«Зачем нам гаджеты, если мы потеряли молитву?!»
Его имя ассоциируется с самыми модными и радикальными культурными проектами, и вместе с тем он уверен, что нет ничего радикальнее, чем религия. Его путь к православию был долгим и непростым, а теперь всю свою жизнь — от семейного завтрака до постов в социальных сетях — он старается выстроить вокруг Церкви. В «Интервью номера» — наш разговор с Эдуардом Бояковым, режиссером, продюсером, театральным педагогом, и отрывки его записей из «Фейсбука».«15 лет, чтобы понять и ужаснуться»
— Эдуард, по характеру Ваших высказываний в прессе, записей в «Фейсбуке» видно, что за последние несколько лет в Ваших взглядах на многие вещи — на страну, на Церковь, на себя самого — произошли серьезные перемены. А какой путь надо было пройти, чтобы в «Фейсбуке» у такого суперсовременного человека, как Эдуард Бояков, появились размышления о том, что многие в «продвинутой тусовке» считают сегодня архаичным, — о религии?
— Путь долгий и непростой. Я вырос в Советском Союзе, мое воспитание было комсомольско-атеистическим, другое дело, что в коммунизм, в материализм я никогда не верил. Ущербность материализма я осознал в армии: я служил в горах, постоянно видел вокруг себя невероятной красоты природу, небо — и не мог не ощущать, что в мире есть что-то, что выше и больше нас. Меня захватил вопрос, что же или Кто же это. И получается, что я искал ответ на него всю сознательную жизнь. Точнее — бессознательную. Потому что пока не найдешь ответа на этот, главный вопрос, смысла в других вопросах и поступках нет.
Я долго пытался найти Бога через свое служение театру, музыке. Я был очень этим увлечен, я отдавал себя этому полностью и думал, что смогу найти, что ищу, находясь в пространстве художественной жизни. Ведь в искусстве постоянно совершается поиск истины, в искусстве случаются откровения. Но могу ли я сказать, что я нашел Бога через искусство? Вряд ли. Искусство может помочь, не более. По-настоящему заменить религию оно не в состоянии.
Вы назвали меня суперсовременным, и я не буду кокетничать и говорить: ну что вы, что вы. Я действительно работал с лучшими художниками нашего времени, с лучшими режиссерами, драматургами, дирижерами, композиторами, оркестрами, я видел все крупнейшие фестивали мира и хорошо знаю, как они устроены и снаружи, и изнутри. Я много сил положил на то, чтобы сегодняшнее искусство в России не теряло связи с реальной жизнью, с современным языком. Язык искусства, технологии, форма меняются вместе с жизнью. Поэтому в свое время идеи, продюсерские модели, темы, которые использовали мы с коллегами, были революционными. Они открывали в искусстве что-то новое, они были реакцией на происходящее вокруг. Конечно, мы должны следовать нашим традициям, это наша правая рука. Но должна быть и другая рука — рука действия. Для этого и надо быть современным, авангардным, активным.
Но в какой-то момент авангардизм оказался для меня исчерпанным. Я понял, что авангардизм современного художника — эгоиста, невротика, который бесконечно режет вены, принимает наркотики и при этом пишет гениальные песни, как многие из рок-идолов, — сам по себе никуда нас не приведет.
В 90-е годы я, конечно, верил — если не свято, то сильно — в западную идеологию, в те возможности, которые дают либеральная экономика, свобода, доступность. Но к концу 90-х мне стало ясно, что эта свобода — фальшивая. Я начал видеть исчерпанность потребительской модели поведения, построенной на постоянном стремлении что-то тебе продать, впихнуть. Я начал видеть одиночество западного человека и прежде всего — свое собственное одиночество как человека, впитавшего в себя эти ценности.
И постепенно пришло осознание (к фразе моей коллеги ничего и не прибавишь): «С древнейших времен не было ничего более радикального, чем икона, более непримиримого, чем ритуал, более трудного, чем молитва». Да, обращение к христианской традиции требует серьезных сил, и душевных, и физических. Это гораздо радикальнее, чем создание или использование каких-нибудь новых приложений для гаджетов, которых раньше не было. Зачем нам гаджеты, если мы потеряли молитву?!
И какое счастье, что в то время, когда я занимался поиском нового, авангардного языка в современном искусстве, были люди, которые продолжали молиться. В Псково-Печерском монастыре, на Валааме, в Оптиной пустыни.
— Я знаю, что большое влияние на Ваш приход к православию оказало путешествие на Восток, в страны с другим вероисповеданием. Почему так?
— В то время, в 90-е годы, я серьезно погрузился в бизнес, стал генеральным менеджером крупной международной компании, оказался на Востоке — в Сингапуре, в Индии. И Восток поразил меня прежде всего своей любовью к традициям, приверженностью людей к семье. Я увидел то, чего был лишен сам, потому что рос в семье без отца. Я увидел то, чего лишена была вся наша страна, ведь то, что происходило в России в XX веке с семьей, можно назвать катастрофой. Очень многие из нас, несколько поколений, воспитывались без главы семейства. У кого-то мужья, отцы, деды погибли на войне и в лагерях. В 70-80-е годы статистика разводов стала ужасной. Семья разрушалась как институт. Что уж говорить о том, насколько слаба сегодня наша связь с двоюродными, троюродными сестрами, братьями, дядями, племянниками. А ведь это важно! Потому что с мамой, папой, бабушкой, дедушкой ты еще хоть как-то разберешься в надежде на то, что они отпишут тебе свою квартиру, и за это ты будешь им, стареньким, возить кефир. Но это не большая семья, не род. А вот когда ты знаешь, в какой институт поступает твой племянник, за кого выходит замуж твоя троюродная сестра — тогда возникает ощущение большой, настоящей семьи. В этом смысле наш народ выглядит очень слабым, это большая трагедия нашей культуры. Необходимо возрождение.
На Востоке мне довелось общаться с очень богатыми людьми, которые были совершенно лишены европейской суетливости и невротичности. Они одинаково спокойно чувствовали себя и в офисе, и на улицах восточного города, и на базаре, и в кругу своих огромных семей. Довелось видеть, как они умеют радоваться религиозным праздникам, как к ним готовятся, как умеют угощать.
Я не был посвящен ни в одну восточную традицию, но я уделял много внимания и исламу, и буддизму, и индийским философским системам.
И я счастлив, что это было в моей жизни. Но часто бывает, что самого близкого, самого дорогого, самого естественного ты не замечаешь. И только совершив вот такое огромное путешествие — в современное искусство, в большие культурные проекты, в страны с прочным религиозным и семейным укладом, я начал осознавать, что все это время главные жизненные ценности я обходил стороной. И только после этого путешествия и во многом благодаря ему начался мой путь к христианству, к православию. Ведь какой прекрасной бы ни была индийская религия — это религия, которая не даст тебе связи с землей, с предками, с языком.
Эдуард Бояков с женой Людмилой и сыном Захаром. Фото из семейного архива
— Вы помните, когда впервые прочитали Евангелие?
— Можно сказать, что в моей жизни было три этапа. Первый — очень поверхностный, когда Евангелие воспринималось как литературный текст. Надо ведь было знать, о чем идет речь, когда смотришь рок-оперу Эндрю Ллойда Уэббера «Иисус Христос — суперзвезда», читаешь книгу Достоевского, Умберто Эко или готовишь спектакль. Уже тогда, в 90-е, на вопрос о вере я мог сказать, что я христианин, ведь в детстве был крещен. Изредка заходил в храм, ставил свечку. Но скорее это было похоже на экскурсию в музей, на игру. А десять лет назад, после того, как мне исполнилось сорок, в жизни начали происходить более острые события, трагически погиб брат, у меня случился серьезный духовный кризис. Я вдруг осознал ужас того, с чем спокойно жил многие годы. Осознал, сколько боли причинял другим. Сколько во мне было и остается эгоизма. Осознал, что 15 лет не общался с отцом. Это была даже не обида: просто родители разошлись — и наши с ним пути разошлись тоже. Сейчас мне об этом сложно говорить, потому что в голове не помещается, как так можно, — но я так жил. Тогда-то и началось осознанное чтение Евангелия и серьезный пересмотр своей жизни. Но это тоже был только этап. Начало процесса. Только пять лет назад, встретившись с моей женой, решив венчаться, я осознал, что поиск закончен. Начинается новая жизнь.
Убить в себе невротика
— Многие люди, приходящие к вере сознательно, будучи взрослыми, признаются, что очень сложно вдруг взять и измениться. Как Вы переживали этот «переходный возраст»?
— Может быть, это прозвучит громко, но мне было очень… больно. Я все-таки был уже взрослым человеком — и переходить в этот совершенно новый мир, где ты должен отвечать за все, что наворотил к своим сорока с лишним годам, мне было тяжело. Ну невозможно с таким большим жизненным багажом вдруг взять и полностью измениться. Ты чувствуешь, что хочешь этого — но у тебя не получается. Не получается сразу стать предельно честным и ответственным, начать исправно молиться, поститься и каяться. Не получается сразу понять, что процесс покаяния — это не пытка, не мучение, а возможность посмотреть внутрь себя, и глубина погружения определяется тем, насколько ты можешь быть честным с самим собой.
И я бы, конечно, очень хотел, чтобы мои дети, мои близкие, если и переживали подобные трансформации, то не в 40 лет, а все-таки раньше. И чтобы этот переходный возраст был преодолен как можно быстрее и они скорее ощутили счастье от пребывания в Церкви, скорее оказались в пространстве простоты, гармонии и спокойствия, которые она дает.
— Ваша жизнь после прихода в Церковь меняется?
— Главное, что происходит сейчас со мной, — это попытка изменить свой угол зрения. Я всегда ощущал себя западным человеком и во многом до сих пор им остаюсь. Мне кажется, большая проблема большинства западных людей — невротичное ощущение жизни. Мы постоянно суетимся, боимся что-то не купить, что-то не успеть, не увидеть, не прочитать. Мы вечно беспокоимся оттого, что мы одни, что мы одиноки. И при этом зациклены на самих себе. Когда я организовывал театр «Практика», в тексте первого буклета я привел цитату Сартра, самого известного философа-экзистенциалиста XX века: «Ад — это другие». Вот это исчерпывающая модель современного западного человека: ад — это другие. А христианство говорит: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф 22:39)… И это фраза, которая переворачивает всю жизнь. Надо выбрать одну из этих формул. А мы, типа культурные люди, стараемся и с тем, и с другим жить, сопереживать Сартру, сочувствовать ему….
Жена и близкие говорят, что я сильно изменился. Но я, конечно, не скажу, что вы ведете разговор с просветленным человеком, который все свои вопросы решил и сидит здесь перед вами, испытывает благодать, а потом пойдет сочинять прекрасные волшебные гимны. Конечно нет. Постоянно ловишь себя на раздражительности, постоянно срываешься, искушаешься гордыней, не выдерживаешь даже самых простых обетов, которые ты дал Богу.
Но все-таки что-то меняется. Церковь, молитва лечат этот невроз. Он уходит. Сегодня, независимо от того, получился у меня спектакль или нет, поссорился ли я с коллегами, хорошо ли себя чувствую физически, я знаю, что я не один в этом мире, что я не одинок в своей вере. И я спокоен. Воцерковление оказывает влияние на все: ты заново читаешь классику и многое воспринимаешь в ней совершенно по-другому; ты выбираешь новые книги и фильмы, с которыми будешь знакомить ребенка; определенные маршруты для путешествий и для отпуска. Я не мыслю своей жизни без Церкви, без службы, без причастия. Это счастье для меня.
— Какое путешествие является для Вас наиболее важным? Куда едете, чтобы «ожить»?
— Для меня это Оптина пустынь. Мне посчастливилось некоторое время провести внутри Иоанно-Предтеченского скита: это невероятное место. Очень сложно рассказать о том, что там со мной происходило: я понимаю свою неопытность и боюсь своими рассказами кого-то искусить. Но могу сказать совершенно точно: я был во многих местах мира, которые считаются священными, и никогда в жизни не ощущал того, что ощутил в Оптиной. Кто имеет подобный опыт, тот поймет, о чем я говорю.
Я любому товарищу, будь он пенсионер, студент или 16-летний парень, советую поехать в монастырь хотя бы на месяц. При желании любой человек найдет один месяц, чтобы попроситься в монастырь, пожить с братией, поработать на кухне, в свечном производстве, на ферме. Это то, что останется с тобой на всю жизнь. Недавно сын моего товарища, музыканта Александра Скляра, побывал на Соловках — и я вижу, как сказывается на молодом человеке место такой силы.
Мой духовник
— Вы сказали, что Вам сложно было прийти к вере. А был ли кто-то, кто помогал Вам на этом пути?
— Есть журналистка Этери Чаландзия, которая делала со мной несколько больших интервью для «Российской газеты» и журнала «Искусство кино». И мы с ней все время, смеясь, говорили, что наших бесед хватило бы на целую книгу. Умеет она повернуть разговор в правильную сторону: хоть мы и не дружили близко, но когда встречались, могли долго-долго разговаривать по душам — и за это время у нас сложились теплые отношения.
Поэтому, когда я вдруг увидел книгу под названием «Человек и Церковь. Путь свободы и любви», которую Этери написала вместе со священником Алексеем Уминским, я, конечно, захотел ее прочитать. Я открываю книгу и вижу глубокие рассуждения отца Алексея о писателях Викторе Пелевине, Владимире Сорокине. Это меня так поразило! С Пелевиным я несколько раз общался и, естественно, высоко ценил его как писателя. Сорокин для меня вообще был тогда очень близким человеком: вместе работали, часто бывали друг у друга в гостях, дружили домами, что называется. И когда я читал размышления священника о современных писателях, о важных для меня людях — вот тогда для меня противоречие между моим творчеством и моим духовным поиском разрешилось, круг замкнулся. А раньше это шло независимо, параллельно.
Так я оказался в храме у отца Алексея и стал его духовным чадом. Это невероятный человек, который создает вокруг себя удивительную атмосферу. Начиная с того, что у нас потрясающий приход, что прихожане выращивают огромные тыквы во дворе храма (и это в самом центре Москвы!), устраивают разные фестивали, заканчивая поэтическими вечерами, которые отец Алексей иногда устраивает в мастерских художников или у меня дома, приглашая самых разных современных поэтов.
«Не только близостью к современной эстетике меряется человек»
— Какие события, какие перемены Вы имеете в виду?
— Так удивительно сложилось, что серьезнейшие мировоззренческие изменения, которые происходили внутри меня, совпали и с политическими событиями последних лет — и тоже круто изменили мои взгляды.
Я часто слышу о том, что политика и ситуация в стране не важны и никак не влияют на внутренний мир. Я в этом вижу кокетство современного человека, попытку показать свою независимость. Не так давно я и сам всячески пытался показать свою обособленность. А теперь воспринимаю себя как иллюстрацию зависимости от государства. Потому что мы, конечно, все зависим от той атмосферы, которая царит в нашей стране, в социальной сфере. И это совсем не повод смущаться и переживать, обвинять себя в легковесности. Ничего подобного. Человек обязан меняться. Есть опыт великих мыслителей от Августина до Константина Леонтьева, великих художников от Гоголя до Бродского, которые дают нам очень серьезные примеры трансформации взглядов. И конечно, текущие политические события могут дать повод для этих трансформаций. Это может быть война, это может быть революция — все, что угодно.
Поводом для моей трансформации стали события на Украине и присоединение Крыма. Я не политик и не эксперт и не могу отследить все, что произошло со страной и со мной тоже. Но произошло что-то очень важное и очень серьезное. Для многих это болезненная тема, и я не хотел бы сейчас лезть в нее глубоко. Но меня волнует то, что происходит в Крыму, меня волнует то, что происходит в Донецке. Я был там недавно и видел, как в 15 часов там играется оперный или балетный спектакль, а в 23 часа наступает комендантский час. Вы представляете, каково это?…
Эдуард Бояков на репетиции горного театрального шоу «Кавказские пленники»
в г. Сочи. Фото предоставлено пресс-службой шоу
Мне кажется, что сейчас для нас самое важное — снова почувствовать единение, почувствовать связь, преемственность с нашими родителями, с нашей историей. Взять на себя ответственность за то, что происходит сейчас, и за то, что уже произошло. А произошло как плохое, так и хорошее. Если мы только ругаем Ельцина и Горбачева за то, что они разрушили Советский Союз и внедрили систему западной либеральной экономики, — мы очень многое упускаем из виду. Потому что именно тогда страна и люди стали экономически свободными, у нас появилась возможность путешествовать за границу, покупать в магазине то, что мы хотим, пользоваться вполне сравнимым с европейским транспортом — и прочее. Именно тогда наша страна стала разворачиваться от воинствующей атеистической идеологии, именно тогда мы стали восстанавливать церкви и у нас появилась возможность быть верующими открыто.
«Давайте поможем философам!»
— Как современная творческая тусовка, в которой Вы находитесь, воспринимает перемены, которые с Вами произошли?
— Мне больно об этом говорить, потому что со многими людьми, с которыми меня связывали близкие отношения, я сейчас перестал общаться — именно из-за их невероятно агрессивного отношения к Церкви и из-за наших политических разногласий.
Вера в московской богемной среде — практически табуированная тема. Недавно кто-то написал в «Фейсбуке» про такой парадокс: в современном обществе считается плохим тоном говорить о таких интимных вещах, как религия, и хорошим тоном — о таких, как сексуальная жизнь. Вот сексуальными подробностями мы можем делиться, а наши отношения с Богом — это наше личное дело. Это, конечно, страшная г
foma.ru
Собчак закрутила роман с режиссёром театра «Практика» Эдуардом Бояковым
Ведущая, наконец, нашла свой идеал мужчины
Ведущая, наконец, нашла свой идеал мужчины
В недавнем интервью Ксения СОБЧАК призналась, что мечтает устроить личную жизнь и хочет видеть рядом с собой сильного мужчину. Однако все романы ведущей по тем или иным причинам быстро разрушаются. Совсем недавно Ксения встречалась с помощником Романа АБРАМОВИЧА Сергеем КАПКОВЫМ, и вот теперь у нее уже новый бойфренд.
Ради Собчак Капков пошел на большие жертвы – расстался с женой и похудел на 15 кг. Но недавно Ксения сообщила подругам, что они расстались. По слухам, от Капкова ведущая ушла к худруку театра «Практика», создателю театрального фестиваля «Золотая маска» 46-летнему
 |
На счету у Ксении СОБЧАК немало громких романов. Фото Бориса КУДРЯВОВА |
— Я не собираюсь конкурировать с Собчак! Я борюсь за публику, которая привыкла думать, а не глазеть на знаменитостей! – заявил он.
Сама светская львица насчет своего нового романа хранит молчание.
— Я не хочу комментировать личную жизнь. Но могу сказать, что любовь — это единственная вещь в мире, ради которой можно и нужно бросить все. Это единственная вещь, ради которой мы существуем… – сообщила она «Комсомольской правде».
 |
Эдуард БОЯКОВ. Фото snob.ru |
Самые громкие романы Ксении Собчак
Вячеслав Лейбман, питерский бизнесмен
Ксения бросила его, узнав о шашнях с Анастасией Волочковой
 |
Вячеслав ЛЕЙБМАН (фото kp.ru) |
Умар Джабраилов, бизнесмен, политик
Дарил Ксении очень дорогие подарки. Собчак с теплом вспоминает об этом романе и дружит с Умаром до сих пор.
 |
Умар ДЖАБРАИЛОВ (фото kp.ru) |
Александр Шустерович, американский бизнесмен
Пара собиралась пожениться, но Собчак в последний момент передумала, ссылаясь на неготовность к браку.
 |
Александр ШУСТЕРОВИЧ и Ксения СОБЧАК (фото kp.ru) |
Дмитрий Савицкий, генеральный директор радио «Серебряный дождь»
Пара прожила вместе год, и инициатором разрыва стала Ксения. Экс-любовники дружат до сих пор.
 |
Дмитрий САВИЦКИЙ (фото kp.ru) |
Олег Малис, вице-президент «Альфа-телекома», совладелец «Евросети»
Пара еще год назад развлекалась в Куршевеле, но Собчак бросила Малиса ради Капкова.
 |
Ксения СОБЧАК и Олег МАЛИС. Фото news-nomad.ru |
Сергей Капков, депутат Госдумы и новый «хозяин» парка Горького
Казалось, у Ксении и Сергея всё всерьез и надолго: она водила его по выставкам, он – задаривал ее дорогими украшениями. Но в конце концов пара все-таки рассталась.
 |
Ксения СОБЧАК, Сергей КАПКОВ. Фото Ларисы КУДРЯВЦЕВОЙ |
www.eg.ru
Эдуард Бояков: Я мечтаю о корове
Вы думаете, мы едем на дачу? Ничего подобного: в деревню. В крестьянский дом. В нашей избе нет душа. Туалет на улице. Вы готовы к этому?»
Оказалось, что в деревне нет еще и асфальтовой дороги, газа, магазина, медпункта, школы, и лишь два раза в неделю приезжает автолавка. Зато есть красивейшие наличники. И колодец с журавлем.
Никакого намека на то, что мы собираемся в такую глушь, в Москве я не заметила. Служебная машина, подобравшая нас возле министерства культуры, медленно ввинчивалась в московские пробки, я не очень уверенно рассказывала спутнику теорию разделенности русской жизни на две — «зимнюю» (городскую) и «летнюю» (дачную). Бояков слушал вполуха, сквозь эсэмэски и звонки.
Грядущие встречи, подписание контрактов, деньги, Сергей Пускепалис, Захар Прилепин — подслушивала, догадываясь, что Бояков запускает очередной «большой бренд» вдобавок к уже существующим, им запущенным, первостатейным — «Золотой маске», «Пасхальному фестивалю с Валерием Гергиевым», «Новой драме», Театру «Практика».
Что поделаешь, смиряла себя, город — это же вихрь успеха, это современные мы.
— Абсолютно с вами согласен, — внезапно, как с трехметровой вышки, спрыгивает он в тему «летней жизни». — Жизнь на два сезона — это очень правильно. Все началось с того, что индустриализация привела в город большую волну крестьян, готовых работать на заводах, но не готовых полностью порвать с землей. Ну а вообще дачная жизнь установилась в России еще с XIX века, когда урбанизация стала фактом и городской житель начал скучать по земле. А среди дворян — так еще в XVIII веке. Маленький Пушкин в усадьбе Захарово — ну чем не дачная история? И вопрос: был бы он Пушкиным без этого?
Чрезвычайная польза летней жизни как резкое приближение к земле и природе ( «В деревне ты рядом с солнцем, дождем, светом, в деревне есть горизонт, в отличие от города») — краеугольный камень мировоззрения Эдуарда Боякова. Однажды, приехав из своей московской квартиры на Патриарших прудах в гости к Брониславу Виногродскому, известному китаеведу, переводчику «Книги перемен» и Лао-Цзы, в крестьянскую избу в бездорожную деревню М. под Переславлем, он понял, что нашел «вторую половину» своей жизни — летнюю. И опять словно с трехметровой вышки спрыгнул, но не в разговоре, а в жизни, сказав жене: нам нужен настоящий дом в деревне. И жена (ангел, наверное, подумала я) с ним согласилась.
Настоящая изба — с наличниками, венцами, — вдруг превращается в суперсовременный дом
Всю дорогу мы проговорили городским — по напряженности спора — разговором про беловский «лад» и распутинскую Матеру, про холистичность и «русский сюжет», про любимых Варламова и Водолазкина. Я, как и положено журналисту, оппонировала его любви к русской деревне. Но и все более заинтриговывалась.
Промелькнул древний Переславль (как открытка вечности), машина остановилась под высокой деревенской ветлой, и Эдуарду навстречу помчался шестилетний Захар с новостью вселенского масштаба: папа, у меня выпал первый зуб! За ним с визгом яростной любви рванулась с материнских рук гуттаперчевая (год и четыре месяца) и лысая (папа постриг) Анна. А мои глаза, отвлекаясь от неловкости пялиться на законную семейную, но чужую любовь, сразу влюбились в крестьянский дом. Настоящая изба — с наличниками, венцами, высоким строем окон, старым карнизом, чуть облезлой краской. В резной вязи наличников — советская звезда, строитель дома мог быть коммунистом или участником Великой Отечественной войны ( на другой день мы найдем его фамилию в списках на памятнике погибшим). Со звездами мирно соседствовал почтовый ящик с двуглавым орлом. Эдуарда не смущает одновременное почтение к тому и другому — это значит, что он думает, медитирует над лучшим в том и другом времени…
Изба смотрелась так, что меня готова была съесть совесть за неисполненную мечту сделать книгу «Русский дом», включающую в себя все на свете наличники, венцы, дворы, палисадники и липы.
Я наблюдала за стройной хозяйкой, в маечке и коротких шортах (ни разу не манерна и модель только по габаритам, а по душе — сама естественность, и вообще только с грядок — земля под изящными ногтями). А потом глаз мой споткнулся о непривычную для деревенской избы стену. Примерно с середины крыльца второго фасада изба начала превращаться… в суперсовременный дом. Новая крыша, свежекрашеные ровные доски, совсем городской архитектурный дизайн.
— Ничего в космосе избы не нарушено, — комментирует мое удивление Эдуард. — На задах русской избы всегда был скотный двор. Ну что за изба без скотного двора?! И мы не тронули его периметр — просто превратили в студию.
— Никаких архитекторов не звали, — улыбается Людмила, — сами все придумали.
— Между прочим, в студии у нас остался «дровник». Полки старые. Короб для муки. А вон там посмотрите, где подушки лежат, это «кормушка для коровы».
Когда все отмыто до стерильности, то кормушка для коровы в гостиной-студии — это такая фишка.
— Только лестницу, ведущую из избы на скотный двор, не удалось сохранить такой, какой она была. Потому что молодой парень, ее ремонтировавший, не справился с реставрацией, и сделали новую, — сожалеет Эдуард.
— Ко мне тут недавно заходила женщина, москвичка, но родом из нашего села, и рассказала, что человек, построивший этот дом, был бондарем и мебельщиком, — рассказывает мужу Людмила. — А мы думали, откуда столько старой утвари, бочек? Мы, кстати, ни одну не выкинули, приспособили под умывальники. А еще старое зеркало у вас в комнате, пойдемте посмотрим…
Семья мягко втягивает меня в спокойную и прозрачную воду своей жизни. Я бы забилась, вынырнула и с оголтелостью японского туриста помчалась снимать парадоксальные кунштюки их двора, но у меня вдруг словно открылись… жабры. Села на кровать и стала смотреть на ветер в ветвях старой кривой липы. Беспричинно захотелось плакать.
Эдуард ушел в баню, Люда на огород. И я бы потеряла счет времени в наблюдении за ветром, если бы не Захар, твердо решивший обсудить со мной все модели оружия — под водой, в воздухе и на земле. Сметая мои робкие возражения по поводу колючих ядер и самолетов с прицепом, он поднимался до немыслимых высот «военной архитектуры», пока с оставленной на нас полуторагодовалой Аней не случилось то, что всегда может спонтанно случиться с девочками полутора лет, а подгузников у нас не было.
Пришлось под мое чрезмерное кудахтанье срочно искать чистые трусы, полотенце, мыло и заносить шелковую попу над стилизованной под умывальник бочкой старого бондаря.
Мы так увлеклись процессом, что мать чуть не сломала хлипкую крестьянскую притолоку (Захар впопыхах запер дверь, чтобы Анна не ускользнула на крутую лестницу). Но увидев мою наполовину мокрую юбку и счастливое лицо прошедшей инициацию на тему «малые дети в крестьянской избе», сменила строгость на абсолютную милость.
Меня отправили в душ в сарайчике (старые темные доски душевого поддона из негниющей осины и стеклянная огнеупорная суперсовременная дверь банной топки — архаика и модерн соседствовали и тут), а потом позвали за стол.
За столом я призналась в желании плакать, почему-то второй раз подряд накрывающем меня на чужой даче.
— Плачьте, — сказал Эдуард. — Когда я привез к маме под Воронеж великого музыканта из Уганды Джеффри Ориему, попарил его в бане, накормил деревенскими творогом и сметаной, он там и расплакался. Это нормально.
Дачные слезы не из серии истерик, они смывают городской стресс и — недаром монахи VI века сожалели о всяком дне без слез — умягчают душу.
За ужином выяснилось, что Бояковы — вообще-то известные как православная семья, церковные посты, среду и пятницу держат — еще вегетарианцы и поклонники раздельного питания. Стол был мало того что постный, но и без соли и сахара — печеный картофель, жареные овощи с огорода, салат. Но вкусно и сытно. Православие сейчас вроде бы не отсекает такие побочные увлечения, они же не касаются главного. Эдуард вообще считает, что православие не столько перечеркивает историю прошлых и сегодняшних увлечений человека, сколько преображает ее.
Я мечтаю о корове, говорит муж — известный продюсер и режиссер. Может быть, сначала всетаки попробуем завести козу? — уточняет жена
За ужином было запланировано поиграть завтра с Захаром в футбол и шахматы. С ним же слегка подраться — мужское воспитание. Потом повести меня на экскурсию по селу.
В деревне М., в пятидесяти деревенских домах без всяких благ цивилизации лишь человек десять живут круглый год. Остальные — «летние люди». Из живущих летом — упомянутый Виногродский с большой семьей, Вероника Бруни (из знаменитой династии художников) — похоже, в деревне собирается творческое сообщество…
Бояковы и их друзья принципиально сохраняют в своем доме внешний вид и внутренний строй крестьянских изб — с нарядными наличниками и пр. На экскурсии по деревне Эдуард с радостью показал мне еще два подобных дома. В одном оставлен весь избяной фасад, в другом — сохранен, хотя и перестроен, все тот же скотный двор.
— Учтите, это не от бедности, смотрите, какая у хозяев недешевая машина. Дом с аутентичным фасадом и сохраненной внутренней структурой содержать намного дороже, чем построить и обслужить абсолютно новый, особенно если сайдингом обшить. Но люди выбирают избы.
Деревенские интерьеры в современной доме — вроде бы мода и причуда, известная еще с прошлого века. Вспомним ту же чеховскую «Попрыгунью». Но это другой вариант. Он не то чтобы дороже стоит и щедрее награждает хозяев близостью к природе, он рождается рождается в поисках каких-то внутренних истин.
Прощальный чай мы пили в студии-гостиной с только что собранными на огороде малиной, смородиной и черникой. (На огороде — чистейше обработанная клубника, в теплице — огурцы и помидоры, на грядках — разноцветные салаты, которые Людмила с утра аккуратно срезала ножницами, трудоемкая капуста. «Вы вот любуетесь бабочками, а они еще вчера были гусеницами и съедали нашу капусту, сколько я их собрала», — сетует Людмила).
Анна запускает руки во все миски и кладет ягоды нам в рот.
— Хорошо ты устроилась для городской девахи, — говорит, тиская ее, отец. — Хотя для деревенской — не очень.
— Почему? — удивляюсь я.
— Потому что для деревенской «хорошо устроиться» — это завести корову. Я мечтаю о корове — это невероятный заряд энергии, помощь нашей нервной городской жизни.
— Может быть, сначала все-таки попробуем завести козу? — робко уточняет Людмила.
Рецепт чая от Людмилы Бояковой
В правильно собранный иван-чай добавить мелиссу с грядки и красную или черную смородину.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере «РГ»
rg.ru
«Дети не должны усложнять семью»
– Эдуард Владиславович, расскажите сколько у вас детей, все ли они живут с вами? Как часто вы встречаетесь с ними?
ЭБ:– У меня две взрослые дочери и малыши, мальчик и девочка. Старшие живут самостоятельно, работают. Есть один внук. Вижусь с ними, к сожалению, не так часто, как хотелось бы, но, конечно, праздники и выходные стараемся проводить вместе. Живу с женой и с двумя малышами. Одному — шесть, другой – год с лишним. Это, конечно, совершенно новая история для меня, потому что, к сожалению, воспитанием старших дочерей не было времени заниматься по молодости. Сейчас жалею об этом, но, слава Богу, отношения с ними складываются всё равно на любви и приятии, ну а младшие дети – это что-то совсем близкое и неразрывное со мной, с семьёй, с домом.
– Чем вы руководствовались при воспитании старших, чтобы бы изменили, если бы была возможность?
ЭБ:– Вряд ли стоит обсуждать, что бы я изменил. Точно уделял бы им больше времени, потому что самое главное – это отсутствие времени: я постоянно был занят своей работой, она у меня яркая и страстная, предполагает постоянные командировки, перемещения по миру, ночные спектакли, общение с друзьями и артистами и после спектаклей, и так далее… богемная жизнь. Дети в этот момент остаются далеко. Это моя главная ошибка, о которой я сожалею. Любому человеку сегодня советую только одного – ребёнок должен быть с родителями. Совершенно не понимаю всех этих идей, связанных со школами за рубежом, с какими-то там пансионатами, пусть даже очень крутыми, с навороченными программами, с прекрасными психологами и воспитателями. Ребёнок должен воспитываться в семье, а не психологами и дипломированными воспитателями.
– Вспомните своё детство. Какие традиции, правила в вашей семье неуклонно соблюдались?
ЭБ:– К сожалению, советские семьи, как правило, были полуразрушены. Об этом говорит и история, и невероятные цифры разводов, абортов и иных прелестей городской советской жизни и, кстати, современной западной жизни. В 20 веке семья понесла страшные потери, но всё-таки худо-бедно каждая ячейка выживала, и, несмотря на то, что я родился не в том месте, где родились мои дед и бабушка – ощущение места, привязанности к нашему дому, было (родился и вырос я в Дагестане), и это очень важно. В моей семье не было икон, не было глубоких традиций, которые идут от прадедов-прадедов, не было этой культуры, генеалогии, осмысления своей профессии в связи с моими предками. Но любовь к земле, к дому, к уюту были. И мама, и бабушка, к счастью, заботились об этом. Самые простые советские традиции: Новый год, 7 ноября, 1 мая, дни рождения – мне запомнились, как настоящие праздники. Все старались друг друга радовать. Ну, хоть что-то… Сегодня я и фестиваль делаю с названием «Традиция». Всячески стараюсь детей воспитывать в пространстве единого семейного духа.
– Справитесь ли вы со своими малышами, если маме надо будет отлучиться на 2-3 дня?
ЭБ:– Вот буквально сейчас собираемся отнимать ребёнка от груди (дочке 14-15 месяцев). Всё остальное, я думаю, в состоянии сделать, за исключением, как накормить молоком…своим (улыбается). В принципе ничего сложного нет. Старший брат о сестре тоже заботится: ему шесть лет, он её всё время нянчит, следит. Так что думаю, что я справлюсь.
– Современные родители используют памперсы, новомодные гаджеты, вроде радиогониометра, и другие изобретения XXI века, облегчающие родительские заботы. Вы сторонник прогресса? Или напротив?
ЭБ:– И да, и нет. От памперсов отказываться в пользу байковых пелёночек, как было в моём детстве, ни я, ни, тем более, моя жена, не готовы. И гаджеты – это хорошо. Главное здесь не перемудрить, не перебрать. Действительно, приспособлений очень много. Когда оказываешься в детском магазине, то часто думаешь: «Боже мой, как же наши родители-то нас растили?» Но если говорить о радионяне, рации, памперсах – то это, конечно, нормально.
– А стерилизаторы?
ЭБ:– Стерилизаторы – уже вопрос. Не факт, что это нормально. Стерилизаторы – это фобия, а ребёнок очень чувствует энергию страха. Все эти стерилизаторы создают условия некоей барокамеры. Мой годовалый ребёнок ходит, естественно, в деревенском доме, по траве босиком. Да, он наступает на кошкины-собачкины какашки, на навоз. Какие-то букашки его кусают, слепни. Что ж, один-другой раз укусит – будет большой волдырь, а третий-четвёртый – уже меньше. Так что с этими стерилизаторами надо не перемудрить тоже.
– В мире интернета и масс-медиа подростку так легко потерять себя, как считаете, надо ли ограничивать пользование компьютером или это бессмысленно?
ЭБ:– Безусловно, жесточайшим образом надо ограничивать. Я вообще сторонник очень жёстких мер. И не только в отношении компьютеров, но и вообще в отношении послушания. Современным детям безответственные родители прививают стиль, который совершенно демагогически развивает темы: “ребёнок должен быть свободным”, “ребёнок тоже человек”. Да, ребёнок – человек, никто не спорит, но ребёнок – это маленький человек, и этого маленького человека большие люди должны воспитывать, безусловно, ограничивая его во всём, начиная от еды, шоколадок. В скобках замечу, что углеводная наркомания (если говорить о сахаре – это абсолютная наркомания). Все эти корпорации подсаживают детей на сахар, начиная с детского питания. В результате современный ребёнок потребляет сахара значительно больше, чем нужно для роста организма. Его гормональный фон, серотонин, эндорфины – все они начинают зависеть от сахара. Поэтому гаджеты, шоколадки, компьютерные игры и всё прочее – это опасность. Нельзя быть фанатами, конечно. Мы не аскеты, не можем уйти в леса, отказаться от благ цивилизации. Но ребёнка нужно воспитывать, не боясь ограничений и наказаний.
– Воспитание творчеством. Какое ваше отношение к такому подходу, учитывая ваш род деятельности?
ЭБ:– Если бы я был бы офицером, я бы всё равно осознавал, что творчество – важнейший фактор воспитания. Ребёнок обязательно должен учиться порядку, дисциплине, должен учиться терпеть боль и не бояться этой боли. Ещё кроме порядка, дисциплины и плаца (смеётся) он должен понимать прелесть импровизации, свободы творческого выражения, прелесть танца. Когда эти стихии сходятся – тогда растёт полноценный человек. Если мы видим разболтанного человека (что сплошь и рядом)– это одна беда. Если мы видим зажатого человека, который не может нормально улыбнуться чужому или поздороваться, или просто обнять человека – то это другая проблема. Надо объединять начала дисциплины и творчества – тогда вырастет полноценный человек.
– Одни родители фанатично занимают досуг ребёнка кружками, квестами, игровыми площадками в торговых центрах и аниматорами в кафе. Другие считают, что дети должны уметь занимать себя сами и играть без участия взрослых. Что скажете про семейный досуг: проводить его вместе или врозь?
ЭБ:– Опять же, обе крайности опасны. Ни кафе, ни центры, ни, тем более, какие-то там игровые площадки в торговых центрах не решают проблемы. Ребёнок, действительно, с ранних лет должен учиться быть один. Это важная составляющая детского космоса. Это начало процесса рефлексии. Процесса осознания себя, как личности. Это осознание должно произойти, когда ребёнок один в комнате, например с книжкой. И даже если ребёнок не умеет читать, но он рассматривает там картинки, листает её. Но главное – это, конечно, время, проведённое с родителями. Любая игра с аниматором несравнима с игрой с родителем.
Я недавно с сыном играл первый раз в одной команде в футбол (смеётся). Это опыт. Хотя он постоянно гоняет мяч со своими сверстниками, но быть рядом с отцом, бороться с ним, побеждать, забивать гол или пропускать гол — это опыт, который будет всю жизнь работать. Этот опыт, который очень быстро входит в генокод ребёнка и взрослого человека, и остаётся. Мы те, кто пережил эти моменты. И согласитесь (я обращаюсь ко взрослым людям), насколько хорошо мы помним свои первые игры с родителями. Первую рыбалку или путешествие на байдарке со взрослыми мы всегда будем помнить. В отличие от всех этих сиюминутных впечатлений и вчерашних поездок. Я не помню, где я был неделю назад, но где я был ребёнком, я вспомню и расскажу, именно потому, что это был опыт с родителями.
– Вы назвали свой фестиваль «Традиция». Объясните, что это значит для вас?
ЭБ:– Это важнейшая часть нашей жизни. Всё диалектично и, с одной стороны, складывается из необходимости современного человека постоянно искать, постоянно совершать какие-то открытия, постоянно осваивать какие-то новые вызовы – от новых компьютерных программ, заканчивая новыми шмотками. Но при этом человек выживет в этом дико быстро меняющемся мире только если он сможет удержать связь со своей историей, со своими предками, фотографии которых мы выносим на «Бессмертный полк» (и ведь речь идёт не только о людях, которые погибли на войне, но и о людях, которые жили в те времена, родили и воспитали наших родителей, нас).
Соответственно, если не быть в этой линии, не понимать связь сегодняшних, пусть даже очень модернистских, явлений (в архитектуре или музыке) с традицией, то ммм… В общем, нельзя терять эту ниточку, в которой новизна творчества сочетается с корнями и традицией. И тогда человек будет счастлив. Культура и жизнь человека – это дерево: есть корни, есть ствол, есть ветки. Ветки – это наши сегодняшние мысли, желания, модные тренды. Но они будет жить только тогда, когда есть ствол. Ствол – это что-то серьёзнее, общая линия жизни, которая должна быть направлена вверх. Но и ствола не будет, если не будет корней. А корни – это наша традиция, наши предки.
Противопоставлять традицию и авангард, модную современность и скучную историю, как многие считают – это преступление. Это всё равно, что заставить ребёнка выбирать между мамой и папой. Одного без другого не бывает. Но сегодня важно, конечно, осознать актуальность традиции. Сегодняшний мир слишком модерновый, сумасшедший.
– Какой совет вы бы дали молодой семье, которые только вступают в родительство, от чего предостерегли бы?
ЭБ:– Я бы предостерёг от излишнего внимания к новому статусу. Я хочу сказать, что дети не должны усложнять семью. Дети – это что-то очень простое и естественное. Это не должно влиять на внимание супругов друг к другу. Жена должна помнить о муже, сколько бы ни была занята с ребёнком. Так же и муж – какая бы работа ни была, должен думать о жене. Быть друг с другом, даже если у тебя есть дети – это самое важное. Если начинается история, когда одному важнее ребёнок, другому – работа, тогда семья дает трещину. Через месяц или через пять лет она даст о себе знать. Нужно быть вместе, всегда, каждую минуту. Наличие ребёнка должно заставлять супругов ещё сильнее быть вместе, вдвоём. Не теряйте друг друга. Вот мой совет.
eva.ru
«Меня иногда бесит, когда люди, стоявшие 15 лет в очереди за «Жигулями», у которых стоматолог долбил зубы долотом, сейчас, владея Audi и имея загородный участок, все ругают» — KVnews.ru
Создатель фестиваля «Золотая маска» около недели незаметно провел в Омске
Эдуард БОЯКОВ — человек легенда. Именно он с партнерами осуществил первую в России негосударственную внешнеторговую сделку с нефтью. Деньги на нее выделял Михаил ХОДОРКОВСКИЙ, который после этого и заинтересовался нефтяными делами. Разбогатев, начал работать в международной компании, но все это бросил и стал заниматься театром: создал фестивали «Золотая маска» и «Новая драма». Возглавил театр «Практика», открывшийся 24-часовым театральным марафоном. На спектакли этого театра пытались добыть билеты Роман АБРАМОВИЧ и Петр АВЕН. Именно на подмостках подведомственной ему «Практики» был впервые поставлен «Кислород» Вырыпаева, ныне — программный спектакль «новой драмы». Был исполнительным продюссером скандальной оперы «Дети Розенталя» в Большом театре, первым в России ставил спектали по Владимиру СОРОКИНУ. Совместно с Политехническим музеем создал «Политтеатр», а паралллельно запустил проект «Человек.doc» о героях современности. Потом стал ректором Воронежской государственной академии искусств, где начал свою деятельность со свержения с фронтона статуи музы и вызвав тем самым шок так называемой культурной общественности. А в 2015 году снова резко изменил свою жизнь, став человеком православным и поддержав политику президента Владимира ПУТИНА, чем вызвал отторжение многих соратников по московской либеральной тусовке. В конце июля Эдуард Владиславович около недели тихо и незаметно повел в Омске у родственников жены. Нарушив свое уединение лишь посещением «кухонных посиделок» в редакции газеты «Коммерческие вести».
— Эдуард Владиславович, у вас в жизни было несколько крутых перемен, в частности, когда вы из успешных предпринимателей ушли в театр. Насколько я понимаю, именно с вас пошел нефтяной бизнес ХОДОРКОВСКОГО. Расскажите подробнее.
— Сказать, что с меня пошел нефтяной бизнес ХОДОРКОВСКОГО, это очень громко. Но мы с друзьями действительно придумали сделку, которая оказалась первой по экспорту сырой нефти негосударственной компанией в новой России. Это было начало 90-х. Нынешний президент Альфа-банка Петр АВЕН был министром внешнеэкономических связей страны, и гайдаровско-авенское правительство предпринимало ходы по легализации экономики, т. е. открывались возможности для внешнеэкономических операций. Мы работали в компании «Менатеп-Импекс». Четыре главных бенефициара «Менатепа» — ХОДОРКОВСКИЙ, НЕВЗЛИН, БРУДНО и ДУБОВ имели возможность получать кредиты, а они на рынке стали важнейшей ценностью. Бизнес был простой: банк получал государственные деньги от госбанка по одной ставке и выдавал кредиты по другой — в три, четыре, пять раз выше. Все реальные предприниматели зависели от денег. И вот из объявлений в газетах мы узнали, что Индия намерена возвращать свой долг. В советское время между важными с точки зрения политики и идеологии странами использовалась клиринговая валюта. Требовалась сложная схема, чтобы ее превратить сначала в товар, а потом в рубли или доллары, собственно, чем мы и занимались.
Я чувствовал себя абсолютным ковбоем. Ездил на нижегородскую ярмарку на аукцион, видел сибирских нефтяных генералов. Профессионалы, люди с огромным опытом, которые всю жизнь занимались добычей нефти и отдавали ее государству, и вот ситуация, когда они сами этой нефтью распоряжаются. Для них это было странно. И я им казался персонажем с другой планеты – молодой 30-летний человек с сережкой в ухе. Думаю, у них были подозрения, что за нами кто-то стоял, но на самом деле никого не было. Мы подготовили сделку с нуля и умудрились обойти любые криминальные структуры.
— А в чем была суть сделки?
— Предметом ее был экспорт 100 тысяч тонн сырой нефти в соответствии с соглашением Индии и России. На вырученные деньги нужно было закупить товары в Индии и реализовать в России. Это если просто, а были там еще и спотовые схемы, потому что мы обнаружили, что везти танкеры с нефтью с Черного моря смысла нет. Крупная западная компания выступила в качестве оператора, т. е. купила у нас нефть и реализовала в Персидском заливе. Я уже подробностей не помню, но это было действительно интересное время.
— 90-е годы, конечно, специфическое время, но все равно возникают сомнения: вам удалось получить право торговать нефтью с Индией без всякой официальной крыши?
— Так оно и было. Это самое начало трансформаций: государство издает закон и все – внешняя торговля открыта. Появляется огромное количество кооперативов, люди начинают торговать туалетной водой, спиртом Royal. Государству необходимо выполнять соглашение между Россией и Индией. Кто будет это делать? Чиновники, банкиры? Они не смогут это все спродюсировать, если выражаться современным языком. А мы с друзьями в газете «Коммерсант» читаем объявления об аукционе.
— А ХОДОРКОВСКИЙ как участвовал?
— Он давал деньги под серьезный процент. Мы смотрим, сколько стоит нефть на внутреннем рынке (тогда еще даже не было формулировки доллар за баррель, считали по-советски — за тонну). Тонна нефти в России — порядка 20 долларов за тонну, ее прокачка до порта, где танкеры ее могут взять, – 6-7 долларов. Плюс около 40 долларов таможенная пошлина. На мировом рынке ее стоимость порядка 100 долларов за тонну, т. е. при всех раскладах сделка выгодная. Идем в «Менатеп», берем банковскую гарантию. Денег в стране нет ни у кого вообще. Я приезжаю на нижегородскую ярмарку и с банковской гарантией «Менатепа» воспринимаюсь как какой-то мистер Твистер (у меня разве что сигары не было во рту). Имя «Менатеп» было уже громким, и мы выигрываем этот аукцион.
— Вы в малиновом пиджаке?
— Что-то типа этого. Возможно, не малиновый, но это было время смешного не только бизнеса, но и стиля. Случился огромный тектонический сдвиг, революция. Мы сейчас живем в капитализме, не осознавая до конца, какая революционная трансмиссия для этого должна была произойти. Сейчас, когда Ельцина критикуют за то, что он развалил страну, я обычно аккуратен в оценках, потому что все-таки люди получили свободу. И не только идеологическую, но и предпринимательскую. Этим надо дорожить. Фигура русского купца – исторически авторитетнейшая. Это человек, который отвечает за каждый свой жест, каждое слово. В тот момент, когда ударяли по рукам, – все. Контракт — мелочь, его оформит приказчик, главное — чтобы я договорился, согласовал цену. При этом нельзя обманывать, как это часто бывает на Востоке, где тоже договариваются. Этический момент предпринимательства очень важен для России.
— Вы и ваши товарищи заработали большие деньги. Обычно они ударяют в голову. Но в какой-то момент вы все отодвинули и ушли в театр. Друзья пальцем у виска не показывали?
— Было. Но творческая натура проявляется не только когда ставишь спектакль. Ты всю жизнь посвящаешь творчеству и должен относиться именно с этого ракурса ко всем событиям в своей жизни – к дизайну кабинета, выбору маршрута путешествия и т. д. Все должно воспитывать, оплодотворять творческую личность. Я же не был коммерсантом, который решил: ага, заработал денег, а теперь займусь театром. До бизнеса я работал в театре, был завлитом, писал диссертацию по Андрею Платонову, преподавал и был счастливейшим человеком. Не просто потому, что был молодым, а потому, что имел любимую работу.
И случился 1991 год. У меня нет ни поддержки, ни квартиры. На руках ребенок, жена. Зарплата преподавателя — 4-5 долларов. Это была не катастрофическая ситуация, а вызов, и я, оставаясь творческим человеком, просто бросился в омут бизнеса, который для меня оказался абсолютно не мутным. Ангел меня спасал или еще что-то. В это время в бизнесе было много людей из творческой сферы. Такие моменты истории требуют странных персонажей. Потом на их место приходят люди более уверенные в себе и начинается новый этап.
Так, кстати, и в искусстве. Я видел омские дома в стиле конструктивизма – абсолютно шедевральные: ДК им. Лобкова, кинотеатр «Октябрь», общежитие ветеринарного института. Они находятся в чудовищном состоянии, просто сердце кровью обливается. Их строили, когда революционная энергия была востребована. Она выплеснута в эти невероятные формы. А потом наступил момент, когда возник ордер, сталинская стилема, и уже с 1932-1933 годов все начало меняться и происходить более предсказуемо. В бизнесе было также: огромное количество олигархов – это люди с творческим прошлым.
— А что все-таки послужило толчком, чтобы все оставить?
— Понимание, что этот период закончился. Я сначала работал в русской компании, но ушел, буквально после первых денег и увлекся Индией. Встретил людей, у которых культура предпринимательства в поколениях. Они крутили миллиарды долларов, но при этом чувствовали ответственность не только за семью, но и за культуру, за те города, в которых жили. Это были индусы из Дели, Калькутты, Лондона, и каждый говорил о своей ойкумене, о своем социальном круге с удивительной теплотой. Я увидел предпринимателей – аристократов, и мне захотелось быть рядом с ними. И я года два работал на высокой позиции в сингапурской компании, отвечая за операции между Сингапуром, Лондоном, Индией и Москвой. И тем не менее я был и в России и к 1995 году у меня не осталось иллюзий по поводу так называемого ковбойского капитализма. Я увидел новую российскую реальность, разочаровался в русском бизнесе.
Провинциал, приезжая в Москву, ставит определенные задачи: чего он хочет — самолет, яхту или небоскреб своим именем назвать, как ТРАМП. У меня этого никогда не было. Естественно, я хотел иметь жилье. Ну вот есть у меня квартира в Москве. Следующий шаг какой? Захотеть еще одну квартиру, больше? Я не могу заставить себя это захотеть. Поэтому все мое приключение в бизнесе было исчерпано удовлетворением первых, самых примитивных потребностей, и я очень быстро вернулся в творчество. Да, мои друзья и индусы, кстати, были удивлены. Кто-то думал, что у меня неприятности личного плана, кто-то – что я заболел.
— Или бандиты наехали?
— Да. Но я с бандитами так и не встретился в своей коммерческой жизни, а, наоборот, познакомился с большим количеством удивительных людей. Я не могу объяснить это ничем, кроме как промыслом. Мне не пришлось нарушать закон. По-серьезному. Понятно, что тогда никто не платил налоги. Но никаких криминальных разборок, столкновений, киданий. Этого было много вокруг, но внутри моего бизнес-круга все-таки работали правила. Может быть, это связано с тем, что я родился в Дагестане…
Я был в самом начале процесса и не на уровне ХОДОРКОВСКОГО, а там, где всегда нужны креативные исполнители. Как только почувствовал, что есть опасность попадания в схемы, где не просто друг в друга стреляют, где другие правила, ушел. Это уже 1995-1996 годы. Я действительно встретил тогда достойнейших людей. Вся наша сегодняшняя информационно-технологическая безопасность — в большой степени следствие той самостоятельности, которая была у компьютерщиков – мужа и жены КАСПЕРСКИХ, ЗИМИНА. Они придумывали «Билайн», не покупали западные технологии, а создавали свои. Я именно им рассказал про то, что театр погибнет, если мы не придумаем фестиваль. И эти люди отозвались.
— В одних источниках говорится, что вы создатель «Золотой маски», а в других сказано, что Михаил Ульянов и его замы. Так все-таки кто?
— Я создатель фестиваля. «Золотая маска» — это награда и премия. Награда была придумана Ульяновым — вашим земляком, великим актером и в тот момент руководителем Союза театральных деятелей (СТД). Она была локальной, московской, представляла собой просто премию москвичам за их спектакли. Я пришел к Ульянову (был знаком с ним), мы обсудили несколько проектов. Тогда у нас и родилась идея фестиваля. Я сразу ухватился за нее, почувствовал не просто перспективу, а необходимость этого. Мы с Ульяновым шли к ЛУЖКОВУ (Минкульт нам тогда еще не помогал) и говорили: дай денег. Условием было, что мы найдем половину бюджета фестиваля у коммерсантов. А тогда в России в принципе не было спонсорства. Я его видел в Лондоне и Сингапуре. Мы объясняли, что российский театр надо спасти, что его традиции передаются из поколения в поколение, и если мы прервем эту ленточку, ее уже не свяжешь никогда. Все знают компанию «Аристон», тогда они только начинали, но уже претендовали на аристократичность стиля. И они увидели в нас потенциал: русский театр, абсолютно беспризорный, брошенный, никто ему не помогает, но, с другой стороны, имеющий по всей России инфраструктуру, ведь в Омске, Екатеринбурге, Томске, Барнауле, Хабаровске, Владивостоке есть здания, а у людей — привычка ходить в театры. Спонсорами были «Аристон», «Билайн», «СмитКляйн Бичем» (западная компания, занимающаяся лекарствами). Мне удалось собрать этот кворум, и мы провели первый фестиваль. Он оказался успешным, в фойе ко мне подошел Михаил ШВЫДКОЙ, он тогда был замминистра культуры, и сказал: «Давайте Минкульт тоже будет участвовать». Это был первый и последний раз, когда ШВЫДКОЙ сам предложил деньги, обычно у него все просили.
Мы сделали ассоциацию «Золотая маска», которая проводила фестиваль. Учредителем был Союз театральных деятелей и я, как частное лицо. Мы с Ульяновым вдвоем подписали все документы. Конечно, я бы никогда не сделал этот проект без Союза, но и Союз бы не сделал фестиваль без меня, если говорить без лишней скромности.
— Вы упомянули, что все дело в том, что вы из Дагестана…
— Для меня это не то место, где людей воруют, убивают. Это мужское достоинство, абсолютная честность. После армии я оказался в России, сижу у друга, его мама заходит – я встаю, меня спрашивают: ты чего? А я не представляю, что можно сидеть в присутствии старшего человека. Все эта семейная матрица – для меня ничего нет важнее. И фестиваль «Традиция», который мы придумали с Захаром ПРИЛЕПИНЫМ, — оттуда. А то, что началось в Дагестане после перестройки, доводило людей до самоубийства. Прочтите роман «Чертово колесо» – это трэш, БАЛАБАНОВ по сравнению с этим — мягкая литература. Горы кокаина, героина — это все было, все правда. Мои одноклассники рассказывают, как в аулы к их родственникам приходили люди и давали по тысяче долларов каждому члену семьи, из которой человек перейдет в ваххабиты. А ведь на Кавказе мусульманство суннитского толка, где большую роль имеет социальная солидарность. Когда я жил в Восточной Африке, там у мусульман наблюдал такую же невероятную заботу друг о друге. Им не нужно строить пандусы, достаточно позвонить младшему племяннику и сказать: быстро отвези дедушку туда-то. И дело ведь не только в удобстве дедушки, но и в том, что это воспитывает ребенка.
— Как вы попали в Африку?
— Путешествовал, работал. После «Золотой маски» и до того, как придумал театр «Практика», был момент, когда возникло желание все переосмыслить. Мы там чуть фестиваль не запустили. И когда я уже был почти готов не возвращаться, мне предложили театр «Практика». Что в Африке, что в Дагестане мусульманский социальный уклад у меня вызывает невероятное уважение и зависть, белую, но все-таки зависть, потому что для меня очевидно, что мы, русские, совершенно утратили эту культуру.
— После того как вы перестали быть директором «Золотой маски», бываете на фестивале?
— Редко. Я не то чтобы конфликтно расстался. Директора Марию РЕВЯКИНУ я пригласил из Новосибирска, она полтора года проработала моим замом, но я ей сразу сказал, что уйду и беру ее на позицию директора. Все было открыто с моей стороны. Если говорить о театрах, я уникален, потому что, наверное, единственный в современной России театральный худрук, который ушел из театра не вперед ногами. Я люблю оставлять проекты в состоянии расцвета. Никто не скажет, что театр «Практика» я передал ВЫРЫПАЕВУ в плохом состоянии, до сих пор слышу от ГЕРГИЕВА сожаления, что я ушел из «Золотой маски». Но я ушел потому, что нельзя превращать свою жизнь в рутину. Если бы остался, то оказался заложником мною же придуманного формата.
— Ваш образ, который создают публикации в Интернете, совпадает с реальным?
— Не знаю. Я в зеркало-то смотрю не каждый день, а уж чтобы тратить время и силы на отслеживание… Я учился на журфаке, знаю, по каким принципам строится информационная матрица. Поэтому следить, что какой-то обиженный режиссер написал… На это тратить энергию не стоит.
— Эдуард Владиславович, а вы в Омск приехали с какой миссией?
— Это, прежде всего, личный визит. У меня жена окончила здесь Институт сервиса, я не первый раз в Омске. Когда делал предложение, естественно, приезжал к ее родителям.
— Насколько хорошо вы знаете провинцию? По-вашему, стоит отсюда бежать?
— «Золотая маска» дала мне возможность узнать страну так, как мало кто. Я 25 лет прожил в Москве, и это, наверное, единственный город, которому мне сложновато признаваться в любви. Я говорю, что из Москвы, но сразу начинаю оправдываться, что учился в Воронеже, родился в Дагестане и вообще…(смеется). Есть у меня такой комплекс.
Провинцию спасать надо. Бежать нельзя. От себя не убежишь. Провинция – это и есть Россия. Москва – это европейский город с европейскими тротуарами, велосипедными дорожками, европейскими хипстерскими кафе и, к сожалению, уже с европейской молодежью, потерявшей связь с землей. У нас с женой, которая, кстати, родилась и выросла в Омске, дом в Переславле. Мы с друзьями хотим построить что-то вроде коммуны. Это гены. Если бы 20 лет назад мне сказали, что я буду на земле жить и думать о редиске, я долго бы смеялся. Сейчас я ловлю себя на мысли, что запоминаю сорта смородины… Здесь нет никакой крестьянской пасторальности. Россия – это просторы, пейзаж, города, а в них, включая Омск, много чего ужасного случилось – разрушение семьи, уклада. Это следствие модели трудовых десантов: закончил институт, и тебя послали в Омск. Можешь жену с ребенком с собой взять, но ты же сестру, тетю не берешь, а значит, тебя отрезают…
— Не все так любят семейственность…
— Здесь я категоричен: если человек не любит семью, свой род, он не любит Родину. За 80 лет наш уклад разрушен не полностью, но очень сильно. Но говорить, что это свобода, нельзя. Мы живем в мире, где однополые браки — абсолютная реальность. Большинство европейцев именно так относятся к этому. Вы видели последнюю рекламу «мерседеса», где два паренька целуются, а потом за руку выходят из машины на фоне прекрасного пейзажа?
— Надеюсь, нам в Омске далеко до этого.
— Не надо зарекаться. В чем-то я очень категоричен. Вот вы сказали, что я часто что-то менял, это внешняя канва, я служил и продолжаю служить тому, чему служу.
— Для вас жизнь – это служение?
— Абсолютно.
— Вы вращаетесь в светском обществе, где та же Ксения Анатольевна, и вдруг возникает Захар ПРИЛЕПИН с Донбассом. Как это сочетается?
— Уже когда я придумывал фестиваль «Золотая маска», был абсолютной белой вороной и изгоем в этой чиновничьей, скучной среде.
— Гламурной?
— Тогда это не был гламур, это была советская творческая бюрократия. Эти все народные артисты из Оренбургов! Потом я создал театр «Практика», в который АБРАМОВИЧ, АВЕН, ФРИДМАН и МАМУТ часто не могли попасть. Мне звонил АВЕН и говорил, что это единственный театр, куда он не может достать билет. У меня постоянно брали интервью, я был на обложках гламурных журналов. Помню, мама чуть сознание не потеряла, когда увидела «рейтинг женихов Москвы», где я был где-то между Михаилом ПРОХОРОВЫМ и Ильей КОВАЛЬЧУКОМ. Тем не менее прочитайте мои интервью – не то, что говорят обо мне Ксения Анатольевна или ПОЛОЗКОВА, и вы увидите, я изменился, но в своем служении, верности русской культуре, театру я честно прожил. Они кричат: «Как БОЯКОВ переобулся? Он же еще вчера делал театр, в который АБРАМОВИЧ ходил!» Ребята, посмотрите мои спектакли! Первый в театре «Практика» назывался «Папа, я непременно должна сказать тебе это». Он представлял собой монолог румынско-молдавской девушки, которая оказалась в Евросоюзе и не может его принять. Второй спектакль — «Пьеса про деньги», про брата и сестру: у сестры любовник из Кремля, суррогатное материнство. Тогда об этом еще не говорили. В спектакле ясно видно, как я к этому отношусь — абсолютно осуждающе. Это 2006 год. Если какая-то моська кричит, что я вдруг стал патриотом, стал антизападником, ну, ребята… Да, до 1999 года я был абсолютным западником, верил в либеральные ценности, в бизнес, в способность рынка самонастроиться. 1999-2000 годы – бомбардировка Белграда, вторая чеченская кампания — мои убеждения трансформируются. Я не был православным человеком, это главное, что со мной произошло. Я искал Бога, веру. У нашего поколения иконок не было, поэтому сейчас, когда мой сын крестится в церкви, для меня важно сохранить эту преемственность.
— В одном из интервью вы упомянули, что после присоединения Крыма стали поддерживать внешнюю политику президента. А как вы относитесь к внутренней политике?
— Главная проблема – отсутствие понимания важности культурной политики. Идеал ПУТИНА – это социальное государство: материнский капитал, бесплатное жилье многодетным, безбарьерная среда… Процесс оздоровления происходит: количество взяток, откатов, которое было в 90-х годах, сейчас намного меньше, уровень коррупции снижается. Чтобы убедиться, достаточно выехать за любой большой город и увидеть количество коттеджей, которые понастроили наши современники, посмотреть статистику продаж автомобилей — мы крупнейший в Европе рынок. Это не АБРАМОВИЧ покупает автомобили, а мы с вами. Непонимание того, что произошло, меня иногда даже бесит: люди, которые стояли 15 лет в очереди за автомобилем «Жигули», у которых стоматолог долбил зубы долотом, сейчас, владея автомобилем Audi и имея загородный участок с мангальчиком, все ругают. Это какая-то русская глупость!
Образ социального государства у ПУТИНА превалирует. Я считаю это опасным. Не отрицая тех векторов, проблем, которые есть, надо понять, что ресурс у нас как у нации только один – это культура. Это не потому, что я занимаюсь театром, а потому что если мы не начнем серьезнейшей работы в этом направлении, то развалимся как Украина. От нас ничего не останется. Это геополитика, война с Россией как с цивилизацией. И делают это не какие-то конспирологи, а естественные законы рынка. Если эстонцы могут довольствоваться тем, чем довольствуются, мы не сможем.
— У них есть культура.
— Нет в Эстонии культуры с большой буквы, потому что если эстонский профессор хочет прочитать книгу Барта или Робертса, он купит ее на русском, английском или немецком. ПУТИН прошел огромный путь, я это вижу как режиссер по жестам – очень сильно наш президент отличается от человека, который 18 лет назад пришел к власти, но он по-прежнему не понимает важности символического поля, своеобычного пространства. Цивилизация должна быть упакована в символическое поле. Если бы мы с вами сидели в офисе лондонской газеты или в Манчестере, я бы указал на десяток предметов, которые являются английскими, – чай, дизайн стула, картины. И все это очень сильно влияло бы на наш разговор, создавало климат. Теперь скажите, что в этом здании имеет отношение к России?
— Люди.
— И все. Власть нынешняя не понимает, не дает команды, а то, что это должно идти сверху, очевидно.
— Здесь есть опасность насаждения православной культуры, появления активистов…
— Этих активистов наши враги и подбрасывают. А то, что в год столетия Великой Октябрьской революции у нас нет ничего, кроме фильма «Матильда», это как?
— Вы его видели? Режиссер достаточно хороший.
— Это по-вашему, по-моему — не очень. Сценарий сам за себя говорит. Я не читал, но описан он четко.
— Ну вот, не читали сценарий, не видели фильм, а говорите…
— Перестаньте, я современный медийный человек, получаю информацию точно так же, как вы. Не будем переигрывать. Мы знаем фабулу фильма, знаем, что на роль Николая приглашен порноактер. Вы хотите меня взять за шкирку и заставить смотреть этот фильм? Это ужас и позор для русской культуры. Где культурная политика, о чем думали в Екатеринбурге, городе, где все произошло? Это канонизированная семья.
— Мы помним время, когда нельзя было ни выехать за границу, ни посмотреть фильмы, которые хочешь. Поэтому тенденция «закрывать» (тот же «Тангейзер») настораживает.
— Меня пугают не рестрикционные меры, я хорошо знаю, что ничего не закроют, потому что эта мафия настолько сильна, что МЕДИНСКОМУ не справиться с ней. Либеральные силы в искусстве невероятно сильны. Я абсолютное меньшинство. Я волнуюсь не за закрытие, а за то, что делания не происходит. Процессы в культуре не моментальные: сегодня ты назначил кого-то ректором, а результат — через семь лет. Сейчас перед российской властью стоит задача запустить процессы, связанные с развитием искусства, причем не в западном либеральном изводе. Посмотрите, что происходит с Каннами. Там же ни одного нормального человека, ни одного сюжета. Только девиации, искривления, несчастные люди, больные раком, лесбиянки. Западное искусство не предлагает другого.
Ранее интервью можно было прочитать только в бумажной версии газеты «Коммерческие вести» от 2 августа 2017 года
Loading…
kvnews.ru
43-летняя Екатерина Волкова рассказала, как Ксения Раппопорт увела у нее любимого мужчину
14:39, 31.01.2018
Актриса откровенно поведала о своей личной жизни в шоу «Судьба человека».
Поделиться | ПонравилосьГероиней очередного выпуска шоу «Судьба человека» на канале «Россия 1» стала 43-летняя Екатерина Волкова. Актриса откровенно рассказала о своих отношениях с мужчинами в своей жизни и о том, почему она так и не смогла ни с кем построить отношения. Звезда сериалов «Влюблённые женщины» и «До смерти красива» призналась ведущему Борису Корчевникову, что ее можно назвать настоящей рабой любви.
43-летняя Екатерина Волкова впервые рассказала, почему рассталась со своими возлюбленными
Борис Корчевников поинтересовался у Екатерины, правда ли то, что первый муж актрисы был бандит? Актриса пояснила, что вообще Тольятти, где она жила, в 90-е был настоящим Чикаго. Алексей, за которого она вышла замуж в 18 лет (и в 18 родила дочь Валерию), был отличным механиком. Отсюда – гонки, тусовки и «вся эта блатная романтика».
Когда муж узнал, что Екатерина втайне от него и в сговоре с мамой поступила в театральный вуз, он поднял на нее руку. Борис Корчевников сделал уточнение: не просто поднял руку, а избил так, что Волкова потеряла сознание и провела несколько недель на больничной койке. После больницы Екатерина ушла от мужа и в новую жизнь, несмотря на то, что супруг не хотел ее отпускать и даже устроил сцену, приставив к своему виску дуло пистолета. Дочь актрисы Лера не общается с отцом, так как он само этого не желает. Более того, Алексей удалил дочку из списка друзей в соцсетях, и Лера из-за этого очень переживала: ей было обидно и непонятно, почему он так сделал.
Первый муж Екатерины Волковой избил ее, узнав, что она поступила в театральный вуз
Уже в Москве мужчиной, который принес в жизнь Екатерины всю гамму чувств, в том числе и боль, стал режиссер и продюсер Эдуард Бояков. На тот момент Эдуард был женат, однако это не помешало роману. «Эдуард вырос в Дагестане, поэтому его полигамность, наверное, для него была нормальной… Он для меня открыл эзотерику, я начала увлекаться индийской философией… Он настоящий эзотерик, настоящий учитель, который… открыл мне очень много. Я бы не стала собой, если бы не он», — призналась актриса.
Однако отношения не сложились. Бояков вместе с женой Эльвирой и Екатериной Волковой отправлялся в путешествие по Индии. Как рассказала актриса, это, наверное, было попыткой прогрессивных современных и развитых людей объединиться. Она таких отношений принять не смогла: все время ревновала и плакала. Но Бояков остался в результате и не с Волковой, и не с первой женой. Екатерина сама познакомила его с Ксенией Раппопорт.
Екатерина Волкова до сих пор рассказывает об этом с болью и обидой: «Мы после этого не общаемся с этой невероятной актрисой (Ксенией Раппопорт. – Прим. ред.)… Потому что я уже была невестой и познакомила ее со своим женихом… Мы собирались делать спектакль «Свадебное путешествие», и он сказал, что я не буду играть главную роль… И я сказала, что знаю актрису, которая могла бы сыграть эту роль. Мы поехали в Санкт-Петербург, где проходил фестиваль «Золотая маска». Мы все в красивых платьях, они знакомятся… Я уезжаю, а затем мне пошли звонки: «Катя, ты не переживаешь, что они часто видятся?» Женщины всегда чувствуют, когда у мужчины начинается роман… Ну, он же меня учил честности, поэтому я спросила: «Подожди, Эдик, у тебя роман?» Он ответил: «Да». И мы с дочкой стали складывать вещи…»
Практически сразу после этого Екатерина Волкова вышла замуж за создателя культового фильма «Бумер» Сергея Члиянца. Но брак был недолгим. «Я думала: сейчас вот выйду замуж, на всех обложках появится моя свадебная фотография, и он пожалеет, потому что поймет, что со мной так нельзя…» – с иронией вспоминает то время и свои чувства обиженной женщины Екатерина. Кстати, актриса после расставания с Члиянцем вновь сошлась с Эдуардом Бояковым, но на короткий период. Следом был брак с Эдуардом Лимоновым. По признанию Волковой, если бы не его неприспособленность к семейной жизни, она продолжала бы жить с этим интереснейшим и уникальным человеком.
Екатерина Волкова с Эдуардом Лимоновым и детьми
«Вы не представляете, какой интересный, сильный человек. Очень интеллигентный! Очень скромный в жизни! С невероятным юмором! С ним было очень интересно! Если бы он был не настолько не приспособлен к семейной жизни, я бы с ним и жила дальше… Но, вы понимаете, у него в 63 года появился первый ребенок…» – с искренним восторгом и с горящими глазами говорила о Лимонове Екатерина Волкова, его бывшая жена и мать его сына Богдана и дочери Александры.
Екатерина Волкова. Судьба человека с Борисом Корчевниковым
Читайте также:
Екатерина Волкова: «Надо растить детей, а не воевать»
www.vokrug.tv
Ох , Ксюха!!!! | Блогер loveislove на сайте SPLETNIK.RU 10 июня 2011
Опубликовано пользователем сайта
Про звезд
loveislove
У Ксении Собчак новая любовь. Телеведущая долго не грустила после расставания с депутатом Сергеем Капковым и начала встречаться с режиссером театра «Практика» Эдуардом Бояковым.
И если в творческом плане у Ксении подъем, то в личной жизни явные метания. После расставания с гендиректором радио «Серебряный дождь» Дмитрием Савицким, которого, если верить друзьям Собчак, Ксения очень любила, теледива стала встречаться с депутатом и другом Романа Абрамовича Сергеем Капковым.
Говорят, ради романа с Собчак Капков ушел от жены, телеведущей Екатерины Гричневской, и похудел на 15 кило! Однако недавно Собчак призналась подругам, что рассталась с экс-депутатом (Капков сложил полномочия в Госдуме, чтобы возглавить столичный Парк им. Горького. — Авт.). Дескать, от Сергея она ушла не просто так. Она влюбилась!
С 46-летним создателем театрального фестиваля «Золотая маска» Эдуардом Бояковым Ксения познакомилась случайно. По совету подруг она нашла себе новую помощницу Соню, а ее папой и оказался Эдуард, сообщает «КП».
Теперь Собчак периодически видят в компании Боякова не только в театре, но и в московских ресторанах.Внешне он абсолютный идеал мужчины Ксении. А знакомые еще заметили его сходство с экс-возлюбленным Дмитрием Савицким.
Эдуард — знаток красивых женщин. У него были романы с актрисой и бывшей женой Эдуарда Лимонова Екатериной Волковой и звездой кинематографа Ксенией Раппопорт. Кстати, еще год назад Бояков на вопрос об аудитории своего театра отвечал: «Я не собираюсь конкурировать с Собчак! Я борюсь за публику, которая привыкла думать, а не глазеть на знаменитостей!»
Собчак эту информацию о романе с Эдуардом не подтверждает. «Я не хочу комментировать личную жизнь. Могу сказать, что любовь – это единственная вещь в мире, ради которой можно и нужно бросить все. Это единственная вещь, ради которой мы существуем».
www.spletnik.ru