорош тем, что здесь в тексте все-таки чувствуется проблеск надежды при отсутствии идеального хэппи-энда. Наваристый и немного крученый язык очень легко испортить переводом, поэтому, издательство «Синдбад», я слежу за вами.
20.The Power by Naomi Alderman (2016) – однажды женщины обнаружили в себе способность убивать всех ударом тока. И всех убили.
Очень динамичный роман о насущном, но без агиточных подпорок.
21. «Петровы в гриппе и вокруг него», Алексей Сальников – оказывается, наш писатель может написать о роман об автослесаре, библиотекарше и их воспитанном интернетом сыне, не содрогаясь от омерзения по отношению к собственным героям.
Современная русская литература, которую можно читать.
22. «Голубая звезда», Борис Зайцев – сине-золотая повесть о Москве, которую мы потеряли. Снег под санями героев временами хрустит как французская булка, но все искупает чистейший и наивнейший в своей искренности дореволюционный, досовременный язык.
23. «Дар», Владимир Набоков – ослепительный русский язык, остального не помню. Ослепило.
24. Vita Nostra, Марина и Сергей Дяченко – дьявольски увлекательный роман о процессе обучения и сдаче экзаменов.
25. Jane Austen and Marriage by Hazel Jones (2009), NF – очень четенький нон-фикшен о том, как был устроен институт брака в Англии в конце 18 – начале 19вв. С примерами из романов Джейн Остен. Вкратце: счастливый брак — это… Выжить после пятнадцатых родов.
26. My Antonia (Great Plains Trilogy #3) by Willa Cather («Моя Антония», 1918) – ШОК! Люди выживают без коучинга.
Я бесконечно обожаю Уиллу Кэтер за то, как прекрасно она может рассказывать в сущности о том, как люди вскапывали и удобряли Америку.
27. Helter Skelter: The True Story of the Manson Murders by Vincent Bugliosi («Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне», 1974), NF – классический true crime о том, как велось расследование убийств Тэйт-Ла Бианка. (Через жопу вообще-то, но Бульёзи всех спас.) Начала читать, если честно, только потому что для перевода «Девочек» эта книга была неизбежно необходима, но не пожалела: написано бойко и производственно.
28. Season of Storms by Susanna Kearsley (2001) – юная актрисетка приезжает в Италию репетировать пьесу, а дальше начинаются скандалы, интриги и обследования.
Удивительно качественный образчик каникулярного чтива: толковый, логичный и неидиотский. Автор – большая фанатка Мэри Стюарт и это заметно.
29. How Reading Changed My Life by Anna Quindlen (1998), NF – приятное развернутое эссе, в котором автор с удовольствием говорит об удовольствии от чтения.
30. Geek Love by Katherine Dunn («Любовь гика», 1989) – объевшись таблицы Менделеева, родители нарожали детей и сделали из них цирк уродов. Дальше все как обычно: не тех людей назвали уродами.
31. Little, Big by John Crowley («Маленький, большой», 1981) – обзор лучших романов лета-2017 для Esquire.
32. Slouching Towards Bethlehem by Joan Didion (narrated by Diane Keaton, 1968), audio – еще одна обязательная для перевода «Девочек» книга, потому что в ней есть несколько эссе о Сан-Франциско шестидесятых, городе свободной любви с привкусом кичари и амфетаминов. Дайан Китон просто омерзительно начитала этот сборник, вот правда, можно подумать, что она буквально перед этим научилась читать: она запиналась, делала паузы в самых неожиданных местах, путала ударения, но роскошную точность формулировок Дидион даже ей испортить не удалось.
33. The Liars’ Club: A Memoir by Mary Karr («Клуб лжецов», 1995) – одна девочка росла в дисфункциональной семье и выросла нормальной.
Потрясающей силы мемуар о том, что тяжелое детство не обязательно приводит к диагнозу и дергающимся во все стороны глазам.
34. number9dream by David Mitchell («Сон №9», 2001) – мальчик ищет отца, а находит постмодернизм.
Нежно люблю Митчелла за то, как он взахлеб кидается в читателя жанровыми кубиками, а они и не очень бульонные.
35. «Будденброки», Томас Манн (пер. Н. Ман, 1901) – гранитный роман-надгробие девятнадцатому веку, в котором жалко всех и не жалко никого. Прекрасный перевод с пластами солидного, имперского языка.
36. Bird Box by Josh Malerman («Птичий короб», 2014) – обзор лучших романов лета-2017 для Esquire.
37. Confessions by Kanae Minato (translated by Stephen Snyder, 2008) – японский нуарный триллер, собранный по принципу «Расёмона». Учительница мстит ученикам за смерть дочери. Эх, дети, лучше бы вы по старинке доску мылом мазали.
38. The Fifth Season (The Broken Earth #1) by N.
K. Jemisin (2015) – в сейсмически активном мире есть люди, которые умеют управлять землетрясениями, но их все ненавидят и чаще всего убивают. Because расизм, ксенофобия и абырвалг. Но, несмотря на черные дыры в логике, читается увлекательно.
39. Christmas Pudding by Nancy Mitford (1932) – шестнадцать персонажей в поисках хорошей шутки. Отличный, искрящийся роман о том, что худшая участь, которая может постигнуть молодого человека – это работа в конторе.
40. Effekten af Susan af Peter Høeg (2014) – несмотря на то, что здесь Хёг убивает человека в стиральной машине, это отличнейший смешной роман о квантовой физике и дисфункциональной семье, которая прекрасно функционирует.
41. The Bad Seed by William March (1954) – жила-была девочка, которая думала, что некоторым людям лучше бы не жить и не быть.
42. «Язык огня», Гауте Хейволл (пер. М. Алекшиной, В. Дьяконовой, 2010) – тончайшей красоты роман о том, как мужик вернулся из армии и сжег полдеревни.
Сложно представить, что бы он сжёг, вернись он из офиса.
43. The Sympathizer by Viet Thanh Nguyen («Сочувствующий», 2015, изд. 2018) – 20 главных переводных романов года: мой выбор для Esquire.
44. The Bell Jar by Sylvia Plath («Под стеклянным колпаком», 1963) – о том, как сходить с ума с пользой для мировой литературы.
Плат в полувымышленном образе Эстер Гринвуд невыносимо точно фиксирует тот миг, когда огромный, хрустальнейший талант начинает слишком резко дребезжать от столкновений с действительностью. От этого легкая и смешная первая половина книги кажется еще смешнее и еще талантливее, но вторая – еще чернее.
45. Truly Madly Guilty by Liane Moriarty («Верные, безумные, виновные», 2016) – когда сначала вы с соседями едите шашлыки, а потом вас с соседями ест совесть.
Ни за что не читайте аннотацию к русскому изданию, там сразу выдают главную интригу: что же случилось на этих чертовых шашлыках.
46. Still Here by Lara Vapnyar (2016) – очень миленький роман о русских в Нью-Йорке. Вроде и ничего особенного, а я несколько раз плакала. (В том числе и потому, правда, что автору отчего-то кажется, что в России переводчики художественной литературы дерутся за заказы.)
47. Wide Sargasso Sea by Jean Rhys («Антуанетта», 1966) – история Берты Мейсон, которая любила и вышла замуж, а потом мистер Рочестер и патриархальный институт брака довели её до цугундера.
48. The Trespasser (Dublin Murder Squad #6) by Tana French (2016, изд. 2018) – Антуанетта и Стивен расследуют бытовуху, то и дело спотыкаясь о небритые щупальца харассмента. Не оторваться.
49. Just Kids by Patti Smith («Просто дети», 2010, narrated by Patti Smith), audio – сказ о том, как Патти и Роберт шестидесятые лепили.
50. Conversations with Friends by Sally Rooney (2017) – больше смешных и свежих романов о мудаках и эндометриозе!
51.
Lincoln in the Bardo by George Saunders (2017, изд. 2018), audio – Обзор букеровского короткого списка для «Афиши Daily».
52. Sing, Unburied, Sing by Jesmyn Ward (2017) – у одного мальчика родители были наркоманы и говноклюи, но это не помешало автору написать роман огромнейшей поэтической силы.
Роман Уорд – это тот самый полнокровный, буквально в тексте ощущаемый магический реализм, с вуду и еле заметным сползанием на территорию запредельного, который придает нынешнему литературному разговору о расизме собственно литературности.
53. If We Were Villains by M.L. Rio (2017), audio – дети в театре (в) Шекспира играли. И умирали, и умирали!
Удивительный, насквозь слепленный из эстетики «Тайной истории» и шекспировских цитат триллерочек, который живет и двигается, несмотря на основательно уже заношенную вторичность.
54. Magpie Murders by Anthony Horowitz (2017), audio – лего из Агаты Кристи, но настолько любовно собранное, что прямо умиляешься, когда отгадываешь, из какого именно романа Горовиц спер сюжеты, загадки и персонажей.
Очень уютный детектив, в котором, помимо всего прочего, сыщиком придется стать редактору.
55. «Июнь», Дмитрий Быков (2016) – очень хорошее про очень плохое. Мой любимый тип прозы – когда в такт тексту можно дышать.
56. «Сад расходящихся тропок», Хорхе Луис Борхес (1941) – развивашки для интеллектуалов.
57. Pleasure Bound: Victorian Sex Rebels and the New Eroticism by Deborah Lutz (2011), audio, NF – как викторианцы упарывались по сексу.
Латц рассмотрела основные эротические тенденции второй половины 19 века и то, как братство прерафаэлитов, клуб «Каннибал» и старые добрые торговцы порнушкой помогали этим тенденциям формироваться. Самое важное: эротизация смерти, среди порнозапросов лидировала флагелляция, а чтение порнухи и просмотр соответствующих картинок были занятием, скорее, групповым, веселым и нестыдным.
58. I Am Legend by Richard Matheson («Я – легенда», 1954), audio – мужик против вампиров.
А вампиры не против мужика!
59. The Penderwicks: A Summer Tale of Four Sisters, Two Rabbits, and a Very Interesting Boy (The Penderwicks #1) by Jeanne Birdsall (2005) – много девочек дружат с мальчиком и попадают в самые разные восхитительные переделки, ни одна из которых не заканчивается беременностью. Было бы мне лет девять, было бы пять звезд.
60. Amsterdam by Ian McEwan («Амстердам», 1998) – два мужика планировали-планировали, да не выпланировали.
61. Hateship, Friendship, Courtship, Loveship, Marriage: Stories by Alice Munro («Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет», 2001) – тончайшие рассказы о колебаниях внутреннего мира, оценить которые в полной степени можно только имея побольше разбитого сердца в анамнезе.
62. Looking for Alaska by John Green («В поисках Аляски», 2005) – мальчик с девочкой дружил и её не разложил.
Очень хорошая история о подростковой дружбе под гормонами, но местами слишком уж соплевато.
63. The Victorian Internet by Tom Standage (1998) – то, что мы принимали за телеграф, оказалось интернетом.
64. The Gunslinger (The Dark Tower #1) by Stephen King («Стрелок», 1982) – мужик гонится за черным человеком, а всё потому что Есенина не читал.
65. The Basic Eight by Daniel Handler (1999) – если несколько юных человек собираются вместе и ведут себя как интеллектуалы, то потом они обязательно должны кого-нибудь убить.
Чувак, который Лемони Сникет, налепил кровавых куличиков из «Тайной истории», но она от этого не стала явной.
66. Call Me by Your Name by André Aciman (2007) – мальчик с персиком.
Мальчик с одеялом. Мальчик с купальным костюмом. И, наконец-то, мальчик с мальчиком.
67. Tolstoy and the Purple Chair: My Year of Magical Reading by Nina Sankovitch (2011) – симпатичный литературный мемуар, в котором женщина, борясь с горем после смерти сестры, целый год читала в день по книжке.
Мемуар содержит полезную мысль о том, что книга не обязательно должна быть великой, чтобы спасти чью-то жизнь, и, к сожалению, килотонны сахарных максим.
68. «Княжна Джаваха», Лидия Чарская (1903) – а вот кому годовой запас восклицательных знаков!
69. «Кюхля», Юрий Тынянов (1925) – всю дорогу мне казалось, что этот роман нужно читать, непременно кривя окровавленный рот.
70. «Ложится мгла на старые ступени», Александр Чудаков (2000) – хорошая книга, которую сложно полюбить, если жил в деревне – в условиях, приближенных к книжным. Я, как вы понимаете, жила.
71. Bluets by Maggie Nelson (2009), NF – эссексеистика.
Мэгги Нельсон эротизированно рассказывает о любви к синему цвету, но вагинальная исповедальность текста не портит: Нельсон – большой поэт и умеет в небольшой, кусочный объем втиснуть много чего о синем цвете не из википедии.
72. «Крест», Сигрид Унсет («Кристин, дочь Лавранса» #3, пер.
М. Дьяконова, 1922) – в целом, четырнадцатый век не очень хорошо сказывался на жизни женщины.
73. The Girl with All the Gifts (The Hungry Plague #1) by M.R. Carey («Дары Пандоры»/«Новая эра Z», 2014) – во время зомби-апокала людям удалось подружиться с зомби-ребенком, и ребенок ответил им взаимностью (и немножко – слюноотделением).
74. Wolf in White Van by John Darnielle (2014) – в этом романе есть подростковая трагедия, стратегическая игра по переписке, судебный процесс, семейная драма и сложная нарративная структура. Знаете, на что этот роман похож больше всего? Это вот когда вы приходите в модную кофейню, и на вас такой шарфик, допустим, клетчатый, и вам хочется приключений, и вы заказываете себе там авторский кофе – лавандово-шалфеевый, например, раф на обезжиренной сгущенке. Пьете и думаете, господи, как же из хороших по отдельности продуктов легко сделать мыльную мочу.
75. A Passage to India by E.M. Forster («Путешествие в Индию», 1924) – обзор лучших романов лета-2017 для Esquire.
76. «Рекенштейны», Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер (1894) – потрясающий бульварный роман девятнадцатого века, в котором столько с трудом сдерживаемой страсти, что груди у людей от нее дрожат как вентиляторы, и вообще всё время кто-нибудь кого-нибудь так любит, чтобы доставить человеку этой любовью как можно больше неудобств. Несмотря на откровенно ужасный язык, вещь страшно увлекательная.
77. The Dry (Aaron Falk #1) by Jane Harper («Засуха», 2016) – обзор лучших детективов августа-2017 для «Горького».
78. The Woman in Cabin 10 by Ruth Ware («Девушка из каюты 10», 2016) – обзор лучших детективов августа-2017 для «Горького».
79. The Underground Railroad by Colson Whitehead (2016, изд. 2018?) – обзор трех романов из букеровского длинного списка на «Горьком».
80. «Вечер у Клэр», Гайто Газданов (1930) – русский язык, который мы потеряли.
81. The Trouble with Goats and Sheep by Joanna Cannon («Среди овец и козлищ», 2015) – рецензия на «Горьком».
82. Golden Hill by Francis Spufford (2016) – загадочный мужик с векселем на крупную сумму приезжает в Нью-Йорк восемнадцатого века и всё время находит себе какие-то приключения, но как можно находить такие скучные приключения, я не знаю.
83. Before the Fall by Noah Hawley («Перед падением», 2016), audio – мужик спасся после загадочного крушения самолета и еще ребенка спас. Мужик – молодец. Будьте как мужик. А дальше всё уже не так интересно.
84. «Капитаны песка», Жоржи Амаду (пер. Е. Беляковой, 1937) – я начал жизнь в трущобах городских и далее по тексту.
Довольно грустный роман о беспризорниках, которые или трагически умерли, или стали коммунистами.
85. The Brontesaurus: An A-Z of Charlotte, Emily and Anne Brontë (and Branwell) by John Sutherland (2016), NF – дробный нон-фикшен, составленный из всевозможных фактов о семействе Бронте: от истории написания фамилии до похорон Энн в Скарборо.
Было бы просто отлично, если бы Сазерленд не писал по схеме: «сам шучу, сам торчу».
86. «Снег», Орхан Памук (пер. А. Аврутиной, 2002) – журналист приезжает в заносимый снегом городок вроде бы собирать материал о странной эпидемии самоубийств, но по ходу действия все больше увлекается собственным внутренним миром.
В романах Памука есть какая-то скрытая красота, еле слышное треньканье той самой лопающейся струны, но в какой-то момент эта заунывность лично для меня немножко подкатывает к глазам. Очевидно, что Памук все-таки не мой писатель.
87. History of Wolves by Emily Fridlund (2017, изд. 2018?) – Обзор букеровского короткого списка для «Афиши Daily».
88. Pachinko by Min Jin Lee (2017, изд. 2018?) – автор писала отличную семейную сагу о выживании корейской семьи в недружелюбной Японии, но потом, к сожалению, спохватилась, что тут маловато разговоров о важном, схватила форму для выпекания современного романа из тренди хэштегов и наложила посреди текста горочку актуальности.
89. Origin (Robert Langdon #5) by Dan Brown («Происхождение», 2017) – мои литературные итоги года для Esquire.
90. Circe by Madeline Miller (2018) – еще один роман по мотивам мифов Древней Греции, на этот раз – о ведьме Цирцее, которая оказалась простой человеческой бабой. К сожалению, повторить магию «Ахилла» Миллер не удалось, роман хороший, но совсем не волшебный.
91. Jane Austen, the Secret Radical by Helena Kelly (2016), NF – статья на «Горьком».
92. Swing Time by Zadie Smith («Время свинга», 2016) – 20 главных переводных романов года: мой выбор для Esquire. Обзор букеровского длинного списка для Esquire.
93. Into the Water by Paula Hawkins («В тихом омуте», 2017) – обзор лучших детективов августа-2017 для «Горького».
94. Little Fires Everywhere by Celeste Ng (2017, изд. 2018) – 20 главных переводных романов года: мой выбор для Esquire.
95.
Manhattan Beach by Jennifer Egan (2017, изд. 2018?) – литература со вкусом глутамата натрия. Очень, конечно, неловко, когда пулитцеровская лауреатка пишет роман по лекалам Даниэлы Стил.
96. The Ninth Hour by Alice McDermott (2017) – один мужик покончил с собой. Тут-то все и началось.
Невероятно прекрасная и невероятно тоскливая история о тихом служении Богу и ежедневной самоотверженности и храбрости женщин, но, к несчастью, тоскливая часть истории в какой-то момент решительно подавила прекрасную.
97. The Female Persuasion by Meg Wolitzer (2018) – Волитцер прекрасно удается беллетристика с человеческим лицом. Истории простых людей, расковыривание пубертатных струпьев, фиксация жизни за окном. Но она вместо этого решила писать про важное, и в борьбе феминизма с беллетристикой победила ничья.
98. A State of Freedom by Neel Mukherjee (2017) – традиционный жанр современной иммигрантской прозы: «У меня на родине всё очень плохо».
99. «Веселые будни. Дневник гимназистки», Вера Новицкая (1906) – гимназистки румяные и вообще ужасные дуси и милуны.
100. The Lake of Dead Languages by Carol Goodman (2002) – хэштег #ТайнаяИстерия. Учителка возвращается в свою бывшую школу преподавать латынь, а, как известно, где классическая филология, там хтонью пахнет и подростки мрут как под Троей.
101. Thirteen Reasons Why by Jay Asher («Тринадцать причин почему», 2007) – с одной девочкой случилась жизнь, тогда она убила себя, чтобы всем стало стыдно.
102. The Beach by Alex Garland («Пляж», 1996) – чуваки организовали на острове коммуналку. Чего ж тут удивительного, что они друг друга порвать готовы.
103. «Земля Санникова», Владимир Обручев (1926) – открыли мужики новую землю и закрыли.
104. Winter’s Tale by Mark Helprin («Зимняя сказка», 1983) – автор начал писать роман, потом бросил, потом начал писать другой, и так где-то одиннадцать раз.
105. Orient by Christopher Bollen (2015) – автор начал писать роман и, к сожалению, не бросил.
106. The Life We Bury (Detective Max Rupert #1) by Allen Eskens (2014) – студент в качестве домашнего задания решает сделать интервью с умирающим убийцей и насильником, но потом понимает, что тот не виноват и его нужно срочно оправдать, пока тот не умер.
Вот лишь бы уроки не делать.
107. The Decagon House Murders by Yukito Ayatsuji (translated by Ho-Ling Wong, 1987) – автор решил написать герметичный детектив на основе «Десяти негритят», но потом его решимость несколько угасла.
108. The Sudden Appearance of Hope by Claire North (2016) – одну девочку никто не может запомнить. Ну вот, примерно, как я – сюжет этой книги.
Вообще, конечно, ужасно обидно, что после блестящего, крепкого и динамичного романа про пятнадцать жизней Гарри Августа, Клэр Норт написала две книги, которые впору выпускать в красных обложках.
Надо же куда-то занести вымирающий сюжет.
109. Tam Lin (The Fairy Tale Series) by Pamela Dean (1991) – студенты учатся на филфаке. Есть еще какой-то сказочный сюжет, но автор (как и я!) считает, что учиться на филфаке – гораздо интереснее.
110. The Hand That Feeds You by A.J. Rich («Рука, кормящая тебя», 2015) – аспирантка пишет диплом о психологии жертв и сама становится жертвой мошенника.
Уроки, я смотрю, так никто и не делает.
111. The Invention of Nature: Alexander von Humboldt’s New World by Andrea Wulf (2015), NF – автор очень прилежно рассказывает о том, какой фон Гумбольдт был клёвый мужик, но, как бы это сказать, нет вау.
112. House of Names by Colm Tóibín (2017, изд.2018) – художественная обработка мифа об Оресте, Клитемнестре, Агамемноне и пр. У меня такое ощущение, что греческие мифы – это маленькое черное платье современных писателей. Сорян, но Тойбину не налезло.
113.
The Girl Before by J.P. Delaney («Предшественница», 2017) – когда хочется написать увлекательный триллер, и оказывается, что никогда.
114. A Separation by Katie Kitamura («Расставание», 2017) – книга о разводе. (Читателей на деньги.)
115. Exit West by Mohsin Hamid (2017, изд. 2018?) – обзор трех романов из букеровского длинного списка на «Горьком».
116. Pigen uden hud af Mads Peder Nordbo (2017) – в столице Гренландии находят сначала мумию, потом освежеванные трупы. Смысла и логики найти не удалось.
117. The Ensemble by Aja Gabel (2018) – люди играют в струнном квартете. У них есть какие-то проблемы. Мои – интереснее.
118. «Большой Мольн», Ален-Фурнье (пер. М. Ваксмахера, 1913) – у одного мужика была огромная непонятая душа. Ну и всё.
119. Letters to Alice: On First Reading Jane Austen by Fay Weldon (1984), NF – приходит автор к Джейн Остен и говорит: «Здрасте, я хочу написать про вас книгу»..png)
Джейн Остен: «GO AWAY». Автор: «Ок, тогда вы будете просто лицом моей книги обо мне».
120. «Я путешествую одна» (Holger Munch & Mia Kruger #1), Самюэль Бьорк (пер. М. Назаровой, 2013) – приходят персонажи к автору и говорят: «Здрасте, мы хотим к вам в книгу». Автор: «Нет, спасибо, я себе уже персонажей нарезал». Персонажи, озадаченно: «Из картона, что ли?» Автор: «Нет, кружочками».
121. Caraval (Caraval #1) by Stephanie Garber («Караваль», 2017) – приходят персонажи к автору и говорят: «Здрасте, мы хотим к вам в книгу. Мы умеем петь и танцевать, и еще – быть красивыми». Автор: «Это и я могу. А книги кто-нибудь из вас писать умеет?»
122. Fire Sermon by Jamie Quatro (2018) – приходит женщина к автору и говорит: «Здрасте, можно к вам в книгу? Очень секса хочется». Автор: «А у вас есть пять минут, чтобы поговорить о Боге?». Женщина: «Ну а потом-то – секс?» Автор: «А потом – еще десять минут».
123. Trenton Makes by Tadzio Koelb (2018) – приходят персонажи к автору и говорят: «Здрасте, можно к вам в книгу?» Автор: «Ноги вытирайте… Друг об друга».
Год чтения: 2015
Год чтения: 2016
Поделиться ссылкой:
Интервью | Казуо Исигуро
Спустя восемнадцать лет после публикации своей первой книги « Бледный вид на холмы » Кадзуо Исигуро считает, что понял свой ранний успех. Исигуро считает, что в начале 1980-х годов, когда он только появился на сцене, британские издатели испытывали «большой голод по такого рода новому интернационализму. классовый роман о супружеской неверности или что-то в этом роде, лондонские издатели, литературные критики и журналисты в Лондоне внезапно захотели открыть для себя новое поколение писателей, которые бы сильно отличались от типичного старшего поколения английских писателей.»
Родившийся в Нагаски в 1954 году, семья Исигуро переехала в Англию в 1960 году, рассчитывая вернуться в Японию через год, хотя они остались в Великобритании. Исигуро, чьи друзья, по его словам, называют его «Иш», учился в Кентском университете и Университете Восточной Англии. На первый взгляд, Исигуро достиг идеального баланса тех, кто иммигрирует в очень молодом возрасте.
Он, конечно, японец. Но его речь и манеры абсолютно британские, а его акцент и манера говорить как нельзя лучше выдают его образование и воспитание.
Возможно, именно эта культурная смесь с самого начала так полюбила его британским издателям. «Вот как я заклеймил себя с самого начала: как человек, который плохо знал Японию, пишу на английском целые книги только с японскими иероглифами. Пытаюсь таким образом стать частью английской литературной сцены».
Этот разговор о брендинге и тенденциях моды в литературных сценах было бы легче проглотить, если бы Исигуро был писателем другого типа. Дело в том, что каждый из его пяти тщательно написанных романов был опубликован с международным признанием и признанием, о которых большинство писателей и мечтать не могли.Четыре его романа были номинированы на Букеровскую премию — возможно, самую желанную премию в англоязычной литературе, — в том числе его третий роман «: Остаток дня », который был удостоен Букеровской премии в 1989 году и по которому в 1993 году был снят успешный фильм.
и его последний роман «, когда мы были сиротами».
Когда мы были сиротами Действие происходит в основном в Шанхае до Второй мировой войны. Главный герой и рассказчик — Кристофер Бэнкс, молодой человек, осиротевший в Шанхае в детстве и отправленный обратно в Великобританию на воспитание тете.Повзрослев в Лондоне, Кристофер становится известным детективом и понимает, что должен вернуться в Шанхай, чтобы разгадать тайну, которая движет им на протяжении всей его карьеры: исчезновение его родителей.
Несмотря на то, что таким образом можно изложить любую историю в двух словах, читатели, знакомые с творчеством Исигуро, поймут, что это не отдает должного творчеству этого постмодернистского писателя. Сам писатель сравнивает аспекты Когда мы были сиротами с экспрессионистским искусством, «где все искажено, чтобы отразить эмоции художника, смотрящего на мир.Это как-то так. Весь мир, изображенный в этой книге, начинает изгибаться в попытке организовать альтернативную логику.
»
Кадзуо Исигуро живет в Лондоне со своей женой Лорной и их 8-летней дочерью Наоми.
Линда Ричардс: Я где-то читала, что вы не большой поклонник книжных туров.
Казуо Исигуро: Я бы не стал заходить так далеко. Но любой автор, отправившийся в турне, может от года до двух не писать, потому что занимается продвижением.Когда я в турне, я даю много интервью, но когда я дома, я даю, наверное, в среднем три или четыре интервью в неделю. Так что именно этот процесс, очевидно, отнимает у вас довольно много времени на написание. За 10 лет, когда вы могли бы написать три книги, вы пишете две.
Также я думаю, что это влияет и на то, как вы пишете. Что довольно интересно, к лучшему или к худшему. Это заставляет вас очень застенчиво относиться к своей работе. Дело не столько в том, что мне не нравится само интервью, сколько в целом процесс, которым я занимаюсь сейчас: каждый день путешествую из отеля в отель и каждый вечер выступаю перед довольно большой аудиторией.
Поздравляем вас с номинацией на Букеровскую премию [об этом было объявлено за несколько дней до нашей встречи].
Спасибо. Я мало что знаю о некоторых других номинированных авторах. Конечно, я многое знаю о Маргарет Этвуд. Но, честно говоря, я мало что знаю о трех из четырех других [номинированных]. Хотя я не думаю, что это необычно, трое из них практически неизвестны. Это одна из интересных особенностей судей Букера.Предполагается, что они читают книги и не должны обращать внимания на репутацию или рекламные кампании, и, я думаю, они действительно довели это до крайности. Мне очень не терпится прочитать эти книги. Если это хорошие книги, то это действительно открытия этих букеровских судей.
Интересное поле, не так ли?
Так и есть, хотя я должен сказать, что я думаю — на самом деле — Маргарет Этвуд нужно отдать его на этот раз.Я думаю, это было бы большим оскорблением или что-то в этом роде. Это ее четвертая [номинация]. И это уже третий раз, когда я в одном шорт-листе с Маргарет Этвуд.
Как бы я ни был рад за этих новых авторов, было бы ужасным оскорблением, если бы кто-то из этих людей со своими первыми романами получил Букеровскую премию вместо нее, или если бы она досталась мне, уже получившему ее. Я думаю, [Маргарет Этвуд] в этом году исполняется 60 лет, и она одна из величайших писательниц мира.
И вы выиграли Букера за Остаток дня ? Какой был ваш третий роман?
Да.
Работа, за которую вы номинированы на этот раз, Когда мы были сиротами, , потрясающая книга. Ваш рассказчик, Кристофер Бэнкс, довольно ненадежен. И интересно, потому что ты действительно не знаешь, что ты видишь его глазами. Это было намеренно?
Ну да. В каком-то смысле я начал все меньше и меньше заботиться о том, что происходит там [он делает красноречивый жест, указывая на мир в целом] в каком-то воображаемом реальном мире.Меня все больше и больше интересует, что происходит в чьей-то голове. Итак, хоть вы и называете его ненадежным рассказчиком.
.. [качает головой в легком несогласии]. Традиционный ненадежный рассказчик — это тот тип рассказчика, с помощью которого вы можете почти измерить расстояние между их сумасшествием и реальным внешним миром. Я думаю, отчасти так работает эта техника. Вы должны четко знать это расстояние. Он [Кристофер Бэнкс], возможно, не совсем такой обычный ненадежный рассказчик в том смысле, что не очень понятно, что там происходит.Это скорее попытка нарисовать картину согласно тому, как выглядел бы мир согласно чьей-то бредовой логике. Так что большую часть времени мир на самом деле принимает безумие его логики. Там не так много людей, которые удивляются дважды, когда он делает определенные заявления. Наоборот, они идут вместе с ним. Кажется, все они поддерживают эти странные представления.
Но это с его точки зрения.
Да. Это с его точки зрения, но я не хотел писать реалистичную книгу с сумасшедшим рассказчиком.Я хотел на самом деле исказить мир книги, приняв логику рассказчика.
На картинах такое часто увидишь. Экспрессионистское искусство или что-то в этом роде, где все искажается, чтобы отразить эмоции художника, смотрящего на мир. Это как-то так. Весь мир, изображенный в этой книге, начинает изгибаться в попытке организовать альтернативную логику. Это не обязательно сумасшедшая логика. Не знаю, имеет ли это для вас какое-то значение, но отчасти это связано с тем, что с годами я стал меньше интересоваться… ну, не то чтобы я стал меньше интересоваться традиционным повествованием как таковым, потому что в некоторых В этой книге гораздо больше внимания уделяется традиционным приемам, сюжетам и неожиданным поворотам.Может быть, в целом как писатель я стал меньше интересоваться реализмом. Отчасти, возможно, потому, что такие вещи, как кино и телевидение, так хорошо справляются с этой задачей. Когда я пишу роман, возможно, какая-то часть меня хочет передать в книге опыт, который нелегко получить, сидя перед экраном кинотеатра или телеэкрана. По этой причине я думаю, что одна из сильных сторон романов по сравнению с рассказыванием историй на камеру заключается в том, что вы можете проникнуть прямо в головы людей.
Вы можете исследовать внутренний мир людей гораздо более тщательно и с гораздо большей тонкостью.Это не значит, что не так много великих режиссеров, которые действительно забивают вас в чью-то голову. Но форма другая. Это внешний вид от третьего лица.
Роман, я думаю, требует большего эмоционального участия, чем фильм, во всяком случае, в большинстве случаев.
Но даже в плане картинок. Очевидно, что на экране вы показываете изображение полностью. Вы одеваете набор, и каждая деталь должна быть там. В книге почти наоборот.В некотором смысле, чтобы заставить этот проектор включиться в голове читателя, вы не можете позволить себе слишком много деталей. Вы даете достаточно подробностей, чтобы читатель перенес все эти другие образы, которые витают в его или ее голове, в эту книгу. Поэтому я думаю, что каждый должен видеть разные образы, когда читает одну и ту же книгу. Особенно в наши дни, потому что люди видели так много изображений. Телевидение, реклама, кино.
Вам не нужно описывать себя как писателя.
Вы можете просто с помощью нескольких ключевых слов вызвать определенные образы.В какой-то степени вы можете шутить со стереотипами и стереотипными образами и сопоставлять их неожиданным образом. Я думаю, в этом большая разница между тем, чтобы писать сейчас, и тем, что писали в 19 веке, когда вам, вероятно, приходилось излагать множество вещей. Если вы описываете путешествие вверх по Конго или что-то в этом роде, вам нужно было описать это очень, очень подробно, потому что у большинства людей не было бы визуальных образов: возможно, они видели несколько фотографий исследователей.
Но какой-то общепринятой литературной стенографии не было.
Нет. Но сейчас у нас их переизбыток. И, конечно же, сейчас мы становимся очень постмодернистскими, потому что мы ссылаемся не только на реальные кадры путешествий, которые мы видим, но и на фильмы, снятые о подобных местах.
Когда мы были сиротами Действие происходит в Шанхае в определенное время. Я прекрасно понимал, что мы имеем дело не только с изображениями из реального Шанхая того времени.
Вы говорите «Шанхай», и у людей тут же возникает множество образов.Есть какая-то фирменная, упакованная атмосфера Шанхая: это экзотическое, загадочное, декадентское место. То же самое в Остаток дня . Это был случай манипулирования определенными стереотипными образами определенной классической Англии. Дворецкие, чай и булочки: на самом деле это не описание мира, который вы хорошо знаете и не понаслышке. Речь идет об описании стереотипов, которые существуют в головах людей по всему миру, и увлекательном манипулировании ими.
Остаток дня был превращен в очень успешный фильм.Как вы относитесь к получившемуся фильму?
Я был очень доволен фильмом Остаток дня. Поначалу у меня были классические опасения, что автор увидит, как его произведение экранизируют. В спешке я думал, что дверь в комнате была не на том месте. Я бы сказал: нет, у вас вся комната не так. Начать снова. [Смеется] Это как бы подчеркивает, что книга должна быть разной для всех, кто ее читает.
Потому что, конечно, я ничего не описывал.
Например, где может быть окно.
Ага. У меня очень специфический набор идей о том, что происходит. У всех остальных, кто читал книгу, должно быть немного другое представление, потому что у Джима Айвори [режиссера], снимавшего фильм, был другой взгляд на происходящее. Это было очень интересно. Но я быстро преодолел это. Отчасти потому, что это был очень авторитетный фильм. Я обнаружил, что когда я смотрел фильм в целом, он довольно быстро меня захватил. Я перестал заниматься этим вопросом: как они собираются делать эту сцену? Как они собираются делать эту сцену? Я действительно начал проникаться кровью фильма, почти до такой степени, что забыл, что уже знал историю.
Было ли это интересно для вас?
Я старался не видеть слишком много спешки. Я просто увидел крошечный кусочек из любопытства, а затем я остановился, потому что я хотел увидеть что-то более или менее законченное, чтобы иметь возможность получить опыт этого.
Я думаю, что это очень хороший фильм. Это работа, отличная от моей. Это Remains of the Day Джеймса Айвори, который связан с моим Remains of the Day. На самом деле мой литературный агент в Лондоне сказала, что, по ее мнению, главное отличие было… и это было очень проницательно.Я бы никогда не придумала ничего столь же проницательного, как это. Она сказала: «Фильм об эмоциональном подавлении. Но книга о самоотречении. И это ключевая разница, сказала она. И я подумал: да, наверное, так и есть. Это принципиально разные темы.
Похоже, это был бы приятный опыт. Смотреть, как то, что было твоим видением, превращается в чье-то видение.
Многие авторы находят это очень болезненным опытом.Им кажется, что они что-то теряют. Они потеряли свою юрисдикцию. У некоторых авторов это почти иногда родительская вещь. Кажется, они совершенно иррационально возражают против определенных вещей, и я тоже могу это понять. Иногда отношения между вами и книгой очень личные, или между вами и персонажами, которых вы создали.
И это похоже на то, как будто кто-то забирает ваших детей и делает с ними странные вещи. Сам факт того, что кто-то другой претендует на право собственности на определенных персонажей и определенные эпизоды, может быть пугающим.Это очень трудно понять, если вы не были в таком положении. И когда все идет плохо — если вы думаете, что фильм не работает, или даже иногда, если он работает — я могу понять некоторых авторов, которые очень, очень расстраиваются из-за фильмов. У меня было своего рода преимущество в том, что я сам написал несколько сценариев для телевидения, а также попытался написать сценарий для фильма, который еще можно было снять.
Вы знали процесс.
Да. В какой-то степени я был на другой стороне и довольно много думал о разнице между написанием для экрана и написанием романов.Возможно, я не был так наивен, как некоторые авторы в отношении процесса перевода в кино. Я знал, что некоторые вещи должны были произойти.
Вы вообще можете работать во время турне?
Могу ли я написать ? Ты смеешься? Я даже есть не могу.
Вы явно не имеете четкого представления о том, что такое авторский тур. Это странное существование. Я не думаю, что эти вещи существовали до приблизительно 15 лет назад. Возможно, в Америке они начались раньше.Но я начал публиковать романы в 1982 году, и тогда это был совсем другой литературный или книжный мир.
Известные авторы дня не гастролировали. Иногда они могли прочитать лекцию в каком-нибудь престижном учреждении, но не ездили в эти книжные туры. Это были очень частные лица. Весь издательский мир изменился. Также, я думаю, изменился мир продажи книг. Во многом к лучшему. Но, в некотором роде, в худшую сторону с тяжелым упором на чистую прибыль. Где-то в уравнении, я думаю, авторы начали использоваться в качестве основного маркетингового инструмента.Мы, безусловно, наиболее часто используемый маркетинговый инструмент. В какой-то степени мы теперь удваиваемся как книжные представители. Мы являемся своего рода посредником между издательством на восточном побережье и каким-нибудь уважаемым независимым книжным магазином на западном побережье.
Все это нельзя сделать только в Интернете или по факсу. Отношения должны сохранять человеческое прикосновение, и один из способов, которым это достигается, заключается в том, что авторов отправляют на мероприятия.
Я думаю, что наряду со взрывным ростом курсов по творческому письму по всему миру, книжный тур — это еще одна большая новинка, которая повлияет на современное письмо.Я думаю, что это два больших, больших влияния. Я думаю, что это гораздо больше, чем компьютерные технологии или что-то в этом роде. Это то, что на самом деле влияет на среду, в которой писатель думает, творит, пишет.
Я говорю не только о загруженности тура. Это процесс, благодаря которому, нравится вам это или нет, вы очень четко понимаете, почему вы пишете и как вы пишете, кто на вас повлиял и какое место вы занимаете по сравнению с другими авторами. Как ваша личная жизнь вписывается в то, что вы пишете.Это хорошо во многих отношениях. Очень хорошо, что вы чувствительны к своей аудитории. Но, тем не менее, это имеет эффект и, вероятно, меняет то, как вы пишете.
Вы становитесь гораздо более застенчивым писателем. В следующий раз, когда вы пойдете домой и будете писать в своем кабинете, вы не сможете забыть все эти вопросы, все эти исследования, все эти предположения о том, почему вы пишете, что вы должны писать дальше, что вам не следовало писать раньше, насколько определенно вещи соединяются.
Часто люди указывают на повторяющиеся вещи в вашей работе, которых вы не замечали, и поэтому теряется всякая невинность.Иногда теряется и некоторая спонтанность. Конечно, возникает много самосознания. Вряд ли найдется хоть один известный или широко читаемый автор, который бы сейчас не много гастролировал. Я думаю, что когда люди оглядываются на ту эпоху и когда они смотрят на литературу, созданную в эту эпоху, им придется взглянуть на турне, чтобы понять, почему писательство пошло в определенном направлении.
Обязательно ли это отрицательно для литературы?
Нет. Не думаю, что все так плохо.Как я уже сказал, я думаю, что в этом есть все.
Я думаю, что это довольно хорошо в том смысле, что писатели хорошо осведомлены о своей аудитории. Так что я бы не сказал, что это отрицательно, я просто сказал, что это большое влияние. В любой век, в любую эпоху будут большие события, которые повлияют на литературу того времени. Обычно предполагается, что это вещи, влияющие на общество в целом. Здесь я говорю о том, что что-то конкретно и непосредственно влияет на авторский мир. Но в каком-то смысле это происходит не только в мире книг, это часть всей глобализации.
Одной из причин, по которой этого не случалось раньше, является то, что авторы обращались к местной аудитории. Вы знаете, кто-нибудь в Дании был бы очень счастлив, если бы он стал широко читаемым датчанами. И это, безусловно, имело место в Англии. Великие английские авторы 50-х, вероятно, никогда не выходили за рамки обращения к английской аудитории. Сегодня мы прекрасно осознаем, что обращаемся к международной аудитории. И особенно с учетом того, что английский язык становится настолько распространенным — культурно и лингвистически. По всей Европе люди читают английские и американские книги чуть ли не больше, чем свои собственные. Итак, сейчас писатели пишут о таком более глобализированном международном мире. Это означает, [что] вместо того, чтобы сидеть дома и давать, самое большее, пару интервью местной прессе, вы тратите гораздо больше времени на то, чтобы метаться по миру, пытаясь каким-то образом войти в контакт с этой потенциальной или реальной мировой аудиторией. .
Положительной стороной этого, вероятно, является то, что писателей поощряют мыслить широко и интернационально.Не становиться провинциальным и замкнутым. И они всегда очень чувствительны к своим читателям, и они с меньшей вероятностью станут потакать своим слабостям.
Обратная сторона, как и все остальное, связанное с глобализацией. Обратной стороной является то, что некоторая серость может охватывать и литературу. Что мы все начнем писать одинаково. Я знаю, что это происходит и со мной. Есть много вещей, которые я сейчас не пишу. Я перестаю писать некоторые вещи, потому что думаю, например, что это не сработает, если будет переведено с английского.
Вы можете придумать блестящую строчку на английском языке — с парой каламбуров, знаете ли, — но, конечно, после перевода на другой язык она становится бессмысленной, поэтому я ее не использую.
Правда?
Да. Я уже давно не использую такие вещи, как каламбуры. Человек, который был моим учителем, Малкольм Брэдбери, написал роман под названием « сокращения». Это начинается с этого пассажа, демонстрирующего силу, в котором используется слово «сокращение» о сокращении государственного финансирования и людях, которые режут друг друга: люди режут друг друга.Слово «вырезать» встречается во всех возможных перестановках примерно четыре или пять раз в строке на всей первой странице. Это блестящее произведение на английском языке, но оно работает только на английском языке. Хорошо это или плохо, я бы никогда не написал такую страницу. И это идет глубже, чем это. Я имею в виду то, как я изображаю персонажей. Я бы не стал изображать их с точки зрения того, в каких ресторанах они тусуются, потому что вы бы не знали, что это значит, не говоря уже о ком-то в Куала-Лумпуре.
Сказать, что этот человек тусуется в этом клубе, а не в другом клубе.Или он носит одежду этого портного, а не того портного. И это идет прямо вниз к темам. Те самые вещи, которые, по вашему мнению, затрагивают читателей и которые они считают важными. Так что, конечно, могут быть вещи, которые, по вашему мнению, являются насущными проблемами в вашей собственной стране в ваше время. Но вы думаете: ну, датчанам это было бы не очень интересно. Так что вы не пишите о таких вещах. Теперь я беспокоюсь обо всем этом процессе, но это то, что я делаю почти естественно. Бессознательно. Потому что я знаю, что в какой-то момент я окажусь перед этой аудиторией, и именно для нее я пишу.
Часто бывает парадокс, что вещи, которые кажутся очень прочно укоренившимися в одном времени и месте, — книга о каком-нибудь хуторе в России или что-то в этом роде, — такие книги часто могут быть действительно интернациональными, потому что они задевают за живое, за живое человека. нерв.
Вы сказали, что очень заботитесь о своей международной аудитории.
Мне интересно, может быть, часть этого связана с тем, что у вас более глобальные или космополитические взгляды из-за вашего собственного происхождения. Я знаю, что вы родились в Нагасаки и что ваша семья покинула Японию, когда вам было шесть лет?
Вообще-то пять.
И ваша семья никогда не собиралась оставаться в Британии, хотя и оставалась там. Интересно, поможет ли это сделать ваше мировоззрение более глобальным?
Не знаю, сделает ли это более глобальным. Конечно двояко. японцы и британцы. Я не знаю, был ли я особенно глобальным в своем мировоззрении в детстве. Но, как писатель, почти случайно, потому что я начал писать о Японии — и у меня были самые разные личные причины для этого — я думаю, что я как бы излишне поставил себя в положение своего рода интернационалиста, если Вам нравится, цитируйте-нецитируйте писателя.Именно так я заклеймил себя с самого начала: как человек, который плохо знал Японию, писал на английском, целые книги только с японскими иероглифами.
Пытался таким образом стать частью английской литературной сцены. Одной из причин того, что я смог очень быстро сделать карьеру писателя в Великобритании в 1980-х годах, было то, что как раз в то время, когда я начал писать, существовала огромная жажда такого рода нового интернационализма. После довольно долгого времени, когда люди были озабочены английской классовой системой, или романом о прелюбодеянии среднего класса, или чем-то еще, лондонские издатели, литературные критики и журналисты в Лондоне вдруг захотели открыть новое поколение писателей, которые бы сильно отличались от ваших. типичный английский писатель старшего поколения.И они были чертовски уверены, что этим писателем будет кто-то очень интернациональный, способный взорвать британскую культуру из ее ориентированной на себя, постколониальной постимперской фазы. В 1980-е люди, увлеченные литературой, носили в карманах людей вроде [Габриэля] Гарсии Маркеса: «Сто лет одиночества» или Милана Кундеры. Из совершенно безвестных писателей они стали вдруг модными писателями.
Люди, пишущие по-английски, такие как Салман Рушди, стали новыми героями.И я думаю, что меня почти допустили на литературную сцену, потому что я казался международным писателем. Я думал, что это была роль, которую я должен был играть. Вот почему я был там. И поэтому я думаю, что по этой причине я, возможно, очень осознаю всю интернациональность. Но я думаю, что большинство писателей моего поколения такие.
Если я могу перефразировать — и сказать мне, правильно ли я это понял — то, что я только что слышал, вы сказали, что отчасти ваш очень ранний успех был в некотором роде почти обязан моде.
Мода, возможно, звучит слишком поверхностно, но да: тенденция. Я думаю, что это больше, чем мода, потому что это было частью серьезного изменения образа мышления британцев.
Литературное движение?
Больше, чем литературное движение. Это связано с большим сдвигом в том, как британцы думали о себе. Потому что вы должны помнить, что долгое время Британия считала себя центром огромной империи.
Долгое время писатели, писавшие английскую литературу, считали, что им не нужно сознательно думать о том, интернациональны они или нет.Они могли писать о мельчайших подробностях английского общества, и это по определению представляло интерес для людей в дальних уголках мира, потому что сама английская культура имела международное значение. Так что им никогда не приходилось думать о том, что, если кого-то в Шанхае не интересует, как англичане устраивают свои званые обеды в Лондоне: ну, черт возьми, им должно быть интересно. Это было отношение, потому что это была доминирующая международная культура.Это была культура, которую навязывали или навязывали другим культурам по всему миру. Если вы хотели многое узнать о мире последних двух-трех столетий, вы должны были узнать о британской культуре.
Ну вот и закончилось, видите ли. И я думаю, что британцам потребовалось некоторое время после окончания Второй мировой войны, чтобы понять это. А потом внезапно, примерно в то время, когда я начал писать, я думаю, люди пришли к пониманию: мы не центр вселенной.
Мы всего лишь маленькая заводь в Европе. Если мы хотим участвовать в жизни мира, с культурной точки зрения, мы должны выяснить, что происходит в остальном мире. Так же и с литературой. Знаешь, больше не годится просто рассуждать о разнице между англичанином из высшего среднего класса и его женой из низшего среднего класса. Это просто местничество. Вы должны начать смотреть вовне и шире, и нам нужны писатели и художники, которые могут рассказать нам, как мы можем вписаться в остальной мир.Нам нужны новости из-за границы. Я думаю, это был тот большой сдвиг, базовое осознание того, что Британия была не сердцем Империи, а всего лишь маленькой — пусть и могущественной, — всего лишь маленькой страной.
Американские писатели сейчас находятся в таком же положении, что и английские писатели последних нескольких сотен лет. Вы можете написать самый замкнутый провинциальный американский роман, потому что американская культура доминирует во всем мире. Они пишут вещи мирового значения.Легче написать вещи, которые должны быть интересны всем, просто описав собственное колено, если вы американец, вы можете написать что-то очень важное.
Остальные из нас не могут этого сделать.
Так что я думаю, что это было нечто более глубокое, чем просто мода. И я думаю, что это отражено во многих аспектах британской жизни. Литература — это всего лишь один, маленький кусочек. Все отношение к тому, что означает «английский», претерпело огромные изменения с тех пор, как я был ребенком в Англии. | октябрь 2000 г.
Линда Л.Ричардс — редактор журнала January Magazine. Ее пятый роман, Смерть была в кадре , опубликован издательством St. Martin’s Minotaur/Thomas Dunne Books.
Интервью | Казуо Исигуро
Восемнадцать лет после его первой книги, A
«Бледный вид на холмы » был опубликован, считает Кадзуо Исигуро.
что он понял свой ранний успех. Исигуро чувствует
что в начале 1980-х, когда он только появился на сцене,
издатели в Великобритании испытывали «большой голод по этому
своего рода новый интернационализм.
Спустя довольно долгое время
люди озабочены английской классовой системой или
роман о прелюбодеянии среднего класса или что-то в этом роде, издатели в
Лондон и литературные критики и журналисты в Лондоне
вдруг захотелось открыть для себя новое поколение писателей, которые
будет сильно отличаться от вашего типичного старшего поколения
английского писателя.»
Родился в Нагаски в 1954 году, семья Исигуро переехала в
Англия в 1960 году рассчитывала вернуться в Японию через год,
хотя они остались в Британии.Исигуро, чьи друзья,
он говорит, называйте его «Иш», учился в Кентском университете и
Университет Восточной Англии. На первый взгляд Исигуро
достигли идеального баланса тех, кто иммигрирует в
очень юный возраст. Он, конечно, японец. Но его речь
и манеры абсолютно британские и его акцент и манера
речи отдать свое образование и воспитание, а также
как все могло бы.
Возможно, именно эта культурная смесь так полюбила его. британским издателям на раннем этапе.»Вот как я вроде заклеймил себя с самого начала: как человека, который не глубоко знать Японию, писать на английском целые книги всего лишь Японские иероглифы. Попытка стать частью английской такая литературная сцена.»
Этот разговор о брендинге и модных тенденциях в литературной
сцены было бы легче проглотить, если бы Исигуро был
другой тип писателя. Дело в том, что каждый из его пяти
тщательно продуманные романы были опубликованы в международном
признание и признание далеко за пределами мечтаний большинства писателей.Четыре его романа были номинированы на Букеровскую премию.
— пожалуй, самая желанная награда в англоязычной литературе.
— включая его третий роман, Остаток дня который был награжден Букером в 1989 году и превратился в
успешный фильм 1993 года и его последний роман «, когда
Мы были сиротами.
Когда мы были сиротами происходит в основном в Шанхае. до Второй мировой войны.Главный герой и рассказчик — Кристофер Бэнкс, молодой человек, осиротевший в Шанхае. когда он был ребенком и отправлен обратно в Великобританию на воспитание тетя. Став взрослым в Лондоне, Кристофер приезжает в известность как детектив и понимает, что он должен вернуться в Шанхай, чтобы разгадать тайну, которая привела его сюда его карьера: исчезновение его родителей.
Хотя любую историю можно изложить в двух словах
таким образом читатели, знакомые с работами Исигуро, поймут
это не начинает воздавать должное этому постмодернистскому
произведение писателя.Сам писатель сравнивает аспекты Когда мы были сиротами к экспрессионистскому искусству, «где
все искажено, чтобы отразить эмоции художника
кто смотрит на мир.
Это как-то так. То
весь мир, изображенный в этой книге, начинает наклоняться и изгибаться
в попытке организовать альтернативный вид
логика.»
Кадзуо Исигуро живет в Лондоне со своей женой Лорной и их 8-летняя дочь Наоми.
Линда Ричардс: Я где-то читала, что ты не большой поклонник книжных туров.
Казуо Исигуро: Я бы не стал заходить так далеко. Но любой автор, который делает тур, может провести год или два года не писать, потому что они делают продвижение по службе. Когда я в туре Я даю много интервью, но когда я дома, в среднем три-четыре интервью в неделю.Так что это этот процесс, который, очевидно, отнимает у вас довольно много время написания. В течение 10 лет, когда у вас может быть написал три книги, ты пишешь две.
Также я думаю, что это влияет и на то, как вы пишете.
Что довольно интересно, к лучшему или к худшему. Это делает
вы очень застенчивы в своей работе. это не так много
что мне не нравится само интервью, это весь процесс,
как я делаю сейчас: путешествую каждый день из отеля в
гостинице и каждые
вечер.
Поздравляем с выдвижением на Букер Награда [о которой было объявлено за несколько дней до нашего встреча].
Спасибо. Я мало знаю о некоторых других
назначены авторы. Я много знаю о Маргарет
Этвуд, конечно. Но, если честно, я не очень много знаю
о трех из четырех других [выдвинутых].
Хотя я не думаю, что это необычно, трое из них
практически неизвестно.Это одна из интересных вещей
о Букеровских судьях. Они должны читать книги
и они не должны обращать внимание на репутацию или
рекламные кампании, и они действительно довели это до
экстремально, наверное.
Мне очень не терпится прочитать эти книги. Если
это хорошие книги, то это действительно открытия сделанные
этими Букеровскими судьями.
Интересное поле, не так ли?
Так и есть, хотя я должен сказать, что я думаю — на самом деле — На этот раз она должна быть предоставлена Маргарет Этвуд.Я думаю, что это было бы большим оскорблением или что-то в этом роде. это ее четвертый [номинация]. И это уже третий раз для меня на тот же шорт-лист, что и у Маргарет Этвуд. Рад как я за этих новых авторов, было бы ужасным оскорблением, если бы один из этих людей за свои первые романы получает Букеровскую премию вместо нее, или если она достается мне, кто уже выиграл один. Я думаю, [Маргарет Этвуд] в этом году исполнится 60 лет. и она одна из великих писателей мира.
И вы выиграли Букера за Остаток дня ? Какой был ваш третий роман?
Да.
Работа, которую вы номинировали на этот раз, Когда мы Were Orphans, — потрясающая книга. Ваш рассказчик, Кристофер Бэнкс, довольно ненадежный. И интересно, потому что вы действительно не знаете, что вы видя его глазами.Это было намеренно?
Ну да. В некотором смысле я начал заботиться все меньше и меньше
о том, что там происходит [он делает красноречивый
жест, указывающий на мир в целом] в каком-то
предполагаемый реальный мир. Я стал все больше и больше интересоваться
что происходит в чьей-то голове. Итак, хотя вы
назвать его ненадежным рассказчиком… [качает головой в
легкое несогласие].Традиционный ненадежный рассказчик
такой рассказчик, по которому можно почти измерить
расстояние между их сумасшествием и правильным миром
там. Я думаю, отчасти так работает эта техника.
Вы должны четко знать это расстояние.
Он
[Кристофер Бэнкс], возможно, не совсем такой
обычного ненадежного рассказчика в том смысле, что
не очень понятно, что там происходит.это больше
попытаться нарисовать картину в соответствии с тем, что мир
выглядеть согласно чьей-то бредовой логике. Так много
время, когда мир действительно принимает безумие его
логика. Здесь не так много людей, которые делают удивленные двойные дубли
когда он выступает с определенными заявлениями. Напротив,
они идут вместе с ним. Кажется, они все поддерживают эти странные
понятия.
Но это с его точки зрения.
Да. Это с его точки зрения, но я не хотел
написать реалистичную книгу с сумасшедшим рассказчиком. я хотел
на самом деле исказили мир книги, приняв
логика рассказчика. На картинах такое часто увидишь.
Экспрессионистское искусство или что там еще, где все
искажены, чтобы отразить эмоции художника, который
глядя на мир.
Это как-то так.Целый
мир, изображенный в этой книге, начинает наклоняться и изгибаться в
попытка организовать альтернативный тип логики. Это
не обязательно сумасшедшая логика. Я не знаю, делает ли это что-то
смысла для вас, но отчасти это связано с тем, что за эти годы я
стал меньше интересоваться — ну, не то чтобы я стал
меньше интересует традиционный нарратив как таковой, потому что в
в некоторых отношениях эта книга гораздо больше подходит для изучения
традиционные приемы, сюжеты и перипетии.Может быть
в целом как писатель я стал меньше интересоваться
реализм. Отчасти, возможно, потому, что такие вещи, как кино и
телевидение делает такие вещи так хорошо. Когда я пишу
роман, возможно, какая-то часть меня хочет предложить в книге
опыт, который вы не можете легко получить, сидя перед
киноэкран или телевизионный экран. По этой причине один
из сильных сторон романов, я думаю, по сравнению с камерой
рассказывание историй заключается в том, что вы можете попасть прямо внутрь
головы людей.
Вы можете исследовать внутренний мир людей
намного тщательнее и с гораздо большей тонкостью. Это не
сказать, что не так много великих режиссеров, которые действительно вас понимают
в чью-то голову. Но форма другая. Это
Внешний вид от третьего лица.
Роман, я думаю, требует большего в плане эмоциональное участие, чем фильм, в большинстве случаев так или иначе.
Но даже в плане картинок.Очевидно, на экране
вы показываете изображение полностью. Вы одеваете набор и каждый
Деталь должна быть там. В книге почти наоборот.
В каком-то смысле, чтобы этот проектор включился внутри читательского
голова, вы не можете позволить себе слишком много деталей. Вы даете
достаточно подробно, чтобы читатель привел все эти другие
образы, которые крутятся в его или ее голове, к этому
книга. Поэтому я думаю, что каждый должен видеть разные образы, когда
они читают одну и ту же книгу.
Особенно в эти дни, потому что
люди видели так много изображений. Телевидение, реклама,
кинотеатр.
Вам не нужно описывать себя как писателя. Ты может просто с помощью нескольких ключевых слов вызвать определенные образы. В какой-то степени вы можете баловаться со стереотипами и стереотипные образы, и вы сопоставляете их в маловероятном способы. Я думаю, что это большая разница между написанием сейчас и писать в 19 веке там, где вам, вероятно, приходилось прописать много чего.Если вы описываете путешествие вверх Конго, или что-то, что вы должны были описать это очень, очень тщательно, потому что у большинства людей не было бы визуальных образов: возможно, они могли видеть несколько фотографий исследователи.
Но там не было какого-то общего литературного стенография.
Нет.
Но сейчас у нас их переизбыток. И из
конечно, сейчас мы становимся очень постмодернистскими, потому что мы ссылаемся
не только к реальным кадрам путешествий, которые мы видим, но и
есть фильмы, сделанные из таких мест.
Когда мы были сиротами Действие происходит в Шанхае в
определенное время. Я прекрасно осознавал, что мы не просто
работа с изображениями из реального Шанхая того времени. Ты
говорят «Шанхай», и люди сразу же вызывают в воображении множество
картинки. Есть определенный вид фирменных, упакованных
атмосфера Шанхая: эта экзотическая, загадочная, декадентская
место. То же самое в Остаток дня .Это был случай
манипулирования определенными стереотипными образами определенного
какая-то классическая Англия. Дворецкие, чай и булочки: это
не совсем о том, чтобы описать мир, который вы хорошо знаете и
из первых рук.
Речь идет об описании стереотипов, существующих в
головы людей по всему миру и манипулирование ими
увлекательно.
Остаток дня был превращен в очень успешный фильм.Как вы относитесь к фильму, который в результате?
Я был очень доволен фильмом Remains of the День. Первоначально у меня были эти классические опасения автор видит, как его работа превращается в фильм. В спешке Я бы подумал, что дверь в комнате была не на том месте. Я бы сказал: нет, у вас вся комната не так. Начать снова. [Смеется] Это как бы подчеркивает, что книга должна быть разной для всех, кто ее читает.Так как, конечно, я ничего не описывал.
Например, где может быть окно.
Ага. У меня есть очень специфический набор идей о том, что
происходит. Все остальные, кто читал книгу, должны иметь
немного другая идея, потому что Джим Айвори [the
режиссер] создание фильма имело другой способ, которым он это видел.
Это было очень интересно. Но я быстро преодолел это.Отчасти потому, что это был очень авторитетный фильм. я нашел
когда я смотрел фильм в целом он меня поразил
быстро. Я перестал заниматься этим вопросом: как у них дела?
сделать эту сцену? Как они собираются делать эту сцену? я
на самом деле начал попадать в кровь фильма, почти
до такой степени, что я забыл, что знал историю
уже.
Было ли это интересно для вас?
Я старался не видеть слишком много спешки.Я только что видел крошечный
немного из любопытства, а потом я остановился, потому что я
хотел увидеть что-то более или менее законченное
вещь, чтобы иметь возможность получить опыт этого. я думаю что это
очень хороший фильм. Это работа, отличная от моей. Это Remains of the Day Джеймса Айвори, который связан с
мой Остаток дня. На самом деле мой литературный агент в
Лондон сказала, что, по ее мнению, главное отличие в том, что.
..
это было очень проницательно.я бы никогда не придумала
что-нибудь столь же проницательное, как это — она сказала: Фильм
об эмоциональном подавлении. Но книга о
самоотречение. И это ключевая разница, сказала она.
И я подумал: да, наверное, так и есть. Они есть
принципиально разные темы.
Похоже, это было бы приятно опыт. Чтобы посмотреть, что было вашим видением запуска в чужое видение.
Многие авторы находят это очень болезненным опытом. Они
ощущение, что они что-то теряют. Они потеряли свою
юрисдикция. Это почти иногда родительская вещь с
некоторые авторы. Кажется, они совершенно иррационально возражают
к определенным вещам, и я тоже могу это понять.
Иногда отношения между вами и книгой очень
личное, или вы и персонажи, которых вы создали.И это
как будто кто-то забирает твоих детей и ведет себя странно
вещи с ними.
Просто тот факт, что кто-то другой
претендовать на владение определенными персонажами и определенными
эпизоды могут быть пугающим опытом. очень трудно
понять, если вы не были в том положении. И когда это
идет плохо — если вы думаете, что фильм не работает или даже
иногда, если вы это делаете — я могу понять некоторых авторов
которые очень, очень расстраиваются из-за фильмов.у меня был своего рода
преимущество в том, что я действительно написал несколько сценариев
себя для телевидения, и я также пытался написать
сценарий фильма, который еще может быть снят.
Вы знали процесс.
Да. Я был на другой стороне до некоторой степени и
много думал о разнице между написанием для
экрана и написания романов.Я, может быть, не был так наивен, как
некоторые авторы о процессе перевода в фильм. я
знал, что некоторые вещи должны были произойти.
Вы вообще можете работать, пока вы на тур?
Могу ли я написать ? Ты смеешься? я даже не могу есть. Вы явно не имеете четкого представления о том, что автор тур есть. Это странное существование.я не думаю, что это вещи существовали примерно до 15 лет назад. Возможно в Америке они начались раньше. Но я начал публиковать романы в 1982 году, а тогда это был совсем другой вид литературный мир или книжный мир.
Известные авторы дня не гастролировали. Они
время от времени читать лекцию в каком-нибудь престижном учреждении
но они не пошли бы в эти книжные туры.Они были очень
частные фигуры. Весь издательский мир изменился. Также
мир продажи книг изменился, я думаю. Во многом для
лучшее. Но, в чем-то, к худшему с тяжелым
акцент на нижней строке. Где-то в уравнении я думаю
авторы начали использовать в качестве основного маркетингового инструмента.
Мы
являются наиболее часто используемым маркетинговым инструментом. Некоторым
насколько мы удваиваемся теперь как книжные представители. Мы такие
личный контакт между издательством на восточном побережье
и несколько дорогих независимых книжных магазинов на западном побережье.Это
не все можно сделать только в Интернете или по факсу. То
отношения должны иметь это человеческое прикосновение и один из
Способы, которыми это делается, заключаются в том, что авторов отправляют в
делать мероприятия.
Я думаю, вместе с взрывом творческого письма
классы по всему миру, книжный тур — еще одна большая новинка
вещь, которая повлияет на современное письмо. я
думаю, что это два больших, больших влияния.я думаю эти
намного больше, чем компьютерные технологии или что-то вроде
тот. Это то, что действительно влияет на
среда, в которой писатель думает, творит, пишет.
Я говорю не только о загруженности тура. Это процесс, посредством которого, нравится вам это или нет, вы созданы хорошо осведомлены о том, почему вы пишете и как вы пишете, кто ваш влияния, и где вы подходите по отношению к другим авторам.Как ваша личная жизнь вписывается в то, что вы пишете. Это хорошая вещь во многих отношениях. Очень хорошо, что ты чувствительны к вашей аудитории. Но тем не менее у него есть эффект, и это, вероятно, меняет то, как вы пишете. Ты стать гораздо более застенчивым писателем. В следующий раз ты иди домой и напиши в своем кабинете, что не можешь забыть все эти вопросы, все эти исследования, все эти предположения о почему вы пишете, что вы должны написать дальше, что вы не надо было раньше писать, как некоторые вещи связаны вверх.
Часто люди указывают на повторяющиеся вещи в вашей работе, которые
вы не заметили, и поэтому вся невинность потеряна.
Иногда
также теряется некоторая спонтанность. Безусловно, много
включается самосознание. Вряд ли есть автор
кто известен или широко читается, кто сейчас мало гастролирует. я
подумайте, когда люди оглядываются на эту эпоху и когда они смотрят
на литературу, созданную в эту эпоху, им придется взглянуть
в туре, чтобы понять, почему письмо пошло в определенном
направление.
Обязательно ли это негативно для литература?
Нет. Не думаю, что все так плохо. Как я и предполагал, я думаю
есть все виды вещей к этому. я думаю, это неплохо
в том смысле, что писатели хорошо осведомлены о своих
аудитория. Так что я бы не сказал, что это отрицательно, я просто говорю
это большое влияние. В любой век, в любую эпоху идет
быть большими вещами, которые повлияют на написание
то время.Обычно предполагается, что это вещи, которые
воздействовать на общество в целом.
Вот я и говорю, что что-то
конкретно и непосредственно воздействует на мир автора. Но,
в некотором смысле, это происходит не только в мире книг,
это часть всей глобализации.
Одной из причин, по которой этого не произошло раньше, является то, что
авторы обращались к местной аудитории. Вы знаете, кто-то
в Дании были бы вполне счастливы, если бы он стал кем-то широко
читают датчане.И это, безусловно, имело место в Англии.
Великие английские авторы 50-х, вероятно, никогда не смотрели
помимо обращения к англоязычной аудитории. Сегодня мы очень
осознавая, что мы обращаемся к международной аудитории. И
особенно с учетом того, что английский язык становится настолько распространенным —
культурно и языково. По всей Европе люди читают
английских и американских книг чуть ли не больше, чем читают свои
своя. Итак, это своего рода более глобализированный международный
мир, который писатели пишут для сейчас.
Это означает
[что] вместо того, чтобы сидеть дома, возможно, в
самое то, пара интервью в вашей местной прессе, вы
тратить гораздо больше времени, мотаясь по миру, пытаясь
каким-то образом соприкоснуться с этим потенциалом или
реальная мировая аудитория.
Положительная сторона этого, вероятно, в том, что писатели поощрял мыслить широко и интернационально. Не получить провинциальный и замкнутый.И они всегда сделаны очень чувствительны к своим читателям, и они с меньшей вероятностью станут самодовольный.
Недостаток, как и все остальное, связанное с
глобализация. Недостатком является то, что своего рода серость может
захлестнуть и литературу. Что мы все начнем писать
таким же образом. Я знаю, что это происходит со мной,
слишком. Есть много вещей, которые я сейчас не пишу.я остановился
я пишу определенные вещи, потому что я думаю, например,
что это не будет работать, как только оно будет переведено с английского.
Вы можете придумать блестящую строчку на английском языке — с
каламбур или два, вы знаете, но, конечно, это становится чепухой
когда-то переведенный на другой язык, поэтому я не использую
Это.
Правда?
Да.Я уже давно не использую такие вещи, как каламбуры. А
человек, который был моим учителем, Малкольм Брэдбери,
написал роман под названием « сокращения». Это начинается с этого
пассаж Tour de Force, который обыгрывает слово «сокращает» о
Сокращение государственного финансирования и люди режут друг друга:
люди режут друг друга. Слово «вырезать» встречается в
все возможные перестановки примерно четыре или пять раз в строке
все через первую страницу.Это блестящий кусок
пишет на английском, но работает только на английском. Ли
хорошо это или плохо, я бы никогда не написал ни страницы
как это.
И это идет глубже, чем это. Я имею в виду, с точки зрения
как я изображаю персонажей. Я бы не стал изображать их в терминах
в каких ресторанах они тусуются, потому что вы бы не
знаю, что это значит, не говоря уже о ком-то в Куала-Лумпуре. К
сказать, что этот человек тусуется в этом клубе, а не в другом
клуб.Или он носит одежду от этого портного, а не от того
портной. И это идет прямо вниз к темам. Очень
то, что, по вашему мнению, трогает читателей, что, по их мнению,
важный. Так что, конечно, могут быть вещи, которые вы думаете
являются актуальными проблемами в вашей стране в ваше время. Но
вы думаете: Ну, это было бы не очень интересно для
датчане. Так что вы не пишите о таких вещах. Теперь я беспокоюсь
обо всем этом процессе, но это то, что я почти
естественно.Бессознательно. Потому что я знаю, что в какой-то момент
точка, я собираюсь быть там лицом к этой аудитории и
вот для кого я пишу.
Часто это парадокс, что вещи, которые кажутся очень прочно укоренившаяся в одно время и в одном месте — книга о какой-нибудь хутор в России, что ли — такие книги могут часто бывают действительно интернациональными, потому что они задевают за живое, человеческий нерв.
Вы сказали, что очень хорошо международная аудитория.Интересно, может ли часть этого быть что у вас более глобальный или космополитический взгляд из-за свой собственный фон. Я знаю, что ты родился в Нагасаки и что твоя семья покинула Японию, когда тебе было шесть?
Вообще-то пять.
И ваша семья никогда не собиралась оставаться в Британии, хотя они остались там. Интересно, поможет ли это сделать свой взгляд более глобальным?
Не знаю, сделает ли это более глобальным.
Конечно
двойной. японцы и британцы. Я не знаю, был ли я
особенно глобальным в моем мировоззрении в детстве. Но, как
писатель, почти случайно, потому что я начал писать
о Японии — и у меня были всевозможные личные причины
делая это — я думаю, что я излишне ввязывался в
положение своего рода интернационала, если хотите,
автор в кавычках. Вот как я заклеймил себя
с самого начала: как человек, не знавший Японию
глубоко, пишу на английском, целые книги только на японском
символы в.Попытка стать частью английской литературной
сцена такая. Часть причины, по которой я смог сделать
моя карьера писателя в Британии в 1980-х годах была очень быстрой.
было потому, что… как раз в то время, когда я начал
пишите — большой голод по такого рода новым
интернационализм. После довольно долгого времени люди
озабочены английской системой классов или
роман о прелюбодеянии среднего класса или что-то в этом роде, издатели в
Лондон и литературные критики и журналисты в Лондоне
вдруг захотелось открыть для себя новое поколение писателей, которые
будет сильно отличаться от вашего типичного старшего поколения
английского писателя.И они были чертовски уверены, что
писатель должен был быть кем-то очень интернациональным, кто мог бы
своего рода выбить британскую культуру из ее внутренней направленности,
постколониальный постимперский этап. В 1980-х годах люди, которые
увлеченный литературой, ходил с такими людьми, как
[Габриэль] Гарсия Маркес в карманах: Один
Сто лет одиночества , или Милан Кундера. Они становятся
внезапно ставшие модными писатели из совершенно неясных
писатели.
Люди, пишущие по-английски, такие как Салман Рушди — стали новыми героями. И я думаю, что я был почти допустили на литературную сцену, потому что я, казалось, быть международным писателем. Я как-то думал, что это роль, которую я должен был сыграть. Вот почему я был там. И так Я думаю, что по этой причине я, возможно, очень осознаю все интернациональное.Но я думаю, что большинство писателей моего поколение есть.
Если я могу перефразировать — и скажите, правильно ли я понял — я только что слышал, как вы сказали, что некоторые из ваших очень ранних успех был в некотором роде почти благодаря моде.
Мода, возможно, выражается слишком поверхностно, но да: тенденция. Я думаю, что это больше, чем мода, потому что это было частью серьезного сдвига в том, как британцы мысль.
Литературное движение?
Больше, чем литературное движение. Это связано с большим изменение в том, как британцы думали о себе. Так как вы должны помнить, что долгое-долгое время Британия считала себя как центр огромной империи. Длительное время писатели, писавшие английскую литературу, чувствовали, что им не нужно сознательно задуматься о том, были ли они интернациональными или нет.Они могли написать о мельчайших подробностях английского общества и по определению представляло интерес для людей в дальних уголках мира, потому что английский сама культура была чем-то интернациональным важный. Так что им никогда не приходилось думать о том, что, если кто-то в Шанхае не интересовались тем, как шли англичане о своих званых обедах в Лондоне: Ну, черт возьми, ну должны интересоваться .Это было отношение потому что это была доминирующая международная культура. Тот была культура, которую навязывали или навязывали другим культур по всему миру. Если вы хотели узнать о мире на протяжении довольно многих последних двух-трех столетий, Вы должны были знать о британской культуре.
Ну вот и закончилось, видите ли. И я думаю, что это заняло немного в то время как после окончания Второй мировой войны для британцев осознать это.И вдруг, примерно в то время, когда я начал писать, думаю люди пришли к такому осознанию: Мы не центр вселенной. Мы просто маленькие захолустье в Европе. Если мы хотим участвовать в мире, культурно говоря, мы должны выяснить, что происходит в остальном мире. Так же и с литературой. Бесполезно просто говорить о разнице между англичанином из высшего среднего класса и его низшим Жена из среднего класса, знаете ли.Это просто чисто местничество. Вы должны начать смотреть наружу и шире и нам нужны писатели и художники, которые могут рассказать нам, как мы можем вписаться в остальной мир. Нам нужны новости из-за границы. я думаю, это был тот большой сдвиг, базовое осознание того, что Британия не была сердцем Империи, но лишь немного… хоть и мощная, но все же — маленькая страна.
Американские писатели сейчас находятся в таком же положении, что и английских писателей последних нескольких сотен лет.Ты сможешь написать самый замкнутый провинциальный американец роман, потому что американская культура настолько доминирует вокруг Мир. Они пишут вещи мирового значения. Это проще написать то, что всем должно быть интересно просто описав свое колено, если вы американец, вы можно написать что-то очень важное. Остальные из нас не могу этого сделать.
Так что я думаю, что это было нечто более глубокое, чем просто мода.И я думаю, что это отражено во многих аспектах британской жизни. Литература — это всего лишь один, маленький кусочек. Все отношение к тому, что означает «английский», претерпело огромные изменения с тех пор, как я был ребенком в Англии. | октябрь 2000 г.
Линда Ричардс — редактор января. Журнал.
Кадзуо Исигуро, интервью с автором
Интервью с Кадзуо Исигуро
В двух отдельных интервью Исигуро рассказывает о своих книгах Never Let Me Go и Когда мы были сиротами .
Что послужило отправной точкой для «Не отпускай меня»?
В течение последних пятнадцати лет я продолжал писать отрывки рассказа о странном
группа «студентов» в английской деревне. Я никогда не был уверен, кто эти
люди были. Я просто знал, что они живут в разрушенных фермерских домах, и хотя они
типичных студенческих дел – спорили из-за книг, время от времени
сочинение, влюблялся и разлюбил — нигде не было университетского городка или учителя
понимание.Я знал также, что над этими молодыми людьми нависла какая-то странная судьба, но я
не знал что. В моем домашнем кабинете много таких коротких произведений, некоторые
восходит к началу 90-х. Я хотел написать роман о своем
студенты, но дальше я так и не продвинулся; Я всегда заканчивал тем, что писал какие-то другие
совсем другой роман. Затем около четырех лет назад я услышал дискуссию о
радио о достижениях биотехнологии. Я обычно отключаюсь от научных
дискуссии продолжаются, но на этот раз я слушал, и рамки вокруг этих
Мои ученики наконец встали на свои места.Я мог видеть способ написать историю
это было просто, но очень фундаментально, о печали человеческого существования.
Действие этого романа происходит в узнаваемой Англии конца 20 века. Пока что
он содержит ключевое антиутопическое, почти научно-фантастическое измерение, которое вы обычно ожидаете
найти в историях, действие которых происходит в будущем (например, в «О дивный новый мир»). Были ли вы когда-нибудь
точка соблазн установить его в будущем?
У меня никогда не было соблазна перенести эту историю в будущее.Это отчасти
личная вещь. Меня не очень заводят футуристические пейзажи. Кроме того, я
у меня нет сил думать о том, что могут сделать машины, магазины или подстаканники.
как в будущей цивилизации. И я не хотел писать ничего, что
можно ошибочно принять за «пророчество». Я хотел скорее написать рассказ, в котором
каждый читатель может найти отголосок своей жизни.
В любом случае, я всегда видел, как действие романа происходит в Англии 70-х и 80-е — Англия моей юности, наверное.Это далекая Англия от дворецких и Роллс-Ройсов Англии, скажем, Остаток дня . я на фото Англия в пасмурный день, плоские голые поля, слабое солнце, серая улицы, заброшенные фермы, пустые дороги. Помимо детских воспоминаний Кэти, вокруг которого могло бы быть немного солнца и яркости, я хотел нарисовать Англия с такой суровой, холодной красотой, которая ассоциируется у меня с каким-то далеким сельские районы и полузабытые приморские города.
Да, можно сказать, что есть «антиутопическое» или «научно-фантастическое» измерение. Но я думаю из этого больше как тщеславие «альтернативной истории». Это больше похоже на «Что если бы Гитлер победил?» или «Что, если бы Кеннеди не был убит?» Роман предлагает версию Британии, которая могла существовать к концу двадцатого столетие, если бы хотя бы одна или две вещи пошли по-другому на научном фронте.
Кэти, рассказчик этой книги, далеко не так застегнута, как некоторые из
ваши предыдущие рассказчики (например, в «Остатке дня» или «Когда мы были
Сироты) и кажется читателю более достоверным.Был ли это преднамеренный уход
с твоей стороны?
Одной из опасностей, от которых вам как писателю следует остерегаться, является
повторять вещи, которые вы считали хорошими в прошлом, просто для
безопасность их повторения. В прошлом меня хвалили за мою ненадежность,
самообман, эмоционально сдержанные рассказчики. Вы могли бы почти сказать в один
Этап, который считался моей торговой маркой. Но я должен быть осторожен, чтобы не перепутать
рассказчики с моей собственной личностью как писателя.Это так просто, во всех сферах жизни,
быть загнанным в угол вещами, которые когда-то заслуживали похвалы и уважения.
Это не значит, что однажды я не дам отсрочку своему застегнутому ненадежному рассказчики, если это то, чего требует мое письмо. Видишь ли, в прошлом мои рассказчики были ненадежны не потому, что были сумасшедшими, а потому, что были обычно самообман. Когда они оглянулись на свою неудавшуюся жизнь, они было трудно смотреть на вещи совершенно прямо.Самообман этого характерен для большинства из нас, и мне очень хотелось исследовать эту тему в моем более ранние книги. Но Никогда не отпускай меня не беспокоится об этом. самообман. Поэтому мне нужно, чтобы мой рассказчик был другим. Ненадежный рассказчик тут бы только помешал.
Был ли это другой опыт написания с женской точки зрения, и
также писать на современном языке, а не на более формальном языке
прошлые эпохи?
Я не особо беспокоился о том, чтобы использовать рассказчика женского пола.Моя первая опубликованная
роман Бледный вид на холмы тоже был рассказан женщиной. Когда я был молодым
писатель, я использовал рассказчиков, которые были пожилыми людьми, которые жили в очень разных культурах.
из моего собственного. Чтобы жить в
в любом случае вымышленный персонаж, пол персонажа становится лишь одним из многих
вещи, о которых вам нужно подумать, и это, вероятно, даже не одна из самых
требовательные вызовы.
Что касается более просторечного стиля, то она рассказывает на современная Англия, так что я должен был заставить ее говорить соответствующим образом.Эти технические вещи, например, актеры, делающие акценты. Задача не так уж и велика добиться того, чтобы голос был более разговорным или более формальным, правильно представляет характер этого рассказчика. Это поиск голоса, который позволяет читателю реагировать на персонажа не только через то, что он или она делает в истории, но и через то, как он говорит и думает.
Этот роман, как и большинство ваших других, рассказывается через фильтр
объем памяти.Почему память является такой постоянной темой в ваших работах?
Мне всегда нравились текстуры памяти. Мне нравится, что сцена вытащила
из памяти рассказчика размыто по краям, наслоено всякими
эмоции и открыты для манипуляций. Вы не просто говорите читателю: «произошло то-то и то-то». Вы также поднимаете такие вопросы, как: почему она
вспомнили об этом событии именно в этот момент? Как она к этому относится? И когда
она говорит, что не может точно вспомнить, что произошло, но она расскажет нам
в любом случае, ну, насколько мы ей доверяем? И так далее.Я люблю все эти тонкие
вещи, которые вы можете сделать, когда рассказываете историю через чьи-то воспоминания.
Но я должен сказать, что роль памяти в Никогда не отпускай меня несколько отличается от того, что вы найдете в некоторых из моих ранних книг. В, скажем, Остатки Дня , память была чем-то, что нужно было очень осторожно перерыть. эти решающие неверные повороты, эти источники сожаления и раскаяния. Но в этом книга, воспоминания Кэти более благожелательны.Они в основном являются источником утешение. Когда ее время истекает, когда ее мир пустеет одна за другой она дорожит, она цепляется за свои воспоминания о них.
Действие первого раздела этой книги происходит в школе-интернате и
вы хорошо улавливаете давление сверстников и застенчивость ребенка в таких
место. Вы использовали для этого собственное прошлое? Были ли у вас другие прямые
источники, такие как ваша дочь?
Я никогда не ходил в интернат, и моя дочь не ходит в него сейчас!
Но, конечно, я опирался на собственные воспоминания о том, каково это быть ребенком и
подросток.И хотя я не изучаю свою дочь и ее друзей, тетрадь в
стороны, я полагаю, что это неизбежно, опыт родителя информировал бы
как я изображаю детей.
Сказав это, я не могу вспомнить ни одной сцены в разделе «школа». это основано, хотя бы частично, на реальном событии, которое когда-либо произошло со мной или с кем-либо Я знаю. Когда я пишу о молодежи, я делаю почти то же, что и когда пишу о пожилых людях или любом другом персонаже, который сильно отличается от меня культура и опыт.Я изо всех сил стараюсь думать и чувствовать, как они, а потом вижу куда это меня приведет. Я не считаю, что дети предъявляют какие-то особые требования к я как романист. Они просто персонажи, как и все остальные.
Должен добавить, школьная обстановка привлекательна тем, что в некотором смысле физическое проявление того, как все дети отделены от взрослых мир, и получают маленькие кусочки информации о мире, который ждет их, часто с щедрыми дозами обмана, с добрыми намерениями или нет.В другими словами, это служит очень хорошей метафорой детства в целом.
Вы иногда писали сценарии, в том числе для грядущего
«Купец Айвори» из фильма «Белая графиня». И у вас был опыт видения
по вашему роману «Остаток дня» снят известный фильм. Что для тебя
отношения между кино и романом? Полезно или опасно для
писатель работать в обоих?
Я считаю, что писать для кино и писать романы очень разные.это отчасти
потому что писать романы — это мое призвание, моя работа на полную ставку, а я своего рода
восторженный любитель, когда дело доходит до сценариев. Ключевое отличие состоит в том, что в
кино история рассказывается в основном через образы и музыку — слова — это
своеобразная добавка. В романе слова — это все, что у вас есть. Но две формы имеют
много общего, конечно, и я думаю, что вы можете многое узнать об одном из
другой.
Как вы сказали, я написал сценарий к фильму Белая графиня и участвовал в фильм, выпущенный в прошлом году, Самая грустная музыка в мире .Один важный Привлекательность написания сценариев для меня в том, что это часть более крупного совместного процесс. Есть что-то нездоровое в том, чтобы постоянно писать романы всю свою жизнь. жизнь. Романист не сотрудничает так, как музыканты или театральные деятели. через некоторое время отсутствие свежих влияний может быть опасным. Для меня работа над фильм с режиссером, с актерами, может быть, с другими сценаристами — хороший способ сохранить проникают внешние воздействия.
Меня часто спрашивают, боюсь ли я, что написание сценариев сделает мои романы более как сценарии.Но я нашел прямо противоположное. Оглядываясь назад, мой первый Роман, Бледный вид на холмы , кажется мне очень близким к сценарию в техника. Он движется вперед сцена за сценой с урезанным диалогом, небольшим набором описания и ремарки. Но сразу после того, как я закончил этот роман, я написал два сценария для 4-го канала британского телевидения, и это привело меня в острое сознание. Различия между написанием фильмов и написанием романов. я стал недоволен с идеей, что я мог бы написать роман, который с тем же успехом мог бы стать фильм.В то время я чувствовал, что романы как форма не выживут. быть в состоянии конкурировать с телевидением и кино, если только они не сосредоточены только на том, чтобы делать что-то Романы могли бы сделать. С тех пор я стараюсь писать книги, предлагающие опыт, совершенно отличный от того, что вы можете получить перед кинотеатром или экран телевизора. Можно сказать, что я хочу писать неэкранизируемые романы, хотя я Я достаточно увлечен, чтобы обсудить экранизацию, как только закончу книгу! Но пока я писательства, я хочу, чтобы мой роман работал исключительно как роман, а мой сценарий работал уникально как фильм.
Разговор с Кадзуо Исигуро о Когда мы были сиротами
Верно ли
говорят, что «Когда мы были сиротами» — это отчасти дань уважения «золотому веку»
Английский детектив, действие которого происходило в 20-е и 30-е годы.
таких писателей, как Агата Кристи и Дороти Л. Сэйерс?
Может быть, это слишком сильно сказано, чтобы называть роман данью уважения, потому что он
не совсем обычный детектив.Но да, отношения есть.
Эти авторы детективов — Кристи, Сэйерс и многие другие — стали
чрезвычайно популярен в Англии сразу после Великой войны. Сегодня они по-прежнему
читали и наслаждались, но их работа, в общем и целом, высмеивалась как
двухмерный, классовый, а главное — и в отличие от
Американская криминальная традиция — слишком благородная. Я уверен, что вы знаете, что это такое.
Истории часто происходят в какой-то идеализированной английской деревне того времени.
где каждый знает свое место, и жизнь была бы идиллической, если бы не один
Дело: убийца на свободе.Так что все, только на данный момент,
впал в замешательство. Но видение зла не очень страшно. Убийства все
происходят в каком-то измерении, похожем на кроссворд. И все, что нужно, это для одного
примечательная фигура, Великий Сыщик, прибыть на место, пойти щелкнуть, разоблачить
убийца, и порядок и спокойствие восстановлены. В конце этих
книгах, нет ощущения постубийственной травмы, даже когда кто-то прошел через
четыре или пять жертв в крохотной деревеньке.Как только убийца будет разоблачен, тогда
все в саду снова в розовом цвете. Великий сыщик благодарит и уходит.
по-своему. Конечно, если смотреть с одной стороны, это эскапизм самых дрянных
своего рода.
Так что же вас очаровало в этой традиции?
Ну, когда вы посмотрите на это в надлежащем историческом контексте, вы увидите, что это
жанр, наполненный острой тоской. Потому что вы должны помнить, что
этот жанр процветал сразу после полной травмы Великой войны.Европа имела
только что впервые столкнулся с современной войной. Целое поколение молодых
люди умирали в невиданных до сих пор условиях, а социальные ценности
перевернулся вверх дном. Дело в том, что эти детективные истории были поглощены
поколение, которое слишком хорошо знает истинную природу страданий и хаоса в
современный мир. Они прекрасно знали, что зло заключается не в том, что священники отравляют вдов.
за их наследство. Они видели лицо современного зла — безудержного
национализмы, кровожадность, расизм, дегуманизированные технологические массовые убийства, хаос
никто не мог контролировать.Детективные романы «Золотого века», если смотреть на них
определенным образом, исполнены тоски по миру порядка и справедливости,
люди когда-то верили, но теперь прекрасно знают, что это недостижимо.
Есть безнадежное желание, чтобы даже сейчас все, что ему нужно, это эта сверхчеловеческая фигура,
этот детектив, чтобы прийти и исправить мир снова. Это эскапизм, но
эскапизм особенно острого рода.
Кристофер Бэнкс, ваш герой-детектив, в некоторой степени вышел из
этого жанра, но мир «Когда мы были сиротами» довольно далек от этого
из этих благородных тайн, не так ли?
Надеюсь.Я начал с идеи взять один из этих золотых
Детективы возраста и низвержение его, совершенно не в своей тарелке, в суматохе
двадцатого века, когда мир мчится от одного ужаса к другому. я
У меня была эта довольно комичная идея детектива, путешествующего по высшему свету Лондона с
его увеличительное стекло Шерлока Холмса, которое к концу истории рассматривает
расчлененные трупы в зоне боевых действий, с тем же увеличительным стеклом, отчаянно
интересно, кто-черт возьми.’
Действие романа начинается в высшем обществе Лондона 30-х годов, но многое в нем также
происходит в Китае, в Шанхае в первой половине ХХ
век. Что привлекло вас в этом месте?
В течение нескольких лет у меня в голове была идея рассказать историю о том, что
называют «Старым Шанхаем». Мой отец, японец, родился там в
1920 г. и жил там со своими родителями до начала В.В. II. Его
отцу — моему деду — было поручено основать «Тойоту» в Китае, и
вот почему они были там.Toyota в те дни была не автомобильной компанией, а
текстильная фирма. В наших семейных альбомах есть фотографии оригинального мистера Тойоты.
посещение дома. Шанхай в те дни был блестящим, гламурным, диким местом.
Азартные игры, опиум, роскошные декадентские ночные клубы. Центр этого, что было
называется Международным поселением, где происходит действие моего романа.
Британские, американские, европейские и японские промышленники боролись за господство
когда они строили небоскребы и наживали огромные состояния.
Тем временем сами китайцы были вовлечены в ожесточенную подпольную войну между националистами и коммунистами. Были и русские аристократы бежавшие от революции, жившие в гетто, а позже, в тридцатые годы, евреи бежавшие из Европы поселились там. Это было довольно беззаконно, но элита жила в великолепие, в то время как другие, в том числе большинство коренных китайцев, живут в ужасном бедность. Можно сказать, что это был некий прототип многих современных космополитов. города, которые у нас есть сегодня.Я просматривал эти семейные альбомы с фотографиями моих дедушка в белом костюме, в кабинетах с потолочными вентиляторами или позирует перед автомобили с большими подножками, и все это выглядело как в старом кино или что-то. А между тем это был тот самый дед, с которым я жил в тишине. провинциальная Япония в моем детстве. И странно было думать, что мой отец, прожил последние сорок лет в лиственных графствах Англии, на самом деле вырос там наверху. Думаю, я давно хотел начать роман в этом Шанхае. время.Конечно, с войной все это исчезло, а потом и коммунистическая Революция.
Кристофер Бэнкс отправляется разгадать великую тайну своего прошлого: событие
это сформировало его детство в Шанхае. Детство и, точнее, память
являются ключевыми темами здесь. Они важны для вас как для писателя?
Я никогда не писал ничего, что каким-то важным образом не касалось
Детство и память. Эта книга содержит расширенный раздел, содержащий
воспоминания рассказчика о невинном счастливом детстве в Шанхае до событий
внезапно отнял у него все.Меня всегда интересовала память,
потому что это фильтр, через который мы читаем наше прошлое. Он всегда тонирован — с
самообман, вина, гордость, ностальгия, что угодно. Я нахожу память бесконечно
увлекательно не столько с неврологической или философской точки зрения, сколько
этот инструмент, с помощью которого люди рассказывают себе о жизни, которую они вели, и
о том, кем они стали.
Между прочим, ностальгия — это чувство, которое меня очень интересует в эти дни. Этот книга много о ностальгии.Я думаю, что ностальгия — очень порочащая эмоция, и Я хотел бы высказаться от его имени. Конечно, это может быть транспортным средством для многих дрянной, реакционный багаж. Но в чистом виде я думаю, что ностальгия эмоции — то же, что идеализм для интеллекта. Это то, как мы тоскуем для лучшего мира. Мы помним время — часто из далекого детства, — когда мы верили, что мир намного добрее, чем он оказался, когда мы выросли вверх. Я думаю, что ностальгия — это глубокое чувство, которое слишком часто игнорируют. несправедливо.
Как и дворецкий Стивенс в «Остатке дня», Кристофер Бэнкс —
человек, неспособный увидеть более широкую картину мира в своем стремлении к порядку в довольно
островная вселенная, которую он знает. Вас привлекает та часть нас, которая несколько
введены в заблуждение нашим собственным уникальным опытом?
Ну, вообще-то я думаю, что большинство из нас живет в своем маленьком мире. Это естественно.
Мы делаем свою работу, мы воспитываем наших детей, мы пытаемся выжить как можно лучше.
Очень трудно получить правильную перспективу в нашей жизни.очень трудно
поднимитесь над насущными нуждами, которые тяготят каждого из нас, и взгляните на
как обстоят дела там, над линией крыши. Да, мои персонажи заблуждаются, или
они не видят, где их маленький мир вписывается в большой мир, но это
потому что я чувствую, что для большинства из нас это наша судьба. Наш маленький мир
уникальный опыт, где живет большинство из нас.
В начале своей взрослой жизни вы планировали стать (и были)
певец-песенник.Был ли переход к писательству легким для вас, и вы находите
работа вообще похожа?
Как вы говорите, с шестнадцати лет, а может быть, и до двадцати четырех, мой
целью было стать автором песен. Это были 70-е, так что да, это естественно
казалось, был певцом и автором песен. Это было недостатком, так как мое пение,
ну скажем так это не сильная сторона! Но я играю на гитаре и фортепиано, и я
написал более сотни песен, записал демо-записи и сделал все возможное, чтобы отправиться в
увидеть мужчин A&R в различных звукозаписывающих компаниях.Моими героями были такие люди, как
Дилан, Леонард Коэн, Джони Митчелл, Крис Кристофферсон. Мне также понравилось
авторы песен более ранней эпохи, такие как Гершвин, Коул Портер, Карлос Жобим. я
всегда любил ранние песни Джимми Уэбба. «К тому времени, когда я доберусь до Феникса» был
своего рода идеал для меня: экономия повествования, смесь горько-сладкого,
воскрешение пейзажа, все это есть. Во всяком случае, у меня было несколько лет безупречной
неудача в построении карьеры. Но оглядываясь назад, я многому научился
от написания моих песен, и когда я начал писать художественную литературу, когда я был
двадцать четыре, я думаю, что смог начать с более продвинутой точки, чем я
иметь иначе.Когда я иногда читаю работы пишущих студентов или писателей
которые только начинают, я часто узнаю, через что они проходят в
вымысел, через который я прошел в своей музыке. Например, я думаю, что справился со своим
интенсивный подростковый автобиографический этап в написании песен. (Вы бы не хотели
услышать эти песни.) Точно так же авторы часто проходят этот этап, своего рода
фиолетовая прозаическая фаза, когда вы в восторге от получения в первый раз
что-то вроде технического мастерства: я тоже прошел через это в своих песнях.У меня есть
много песен со странным потоком сознания лирикой, проходящей через дополненную
и уменьшенные аккорды, играющие под какой-то латинский ритм. К тому времени, как я пришел к
писать короткие рассказы, мне удалось урезать вещи сразу. я начал
различать то, что было показухой, и то, что было подлинным художественным
выражение. Хотя, заметьте, это различие мне трудно провести.
Над чем вы сейчас работаете?
Как это случилось, я думаю о романе о писателе американского популярного
песни, между концом В.W. II и начало рок-н-ролла. Кто-то из
европейского происхождения, обучался классической европейской музыке в детстве в
Вене или Страсбурге или где-то в этом роде, кто приезжает в Америку без гроша в кармане.
беженец, учится этому джазу и шоу-музыке, становится американцем. Но у меня есть два
другие возможные романы, и я еще не решил, над каким работать дальше. После
к концу года я перестану путешествовать и рекламировать свою последнюю книгу и
действительно приступайте к работе над моим следующим.
Если не указано иное, это интервью было взято во время первой публикации книги и воспроизводится с разрешения издателя. Это интервью не может быть воспроизведено или перепечатано без письменного разрешения правообладателя.
Преимущества членства- Отзывы
- Статьи «По ту сторону книги»
- Бесплатные книги для чтения и рецензирования (только для США)
- Поиск книг по периоду времени, обстановке и теме
- Подсказки, похожие на чтение книг и авторов
- Дискуссии в книжном клубе
- и многое другое!
- Всего 12 долларов за 3 месяца или 39 долларов в год.
- Подробнее о членстве!
Never Let Me Go: A Profile of Kazuo Ishiguro
Ох, ты что-то все портишь, да? Кадзуо Исигуро изучает мою тарелку с булочками, приподняв бровь. Сейчас время чаепития в кафе под названием «Ришо» на Пикадилли, и мой урок английских манер и ритуалов проходит не очень хорошо. Каким-то образом мне удалось разбросать крошки на его стороне стола. С ироническим раздражением Исигуро дает еще одну инструкцию: «Сначала распределите крем, а затем положите сверху варенье, вот так», — говорит он, готовя лепешку, которую мог бы использовать художник-натюрмортист.— Думай об этом, как о намазывании кровью свежевыпавшего снега. Я делаю еще один удар по нему и строю что-то похожее на рогалик. Исигуро хмурится.
Писатель Кадзуо Исигуро в 2005 году.
(Кредит: Фил Уидон)Трудно сказать, является ли эта демонстрация брезгливости спектаклем, гамбитом в стратегии Исигуро для нашего интервью — первого, как он позже скажет мне, из трехсот, которые он может дать по всему миру в течение следующего года, продвигая его новый роман « Never Let Me Go », опубликованный издательством Knopf в апреле.
Если это так, то его трудно винить. Исигуро исполнилось пятьдесят в ноябре прошлого года, и он достиг совершеннолетия вместе с рекламным ГУЛАГом, известным как Author Tour. Большую часть своей взрослой жизни он посвятил написанию романов (шесть, включая этот новый), а затем публично рассказывал об этом процессе. Неудивительно, что он довольно хорошо научился контролировать ход интервью. «Вы хотите подтолкнуть кого-то к своего рода откровению, — говорит Исигуро, слегка обнажая руку, — но это должно выглядеть естественно, почти как открытие.
Заявление Исигуро можно применить непосредственно к его романам, все из которых были опубликованы в Соединенных Штатах, а некоторые из них вошли в списки бестселлеров. Наиболее известен своим лауреатом Букеровской премии, романом «Остаток дня » (Кнопф, 1989) — историей подавленного дворецкого, который понимает, что отдал свою жизнь устаревшей идее служения. Исигуро стал самым сладострастно обманчивым рассказчиком. писать на английском языке. (Его работа также была переведена на двадцать восемь других языков.) Он довел то, что романист и критик Джеймс Вуд называет «надежно ненадежным» рассказчиком, до его художественного апогея, создавая персонажей, настолько хорошо умеющих маскироваться, что даже после того, как мы услышали и увидели их на протяжении всего романа, они остаются несколько загадочными.
Но, несмотря на то, что его способности принесли ему похвалу, Исигуро признает, что слишком хорошо играть в хитросплетения повествования опасно. «Есть определенный способ рассказать историю», — говорит он, быстро говоря с тем, что британцы однажды назвали акцентом BBC: правильный, средний класс.Глаза у него добрые, но тон резкий. «В ваших сценах есть определенная текстура, от которой вы пристрастились: текстура памяти. Я должен быть осторожен, чтобы не продолжать использовать те же устройства, что и в прошлом».
Однако именно эта текстура сделала его работу с самого начала такой уверенной, такой мощно обитаемой. Его первый роман « Бледный вид на холмы » (Патнэм, 1982) рассказывается голосом японской вдовы, которая вспоминает свою жизнь и семью и постепенно приходит к пониманию самоубийства своей дочери.В своей второй книге, «Художник плавающего мира », японец пытается устроить свадьбу своей дочери, борясь с подробностями своих прежних проступков. Поскольку действие обеих книг происходит в Японии, их часто рассматривали как завуалированную автобиографию.
Исигуро признает, что в этом восприятии есть доля точности. «В какой-то степени написание [ Бледный вид на холмы и Художник плывущего мира ] было актом сохранения вещей, которые в противном случае исчезли бы в моей памяти», — говорит он.Но он не считает, что работы взяты преимущественно из его жизни. И ему неудобно из-за предположений, которые были сделаны о нем и его писательских целях. «Люди продолжали спрашивать меня, пытаюсь ли я быть мостом между Востоком и Западом в Японии. Это было настоящим бременем, и я тоже чувствовал себя законченным шарлатаном. Я был не в том положении, чтобы быть экспертом».
Прочитайте некоторые из нескольких десятков интервью, которые он дал за последние пять лет, и легко понять, почему Исигуро может чувствовать себя так.Родившийся в Нагасаки в 1954 году, он покинул Японию в возрасте пяти лет и оказался в Суррее, на юге Англии, со своей семьей. Отец Исигуро, океанограф, должен был временно работать в британском правительстве. Однако финансирование его работы постоянно возобновлялось, и в итоге они остались. Исигуро учился в гимназии в Суррее, затем поступил в университет в Кенте, где изучал американскую литературу и получил степень по английскому языку и философии.
После окончания университета в 1978 году он некоторое время работал социальным работником, прежде чем вернуться в школу и получить степень магистра творческого письма в Университете Восточной Англии (британский аналог Мастерской писателей Айовы).Его первая опубликованная работа появилась в 1981 году в антологии Фабера, в которую вошли три его рассказа. Один из них в конечном итоге стал Бледный вид на холмы . В 1983 году Granta поместил его в свой первый список 20 лучших писателей до 40 лет вместе с Яном Макьюэном и Салманом Рушди. В 1986 году он женился на своей жене из Глазго Лорне. А в 1992 году у них родилась дочь Наоми. Только в 1989 году Исигуро впервые вернулся в Японию с книжным туром.
Как он сказал Майе Джагги в Guardian в 1995 году: «У меня были очень сильные эмоциональные отношения в Японии, которые были разорваны в возрасте становления.… Я только недавно осознал, что у меня могла быть другая жизнь, цельный человек, которым я должен был стать».
Это чувство утраты деликатно отражается в новом романе Исигуро « Никогда не отпускай меня », который на сегодняшний день является его самым радикальным стилистическим отклонением. Действие всех других его книг происходит в узнаваемом историческом контексте: от фона разоренного Шанхая во время китайско-японской войны в году. День до опустошения после Второй мировой войны Бледный вид на холмы .
Никогда не отпускай меня , однако, выходит за рамки истории, поселившись в своего рода альтернативной Англии 1990-х годов. В то время как последний роман Филипа Рота, Заговор против Америки а, основан на небольшом изменении в американской политической истории, Никогда не отпускай меня меняет одну важную деталь в области науки. Он представляет мир, в котором генетическое клонирование, а не ядерные технологии, оказывается определяющей наукой 20-го века.
Трудно описать, что за книга получается. В то время как история имеет футуристические черты, Never Let Me Go лишена гаджетов и технологий, присущих большинству научной фантастики. Роман существует в мире, контуры которого мы должны догадываться, а не наблюдать, что придает ему зловещий оттенок. При любом упоминании «научной фантастики» Исигуро раздражается. «Когда я пишу художественную литературу, я вообще не думаю о жанре. Я пишу совсем по другому. Это начинается с идей.
Несмотря на то, что Never Let Me Go выводит Исигуро за рамки его обычного стиля, книга охватывает ту же тематическую территорию памяти, что и другие его книги. По мере развития сюжета главная героиня Исигуро, Кэти Х., вспоминает свое детство, проведенное в сельской английской школе-интернате под названием Хейлшем. Вместо того, чтобы рассказывать нам о студентах, которые стали известными политиками или знатоками общества, «Кэт» описывает достижения своих выпускников, большинство из которых стали «опекунами» и «донорами».
Читателю требуется некоторое время, чтобы понять, что это значит, но ясно одно: в 31 год Кэт осталось жить не так уж много времени, и рассказ ее истории — это способ разобраться в миниатюрных кризисах и зрелищах ее заранее укороченная жизнь. Исигуро говорит, что использовал идею книги как «метафору того, как мы все живем», напоминая столь же потусторонний роман Уильяма Голдинга « Повелитель мух ». «Я просто синхронизировал временной отрезок с помощью этого устройства. Нормальная продолжительность жизни составляет от 60 до 85 лет; эти люди [в Never Let Me Go ] искусственно сократили этот период.Но в основном они сталкиваются с теми же вопросами, с которыми сталкиваемся все мы».
Разрыв между чудовищностью того, что персонажи Исигуро должны лишиться в качестве доноров и опекунов, и относительной поверхностностью повседневных забот, которые Кэт описывает, оглядываясь на свои молодые годы, придает Never Let Me Go жуткую остроту . Как вспоминает Кэт, ее друзья были помешаны на гормонах, были увлечены сексом и одержимы желанием быть крутыми. Они слушали музыку на плеерах и размышляли о своих учителях.Они были типичными подростками. Но все это время их школа держала их в неведении относительно того, что именно ожидает их во внешнем мире. Только у Кэти, ее друга Томми и подруги Томми Рут хватило интеллектуального любопытства, чтобы рассчитать параметры своего будущего. Never Let Me Go рассказывает историю о том, как их отношения развалились перед лицом этого осознания.
Конструкция Never Let Me Go позволила Исигуро исследовать темный, основной вопрос.«Что действительно имеет значение, если вы знаете, что это произойдет с вами?» — спрашивает Исигуро, имея в виду смерть. «За что вы держитесь, какие вещи вы хотите установить прямо перед тем, как уйти? О чем ты сожалеешь? Какие утешения? Что, по вашему мнению, вы должны сделать перед отъездом? И ещё вопрос, зачем всё это образование и культура, если ты собираешься выписываться?» Учитывая настойчивость в голосе Исигуро, это могут быть не только художественные проблемы, но и личные.Судя по ранним откликам на его роман, читатели, похоже, разделят эти опасения. Книга уже отмечена звездочками в Publishers Weekly , Kirkus Reviews и Library Journal .
Когда Исигуро начинал Never Let Me Go , действие происходило в Америке 1950-х годов, о лаунж-певцах, пытающихся пробиться на Бродвей. «Книга должна была быть и об этом мире, и напоминать его песни, — говорит Исигуро, — но потом к обеду пришел друг и спросил меня, что я пишу.Я не хотел говорить ему, что я пишу, потому что я не люблю этого делать. Так что я рассказал ему об одном из моих других проектов. Я сказал: «Может быть, я напишу эту книгу о клонировании». Год спустя Исигуро отказался от своего первоначального сеттинга и тем и занимался полировкой книги, которая только что поступила в продажу.
Вряд ли Исигуро вернётся к своей первой идее. Ведь он уже прожил ее определенным образом. Раннюю часть своей жизни он посвятил мечтам о музыкальной карьере, написанию собственных песен, а также записи и рассылке демо.«Многие люди, когда только начинают писать, копируют прочитанное и пишут о том, что пережили. По сути, я сделал все это с написанием песен», — говорит он. Исигуро так и не отправился в путь со своим выступлением, но он сжег большую часть своей подростковой тоски. И он до сих пор играет на пианино, чтобы расслабиться. Но он добавил еще один творческий выход к своей художественной литературе.
С тех пор, как по фильму «Остаток дня » был снят фильм по сценарию лауреата Букеровской премии Рут Правер Джабвала, Исигуро сам работал над сценариями.В 2003 году по его оригинальному сценарию « Самая грустная музыка в мире » был снят фильм с Изабеллой Росселлини в главной роли. Осенью в США выйдет фильм по другому его сценарию « Белая графиня » с Рэйфом Файнсом и Ванессой Редгрейв в главных ролях.
Судя по его интересу к кино (Исигуро признается, что у него есть домашний кинотеатр, и у него есть планы по созданию фильмотеки), в ближайшие годы появится больше фильмов, а также художественная литература, которую он готовит, обо всех из которых он обычно сдержан.Это хорошая жизнь, он знает об этом, но всегда присутствует тень того, что случилось бы, если бы его семья вернулась в Японию. Каждый день, проживая эту жизнь, Кадзуо Исигуро знает, что теряет еще одну. Вот почему он продолжает писать, воображая людей в не совсем его мирах, людей, которые должны примириться с упущенными возможностями и попрощаться с прошлым.
Джон Фримен является редактором литературного издания Freeman , выходящего два раза в год, и автор двух научно-популярных книг: Тирания электронной почты и Как читать романиста .Он также редактировал две антологии о неравенстве: «Рассказы о двух городах: лучшие времена и худшие времена в сегодняшнем Нью-Йорке» и T элей двух Америк: истории о неравенстве в разделенной нации . Его дебютный сборник стихов « Maps » только что вышел в издательстве Copper Canyon Press. Исполнительный редактор Literary Hub, он преподает писательскую программу в Новой школе и постоянно работает писателем в Нью-Йоркском университете. Его работы были опубликованы в New Yorker, , Paris Review, и New York Times, и переведены более чем на двадцать языков
.Кадзуо Исигуро использует искусственный интеллект, чтобы раскрыть пределы собственных возможностей.
В начале 1980-х, когда Кадзуо Исигуро только начинал писать романы, нашу литературную планету охватило краткое увлечение под названием марсианская поэзия. Начало ему положило стихотворение Крейга Рейна «Марсианин посылает открытку домой» (1979). Стихотворение систематически использует технику отчуждения или остранения — то, что русские критики-формалисты называли остранение — в то время как наш озадаченный марсианин пытается в своем понимании ряд загадочных человеческих привычек и устройств: «Модель Т — это комната с замком внутри—/ ключ повернут, чтобы освободить мир / для движения.Или, далее в стихотворении: «В домах спит призрачный аппарат, / который храпит, когда его берешь в руки». В течение нескольких лет, наряду с обычными порциями Хьюза, Хини и Ларкина, британские школьники научились отмывать эти остроумные подделки: «Кэкстоны — механические птицы с множеством крыльев / И некоторые из них ценятся за их отметины — / они заставляют глаза таять. / или тело кричать без боли. / Я никогда не видел ни одной мухи, но / Иногда они садятся на руку». Учителям понравилось стихотворение Рейна и, возможно, весь берлицовский аппарат марсианства, потому что оно делало отчуждение таким же простым, как и перевод.Что за заколдованный аппарат? Телефон, мисс. Отличная работа. Что такое Кэкстоны? Книги, сэр. Великолепный.
Отчужденность сильна, когда она ставит под сомнение известный мир, когда она делает реальное поистине странным; но сильнее всего, когда это чья-то отчужденность, выдвигающая на первый план пристрастность человеческого существа (ребенка, сумасшедшего, иммигранта, эмигранта). Стихотворение Рейна, превращающее отчуждение в систему, делает непонимание марсианина привычным занятием, как только мы его освоим.А поскольку марсиан на самом деле не существует, их искажение менее интересно, чем человеческое разнообразие. В конце концов, работа марсианина состоит в том, чтобы неверно истолковывать человеческий мир. Человеческая пристрастность более показательна — прерывистая, иррациональная, тревожная. Можно жаждать более близкого отчуждения: как насчет того, чтобы инопланетянин, посылающий открытку домой, пришелец-резидент, дворецкий или даже клонированный человек?
Но одно дело добиться такого эффекта в стихотворении, которое может счастливо плавать образ за изображением, и совсем другое — в романе, привязанном к привязанной точке зрения.Было бы трудно не персонализировать отчуждение при написании художественной литературы. Выдающийся русский формалист Виктор Шкловский заинтересовался приемом Толстого, отметив, что он заключается в том, что романист не позволяет своим героям называть вещи или события «правильно», описывая их как бы впервые. В «Войне и мире», например, Наташа идет в оперу, которую не любит и не может понять. Описание Толстого улавливает перспективу Наташи, и опера видится «неправильным» образом — большими людьми, поющими без причины и нелепо раскинувшими руки перед раскрашенными досками.
Самым восторженным остранителем двадцатого века был Владимир Набоков, имевший слабость к визуальным приколам марсианского толка — полусвернутый и промокший черный зонт, воспринимаемый как «утка в глубоком трауре», адамово яблоко, «движущееся, как набухшая в форме растерянного подслушивателя» и так далее. Но в наиболее трогательном его романе «Пнин» (1957) отчуждение — это состояние и приговор незадачливого героя романа, русского эмигранта профессора Тимофея Пнина. По-толстовски, Пнин видит Америку как бы в первый раз и часто ошибается: «Любопытная корзинкообразная сетка, чем-то похожая на прославленную бильярдную лузу, но без дна, почему-то была подвешена над дверью гаража. .Позже мы узнаем, что Пнин, должно быть, принял зал храмовников или зал ветеранов за турецкое консульство из-за толп носящих фески, которые он видел входящими в здание.
На английской литературной сцене Крейг Рейн и Мартин Эймис в своей преданности Набокову были яркими марсианами. Считается, что такое письмо доказывает свое качество восхитительной оригинальностью богатых фигур речи; тому, что Эмис назвал «обетом бедности», не место за главным столом отчуждения.Клише и китч ненавидят как мертвящих врагов. (Набоков регулярно отмахивался от таких писателей, как Камю и Манн, за то, что они не достигли того, что он считал должной отметкой.) Кадзуо Исигуро, непревзойденный писатель-обет бедности, кажется, был далек от этого стола. Большинство его недавних романов рассказано с акцентом карающей мягкости; все они в изобилии используют клише, банальность, уклончивость, напыщенную многословность. В его новом романе «Клара и солнце» (Кнопф) есть такая веселая тупость: «Мы с Джози много раз дружески спорили о том, как одна часть дома соединяется с другой.Например, она не согласилась бы с тем, что шкаф для пылесоса находится прямо под большой ванной». Ага, говорим мы себе, мы снова в трагикомичном и абсурдистском мире Исигуро, где вопрос о новом пенале школьника («Никогда не отпускай меня») или о том, как дворецкий разрабатывает именно правильный «штатный план» (« Остаток дня») или просто ожидание неприбывшего автобуса («Безутешные») могут ошеломить прозу на страницы.
Но «Клара и Солнце» подтверждает подозрение, что самым верным наследником набоковского отчуждения в современном романе, не говоря уже о самом лучшем и глубоком его марсианском, является Исигуро, скрывавшийся все эти годы у всех на виду, слегка прикрытый своей литературной пеленой оцепенения. и уловка.Исигуро, как и Набоков, любит использовать ненадежных рассказчиков, чтобы ненадежно фильтровать — то есть отчуждать — мир. (Во всем его творчестве только его предыдущий роман «Погребенный великан» прибегал к сравнительной устойчивости повествования от третьего лица и, вероятно, был от этого слабее.) Часто эти рассказчики действуют как люди, эмигрировавшие из известном мире, как клон Кэти в «Не отпускай меня», или как иммигранты в своем собственном мире. Когда дворецкий Стивенс в «Остатке дня» едет в Корнуолл, чтобы встретиться со своей бывшей коллегой мисс Кентон, становится очевидным, что он никогда не рисковал покидать свое маленькое английское графство недалеко от Оксфорда.
Эти ораторы часто скрывают или подавляют что-то неприятное — и Стивенс, и Масудзи Оно, рассказчик «Художника плывущего мира», уклоняются от участия в фашистской политике. Они неверно истолковывают мир, потому что читать его «правильно» слишком болезненно. Вялость рассказчиков Исигуро — это сама риторика их отчуждения; мягкость — это уклончивое перемирие, которое репрессии заключили с правдой. А нас, в свою очередь, то убаюкивает, то провоцирует, то отчуждает это успокоительное равновесие.«Never Let Me Go» начинается словами: «Меня зовут Кэти Х. Мне тридцать один год, и я работаю сиделкой уже более одиннадцати лет». Этот обычный голос сначала кажется таким знакомым, но вскоре он начинает казаться значительно странным, а затем резко отличается от нашего собственного.
Вы можете возразить, что, по крайней мере, со времен Кафки, разного рода отчуждение было богатейшим литературным ресурсом в художественной литературе — в кафкианских фэнтези или ужасах, в научной фантастике и антиутопиях, в ненадежном повествовании, в литературе о фланерических путешествиях, как это практикуется. таким писателем, как В.Г. Зебальд и в литературе об изгнании и иммиграции. Исигуро освоил все эти жанры, иногда объединяя их в одной книге, всегда на своих собственных условиях. Себальда, например, справедливо хвалили за странные вещи, которые он делал со своей антикварной прозой от первого лица, когда его рассказчики блуждали по устрашающе остраненному английскому и европейскому ландшафту. Но Исигуро добрался туда раньше него, и проза «Остаток дня» (1989) вполне могла повлиять на англо-германского автора «Кольца Сатурна» (1995).Здесь Стивенс описывает опыт выезда со знакомой территории, когда он отправляется из Дарлингтон-Холла:
Но затем, в конце концов, окрестности стали неузнаваемыми, и я понял, что вышел за все прежние границы. Я слышал, как люди описывают тот момент, когда, отправляясь в плавание на корабле, человек окончательно теряет из виду землю. Я думаю, что переживание беспокойства, смешанного с возбуждением, часто описываемое в связи с этим моментом, очень похоже на то, что я чувствовал в «Форде», когда окружающее меня становилось странным.. . . Меня охватило чувство, что я действительно оставил Дарлингтон-холл позади, и, должен признаться, я почувствовал легкую тревогу — чувство, усугубленное ощущением, что я, возможно, вообще не на правильном пути, а мчусь на полной скорости. неправильное направление в пустыню.
Вполне возможно, что это один из беспокойных интеллектуалов Себальда, его мысли полны литературы и смерти, он бродит по внезапно ставшей сверхъестественной Европе — «пустыне». На самом деле Стивенс как раз едет в безупречный кафедральный город Солсбери.
Клара, рассказчик нового романа Исигуро, является своего рода роботизированной версией Стивенса и своего рода двоюродной сестрой Кэти Х. Она сиделка, служанка, помощница, игрушка. «Клара и Солнце» начинается как что-то из «Истории игрушек» или классического детского «Вельвета» (в котором слегка оборванный плюшевый мишка, терпеливо ожидающий в универмаге, сначала отвергается Матерью, а затем ощипывается ею). в восторге дочка). Клара — Искусственный Друг, или AF, и с нетерпением ждет, когда ее выберут из магазина, который, кажется, находится в американском городе где-то в ближайшем будущем.Насколько можно судить, АФ, питающиеся от солнечной энергии и снабженные искусственным интеллектом, представляют собой комбинацию куклы и робота. Они могут говорить, ходить, видеть и учиться. У них есть волосы и одежда. Они особенно ценятся в качестве компаньонов для детей и подростков. Девушка по имени Джози, которую оценивает Клара, в своем педантичном А.И. образом, чтобы быть «четырнадцать с половиной», видит нашего рассказчика в витрине и взволнованно выбирает Клару в качестве своего AF.
В романе Исигуро действуют два вида отчуждения.Существует относительно прямолинейное остранение научной фантастики. Исигуро лишь слегка оттеняет свой антиутопический мир, вероятно, потому, что он не особо привержен систематическому фальшивому реализму, которого требует полномасштабная научная фантастика. Тем не менее, мы должны перемещаться по вымышленной вселенной, которая очень похожа на нашу собственную, но где люди бесконечно смотрят или нажимают на свои карманные «продолговатые предметы», где взрослые каким-то образом стратифицированы своей одеждой («Мать была офисной работницей, и по туфлям и костюму можно было сказать, что она высокопоставленная»), и где дорожные рабочие называются «ремонтниками».«В этом бесцветном, безжалостном месте дети фаталистически сортируются на проигравших и победителей; последние, известные как «поднятые», чьи родители решили «продолжать» с ними, обречены на элитные колледжи и блестящее будущее. Лучший друг Джози, Рик, не был поднят, и теперь ему будет трудно получить место в Atlas Brookings («у них количество неподнятых составляет менее двух процентов»). Родители привилегированных сверстников Джози задаются вопросом, почему родители Рика решили не идти с ним дальше.Они просто потеряли самообладание? Кажется важным, что у поднятой Джози есть AF для общения и утешения, в то время как у более бедного, неподнявшегося Рика этого нет.
Нетипично английский : Книги: Автор японского происхождения Кадзуо Исигуро исследует власть и самообман с уникальной и очень британской точки зрения.
Наблюдатель, наблюдающий, как Кадзуо Исигуро подает маленькие чашки японского чая в своем гостиничном номере, предположил бы, что это правильный и наследственный ритуал.
Связь между измельченными листьями чая, замачивающимися в синем фарфоровом чайнике, и человеком с японским именем, однако, обусловлена исключительно благонамеренной любезностью администрации отеля.
«Мало что можно сделать, чтобы противостоять этим стереотипам», — с отчетливым британским акцентом сокрушается писатель, задаваясь вопросом, какое угощение ждало бы его, если бы он зарегистрировался под французским или русским именем.
Исигуро, 35 лет, родился в Нагасаки, Япония, с 5 лет живет в Англии. Прошлой осенью он был удостоен высшей литературной награды страны — Букеровской премии — за свой роман «Остаток дня», рассказчиком которого является типичный английский стереотип — дворецкий.
Портрет настолько убедителен, что в статье в лондонской Sunday Times, отмечает Исигуро, цитируется источник, близкий к королеве, который сообщает, что после прочтения романа она забеспокоилась: «Неужели слуги действительно были такими?»
Книга также привлекла внимание Гарольда Пинтера, который находится на полпути к написанию сценария фильма, и Майка Николса, который собирается снять фильм для Columbia Pictures. Тем временем роман был опубликован этой осенью в мягкой обложке издательством Vintage International Books, и Исигуро отправился в турне по Лос-Анджелесу, где он разливает японский чай и обсуждает стереотипы.
При всем уважении к своим королевским и обычным читателям Исигуро называет заботу о своем дворецком Стивенсе «немного не относящейся к делу. Меня никогда особо не интересовало, как живут настоящие дворецкие», — говорит он.
Джентльмен из джентльмена — наиболее известный по стилизованным персонажам Дживса в книгах П. Г. Вудхауза и Хадсона в телесериале «Наверху, внизу» — предложил комичную картонную фигуру, с помощью которой Исигуро мог исследовать интроспективные темы самоанализа. обман и предательство идеалов.Английская писательница Дорис Лессинг отметила, что такой контраст породил книгу, «очень забавную и одну из самых грустных, которые я могу вспомнить».
Во время живописного спокойного путешествия по английской сельской местности Стивенс, проработавший 35 лет в одном из величайших домов страны, изо всех сил пытается оправдать свой непоколебимый профессионализм и тем самым придать своей жизни достоинство. Видя, что в ящиках буфета блестит серебро, а портвейн подавали джентльменам в гостиной — даже когда его отец умирал наверху, — Стивенс приходит к выводу, что он внес свой вклад в важные события межвоенных лет. принял решение в доме своего хозяина и с готовностью относит любые личные желания к делу служения «нашей земле Великой Британии.
Но так же незаметно, как тень убийцы, прокрадывающаяся по страницам хорошего детективного триллера, осколки разочарования Стивенса незаметно оседают в его сознании, пока он «двигается» в своем ужасном путешествии самопознания.
Однако для его создателя страдания Стивенса — не более чем практическое средство исследования подавления эмоций и отношения простых людей к политической власти.
«В британском и японском обществе умение контролировать эмоции считается достойным и элегантным», — отмечает Исигуро.У Стивенса есть «склонность ошибочно принимать любые эмоции за слабость».
«В конечном счете, — говорит он, — эта книга о трагедии человека, который заходит слишком далеко, который каким-то образом отказывает себе в праве любить и быть человеком. Это то, чем часто занимаются англичане из среднего и высшего среднего класса».
Исигуро приписывает исторический источник классической британской сдержанности обязательному пребыванию в школе-интернате, которое пережили поколения мальчиков и девочек, разлученных со своими родителями в раннем возрасте.
«Любой мальчик, который все время плакал, очень быстро становился прикладом для всех своих товарищей. Способность не показывать свои эмоции, должно быть, имела первостепенное значение для выживания с любой репутацией».
Эта ранняя эмоциональная дисциплина была преднамеренной, думает Исигуро, «потому что британские государственные школы были тренировочной площадкой для людей, которые отправлялись управлять колониями. Поэтому людей учили, как сохранять чопорную британскую внешность в отдаленных уголках мира, где они отчаянно тосковали по дому.Но они никогда не должны показывать, что англичане слабы».
Подобный внешний резерв у японцев имеет другое происхождение, считает он. В то время как британская сдержанность основана на «страхе показать, насколько вы на самом деле человечны», говорит он, японская формальность проистекает из «страха обидеть».
Речь идет «о том, чтобы любой ценой избегать всего, что может привести к открытому конфликту», — говорит Исигуро, добавляя: «Я меньше знаю о японском обществе, но я предполагаю, что это связано с большим количеством людей, живущих наверху». друг друга в очень ограниченных обстоятельствах, что японцам всегда приходилось делать.. . . Вы должны научиться не говорить о том, что вы чувствуете иногда».
Однако помимо социальных нравов Исигуро углубился в более универсальный импульс защитить «эту очень уязвимую область во всех нас, где мы подвергаем себя чувствам и подвергаем себя риску в поисках дружбы и любви». Часто то, что кажется проявлением достоинства и сдержанности, замечает он, «является просто своего рода алиби для трусости».
Критики обратили внимание Исигуро на тему самоограничения.Рецензенты почти повсеместно отмечали, что его первые два романа, «Бледный вид на холмы» и «Художник плывущего мира», действие которых происходит в Японии, были написаны в сдержанном стиле, в котором смысл должен был быть найден в промежутках между тем, что было сказано.
«Я начал задаваться вопросом, откуда это взялось», — говорит Исигуро, решивший сделать сдержанность частью своей темы, а не простой случайностью стиля.
Забота автора об участии в политических системах является более сознательным результатом его опыта взросления в конце 1960-х и начале 70-х годов, когда идеалистическое поколение думало, что ему суждено сделать мир лучше.
«С течением времени я ощущал растущее разочарование тем, что, с одной стороны, обычные люди, такие как мы, должны нести ответственность за то, как управляется страна, потому что мы должны жить в условиях демократии. С другой стороны, большинство из нас не живет в большом мире, где принимаются такие важные решения. Мы просто боремся с повседневной жизнью. . . .
«Поэтому меня привлекла эта фигура дворецкого, который пытается завоевать свое достоинство, очень хорошо выполняя эти грязные дела.. . . Он говорит то же, что и большинство из нас, что мы предлагаем свои небольшие услуги организации или работодателю. . . . Наш небольшой вклад уходит куда-то туда. Мы все надеемся, что он будет использоваться так, как мы одобряем.
«Я чувствовал, что именно в таком положении оказались большинство из нас, которые были радикальными и идеалистическими, — социальные работники, учителя, журналисты, писатели. . . . то, что происходит с нашим вкладом, часто не зависит от нас».
Получив образование в Кентском университете, где он получил степень бакалавра философии и литературы, и в Университете Восточной Англии, где он получил степень магистра писательского мастерства, Исигуро был участником студенческих сидячих забастовок и рок-музыки. н-ролл.
В свободное от учебы время он шесть месяцев работал в проекте жилищного строительства в Шотландии, а затем несколько лет работал, помогая бездомным в Лондоне, и какое-то время жил в общежитии, проводя кампанию за права на жилье.
В течение одного года он работал загонщиком тетеревов, отгоняя птиц из укрытия во время охоты в праздничном замке королевы-матери Балморал, на шотландских болотах и путешествуя автостопом по Соединенным Штатам.
«В то время в Англии не считалось чем-то эксцентричным — хотеть сделать что-то полезное, — говорит он.«Мы были такими же конкурентоспособными, как сегодняшние потенциальные Трампы, но в другом смысле. . . . В те дни мы соперничали друг с другом о том, как достойно мы живем. На самом деле мы бы перетягивали друг другу ранги. Мы смотрели бы свысока на тех, кто получил постоянную работу в банке.
«Вот почему я очарован этим — желанием жить хорошо, а не просто желанием жить комфортно».
Техническое ученичество Исигуро, чтобы стать писателем, пришло в качестве автора песен и гитариста в студенческой группе.
«Было много этих диких экспериментов, когда я играл тысячи джазовых аккордов и писал стихи в свободной форме, со свободными ассоциациями, с множеством блестящих пиротехнических образов», — говорит он.
К концу своей музыкальной карьеры Исигуро привык к художественной экономии формы и выразительности, характерной для его литературных работ. «Я стараюсь говорить как можно проще и понятнее, — говорит он, — вместо того, чтобы пытаться дотянуться до какого-то смысла, выходящего за рамки вашей грамматики.”
В абстрактном искусстве музыки он также научился доверять своему чутью. «Поскольку вы писатель, работающий с помощью слов, иногда возникает тенденция думать, что вы должны логически обосновывать все, что делаете. придумайте какой-нибудь аргумент, почему один пассаж лучше другого возможного пассажа, вы просто знаете, как вы это представляли себе, когда были музыкантом».
Возвращаясь к теме своего японского происхождения, Исигуро находится на менее твердой почве.Отец Исигуро, океанограф, отправленный в Англию для проведения исследований, связанных с Северным морем, и его мать планировали каждый год возвращаться в Японию.Их сын ежемесячно получал пакеты учебных материалов о своей родине. «В детстве я рос в этой очень драгоценной стране, которую я называл Японией, которая была очень ярким и реальным местом в моем воображении».
К тому времени, когда ему исполнилось 22 года, а семья не предпринимала никаких попыток вернуться, Исигуро решил запечатлеть на бумаге это все более слабое сочетание памяти и воображения, что он и сделал в своем первом романе.
Однако только год назад он получил Букеровскую премию и совершил свою первую поездку в Японию.«Когда я вернулся в Нагасаки, я почувствовал, что возвращаюсь домой», — говорит он, отмечая, что это «красивое место среди холмов и моря» так же отличается от Токио, как Портленд, штат Орегон, отличается от Нью-Йорка. «Это был довольно ностальгический визит».
Но Исигуро твердо заявляет: «Я не смог бы выжить в Японии. Это такое же чуждое место (для меня), как и для другого человека».
Но, в отличие от добросовестных иностранцев, Исигуро оказался в затруднительном положении из-за того, что родился в Японии. «Мне пришлось бы продолжать объясняться», — говорит он. «Я не был бы освобожден от очень сложного социального этикета.
Как успешный японец, живущий за границей, Исигуро говорит, что он является воплощением «худшего кошмара людей и их лучшей мечты». Кошмар, потому что он «ребенок, который уехал со своими родителями, потерял свою японскость и заразился», и сон, потому что «они думают: «О, но это может случиться с нашими детьми». Они могут быть приняты и иметь успех в других странах».
«Именно в этот момент японской истории такие люди, как я, попали в странную нервную систему. Это страна, открывающаяся психологически намного позже, чем она открылась коммерчески.. . . Им приходится переопределять японскость».
Со своей стороны, Исигуро планирует продолжать жить в Лондоне, где он вместе со своей женой Лорной МакДугалл, социальным работником, владеет домом в южной части города. Они вместе управляют домом, неплохо обходятся, по его словам, и без дворецкого.
Кадзуо Исигуро в беседе с Кейт Мосс на Всемирной ночи книги
Специальное мероприятие с лауреатом Нобелевской премии по литературе.
Это онлайн-мероприятие, организованное на платформе Британской библиотеки.Забронировавшим заранее будет отправлена ссылка для доступа, и они смогут смотреть в любое время в течение 48 часов после начала.
Кадзуо Исигуро — один из самых уважаемых и знаменитых современных писателей в мире, чьи отмеченные наградами романы включают «Не отпускай меня», и «Остаток дня». Он появляется в разговоре с нет. Автор бестселлеров № 1 Кейт Мосс обсудит « Клара и Солнце », свою первую книгу после получения Нобелевской премии по литературе, на этом специальном мероприятии, организованном The Reading Agency и Британской библиотекой.Мероприятие также приурочено к 10-летию Всемирной ночи книги, национального праздника книг и чтения The Reading Agency.
Клара и Солнце — это захватывающее и прекрасное исследование человеческих связей и творчества перед лицом одиночества и передовых технологий. Исигуро смотрит на наш меняющийся современный мир глазами незабываемого рассказчика, чтобы исследовать фундаментальный вопрос: что значит любить?
Он говорит с Кейт Мосс о том, что вдохновило его на создание романа, и о силе книг и чтения объединять людей и менять жизни.
Посещение этого мероприятия бесплатное, но необходима предварительная запись. Тем не менее, вы можете приобрести копию Klara и Sun за 20 фунтов стерлингов (с бесплатной пересылкой по Великобритании) при оформлении заказа*. Первые 50 копий, купленных вместе с билетами, будут снабжены экслибрисом, подписанным Кадзуо Исигуро.
Забронировавшим это мероприятие также будет отправлена ссылка на второе мероприятие вечера, посвященное Всемирной ночи книги, Книги, которые заставят вас улыбнуться . Это начинается в 8 вечера, после часа чтения 7-8 вечера.
Казуо Исигуро родился в Нагасаки, Япония, в 1954 году и переехал в Великобританию в возрасте пяти лет. Его восемь художественных произведений принесли ему множество наград и наград по всему миру, в том числе Нобелевскую премию по литературе и Букеровскую премию. Его работы переведены более чем на 50 языков. Никогда не отпускай меня и Остатки дня были превращены в известные фильмы, причем последний также был включен в список Всемирной ночи книги в 2012 году. Его последний роман, Клара и солнце , был опубликован 2 марта 2021 года. Фабер и Фабер.Он живет в Лондоне с женой и дочерью.
Кейт Мосс — отмеченная наградами писательница, драматург и писатель, автор восьми романов и сборников рассказов, в том числе многомиллионной трилогии «Лангедок» — Лабиринт, Гробница и Цитадель — и номер один бестселлеры готической фантастики Зимние призраки и Дочь таксидермиста . Ее книги переведены на 37 языков и изданы более чем в 40 странах.Директор-учредитель Женской премии за художественную литературу, она также является заместителем председателя Национального театра в Лондоне. Кейт делит свое время между Чичестером в Западном Суссексе и Каркассоном на юго-западе Франции.
Всемирная ночь книги проводится Агентством чтения и ежегодно отмечается 23 апреля, в Международный день книги ЮНЕСКО. Всемирная ночь книги объединяет людей из разных слоев общества по одной причине – вдохновить других читать больше. С 2011 года организации и частные лица проводят мероприятия по всей стране, чтобы отпраздновать разницу, которую чтение вносит в их жизнь.Организации могут добровольно раздавать книги из нашего ежегодного списка людям, которые не читают для удовольствия или не владеют книгами. В 2021 году Всемирной ночи книги исполняется 10 лет, и она проводится в партнерстве со Specsavers. Узнайте больше на www.worldbooknight.org
Агентство по чтению — это национальная благотворительная организация, которая решает большие жизненные проблемы с помощью проверенной силы чтения. В 2019/20 году она охватила 1,8 миллиона человек. Агентство по чтению тесно сотрудничает с партнерами, включая библиотеки, издательства, тюрьмы, школы, больницы и дома престарелых, для разработки и реализации программ для людей всех возрастов и профессий.Его видение — это мир, в котором каждый читает свой путь к лучшей жизни, и никто не остается позади. Агентство по чтению финансируется Советом по делам искусств Англии. Узнайте больше на www.readingagency.org.uk
*Обратите внимание. При заказе из-за пределов Великобритании взимается дополнительная плата за почтовые расходы в размере 5 фунтов стерлингов.